GEOGRAFIA.ru

ГЕОГРАФИЯ.ру

Страноведческая журналистика

Главная страница     Путешествие во времени

 
НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ ПРЖЕВАЛЬСКИЙ.

ПУТЕШЕСТВИЕ В УССУРИЙСКОМ КРАЕ. 1867-1869
(часть 1, часть 2, часть 3)

Проведя около месяца в Новгородской гавани и ее окрестностях, я предпринял вьючную экспедицию в гавань Св. Ольги и оттуда на реку Уссури. Цель моей экспеди ции заключалась в том, чтобы познако миться с этой малоизвестной частью Южно-уссурийского края, и, кроме того, я имел служебное поручение переписать наших кре стьян, живущих на Сучане и возле гавани Св. Ольги.
На всем пространстве от залива Посьета до гавани Св. Ольги я намеревался следо вать, держась морского побережья, которое здесь везде носит один и тот же характер. Горы, составляющие сначала отроги погра ничного хребта, а потом Сихотэ-Алиня, об рываются в море отвесными утесами, между которыми открываются неширокие долины береговых рек. Такие долины оканчиваются у моря низменными песчаными берегами, представляющими резкий контраст с ограж дающими их утесами.
Морские ветры и сильные туманы, гос подствующие на побережье, вредят успеш ному росту деревьев, поэтому береговая полоса на ширину от 10 до 20 верст вообще бедна лесами. Правда, здесь везде растет высокая трава и густой кустарник, состоящий главным образом из леспедецы, ле щины, мелкого дубняка с примесью вино града, таволги, калины, бузины и шипов ника, но из деревьев почти исключительно попадается дуб. Он образует по склонам гор редкие леса и хотя достигает иногда значительных размеров, но, вероятно, вслед ствие неблагоприятных климатических усло вий обыкновенно имеет пустой внутри ствол, так что совершенно не годен для построек.
За береговой полосой, далее внутрь страны, леса становятся гуще, величествен нее и самый состав их делается чрезвы чайно разнообразным, так что здесь встре чаются все породы деревьев, свойственные Уссурийскому краю, и даже появляются некоторые новые, как, например, граб, дости гающий 10-саженной вышины при толщине 2-3 футов.
Различные кустарники достигают здесь роскошного развития и составляют густой подлесок, в котором особенно часто попадается колючая аралия, довольно редкая на самой Уссури. Это небольшое деревцо ра стет преимущественно по каменистым горным скатам и, будучи усажено острыми шипами, образует чащу, через которую ино гда совершенно невозможно пробраться.
Быстро начали мелькать дни моего путе шествия... Обыкновенно, вставши с рассве том, я приказывал вьючить лошадей, которые должны были следовать вместе с солдатами по указанному направлению; сам же отправлялся вперед, иногда вместе с товарищем или чаще один. На случай встречи с каким-нибудь врагом человеком или зве рем я имел при себе, кроме ружья, кинжал и револьвер, а неизменный друг ле гавая собака всегда заранее могла преду предить об опасности.
Особенную заманчивость всегда имели для меня эти одинокие странствования по здешним первобытным лесам, в которых единственная тропинка, бывало, чуть за метно вьется среди густых зарослей кустар ников и травы, иногда высотой более сажени.
Кругом не видно ни малейшего следа руки человека: все дико, пустынно, нетро нуто. Только звери, которые то там, то здесь мелькают по сторонам, напоминают пут нику, что и эти леса полны жизни, но жизни дикой, своеобразной...
Часто, увлекшись охотой, я заходил да леко в сторону от тропинки, так что догонял своих спутников уже на ночлеге, который избирался обыкновенно в лесу или на пес чаном берегу горной речки.
Здесь живо разводился костер, лошади пускались на пастбище, а мы, покончив свои работы, ложились под великолепным пологом ясного ночного неба и засыпали креп ким сном под музыкальные звуки лебеди ного крика или под шум буруна, если такая ночевка случалась недалеко от моря.
Горные хребты сплошь покрыты дрему чими, преимущественно лиственными ле сами, в которых держится множество разных зверей: диких коз, аксисов или пят нистых оленей, медведей, кабанов, еното видных собак, барсуков; менее часто по ются: тигр, гималайская куница и антилопа. Теперь я упомяну о способе добыва ния их местными инородцами и преимущественно китайцами посредством ловли.
Для этой цели на известном месте в лесу, где, по охотничьим приметам, наиболее любит бродить зверь, устраивается из
срубленных деревьев и валежника засека вышиной около 2 аршин. В такой засеке на расстоянии 100-150 сажен выкапываются глубокие (10-14 футов) ямы с более широким основанием, нежели верхушкой, сле довательно, с наклонными боками. Отверстие подобной ямы закладывается тонким хворостом или сухой травой, так что предательская ловушка совершенно незаметна. Сверх того, перед ней вбивается ряд колыш ков, на которые кладется жердь, для того чтобы животное непременно сделало скачок и пробив покрышку ямы, ввалилось бы в нее.
Так действительно и случается. Олень, коза или какой-либо другой большой зверь, встречая в лесу засеку, направляется
вдоль нее, пока не найдет отверстие, в которое прыгает через набитые колышки и попадает в ловушку.
Иногда подобные засеки устраиваются на большие расстояния. Таким образом по перек всего полуострова Муравьева-Амурского, между вершинами Амурского и Уссу рийского заливов, устроена засека, которая имеет в длину 19 верст и около полутора стаям. Кроме оленей и коз, в них по падаются кабаны и волки. Случалось даже, что тигр проваливался в эту западню, но всегда одним прыжком выходил на свободу.
Самый лучший лов в ямы бывает вес ной, когда звери идут на лето в гольцы и глухие пади. Худшее же время для этой ловли зима, когда глубокий снег засы пает поверхность ям, так что нужно делать прочную покрышку, через которую зверь иногда не проваливается.
Пойманных в ямы самцов пятнистых оленей и изюбров китайцы приводят домой жи выми, помещают их здесь в особых стойлах и кормят сеном до того времени, пока у них спадут старые рога и заменятся новыми, так называемыми пантами.
Тогда оленей убивают и за молодые рога выручают хорошие деньги. Говорят, что даже старые самцы в неволе скоро ручнеют и делаются весьма смирными.
Самую большую помеху для ловли ямами составляют медведи, которые до стают оттуда попавших зверей и съедают. Иногда же мишка сам спускается в яму, ча сто до половины наполненную водой, и ест там козу или оленя. Замечательно, что как ни неловок кажется с первого взгляда зверь, но всегда сумеет выбраться благополучно из ямы, в которую залезет. Если последняя глубока, то, по рассказам промышленников, мишка приносит предварительно толстое бревно, по которому спускается в яму и вылезает из нее.
От поста Раздельного путь мой лежал к Владивостоку. Отвратительная тропинка вела сначала по болотам Суйфунской до лины, а затем мимо вершины Амурского за лива, где стоит наш пост Угловой, направи лась берегом вдоль полуострова Муравьева-Амурского. Последний довольно го рист и сплошь покрыт смешанным лесом, в котором многие деревья, в особенности ель, кедр и ильм, достигают огромных размеров и могут доставить прекрасный материал для кораблестроения.
Совершенно посохшая трава везде уже истреблялась пожарами, или, как их здесь называют, палами, которые весной и осенью нарочно пускаются местными жителями для облегчения охоты за зверями и вообще для уничтожения тех страшных травянистых зарослей, которые успевают вырасти за лето.
Способ распространения палов самый легкий: стоит только зажечь одну былинку засохшей травы, и пожар, в особенности вовремя ветра, распространяется на большое пространство со страшной быстротой.
Черное облако дыма обозначает днем на правление огня, впереди которого бегут раз личные звери и летят стаи птиц, спасаясь от пожирающей стихии. Не раз и мне самому вместе с вьючными лошадьми случалось выжидать, пока пронесется огненная струя, а иногда даже уходить вброд на противопо ложную сторону реки.
Ночью горящие палы представляют великолепную картину. Извиваясь змеею, бе жит огненная струя, и вдруг, встречая массы
более сухой и высокой травы, вспыхивает ярким пламенем и опять движется далее узкой лентой.
Для избежания опасности от огня мест ные жители в тихую погоду нарочно обжи гают траву вокруг своих жилищ и таким образом обеспечивают их от пожара.
Под вечер 26 октября я добрался до Владивостока, и в ту же ночь поднялась сильная метель, которая продолжалась до полудня следующего дня, так что снегу выпало вершка на четыре. Слыша теперь завывание бури, я благодарил судьбу, что успел добраться до жилья, а то пришлось бы целую ночь мерзнуть на дворе. Замечательно, что еще накануне этой метели я нашел в лесу вторично расцветший куст рододендронов, который так отрадно было видеть среди ого ленных деревьев и иссохших листьев, кучками наваленных на землю.
Почти все мои лошади сбили себе спины частью от дурной дороги, частью от неуменья вьючить, поэтому я решил прожить с неделю во Владивостоке, чтобы заменить сильно сбитых лошадей новыми, а другим дать немного оправиться.
Владивосток вытянут на протяжении бо лее версты по северному берегу бухты Зо лотой Рог, обширной, глубокой, со всех сторон обставленной горами и потому чрезвы чайно удобной для стоянки судов.
Кроме солдатских казарм, офицерского флигеля, механического заведения, различ ных складов провианта, запасов, в нем считается около пятидесяти казенных и част ных домов да десятка два китайских фанз. Число жителей, кроме китайцев, но вместе с войсками, простирается до 500 человек. Частные дома принадлежат по большей ча сти отставным, навсегда здесь поселившимся солдатам и четырем иностранным купцам, которые имеют лавки, но преимущественно занимаются торговлей морской капустой. Главный рынок этой капусты бы вает во Владивостоке в конце августа и в начале сентября, когда сюда собирается несколько сот манз, привозящих на продажу всю добычу своей летней ловли.
Высушенная капуста, как уже говорено было прежде, связывается в пучки весом от полутора до 2 пудов и в таком виде пускается в продажу. Манзы складывают эти пучки на берегу кучами вышиной более сажени, по крывают их соломой от дождя и сами живут в палатках, разбитых возле куч.
Таким образом, в начале сентября, то есть в самый разгар капустной торговли, во Владивостоке устраивается целый базар, или, правильнее, лагерь, который продол жается до половины этого месяца.
4 ноября я выступил в дальнейший путь и, пройдя вверх по полуострову Муравьева-Амурского, в полдень 6-го числа добрался до нашего поста, лежащего возле фанзы Кызен-гу, в вершине Уссурийского залива.
Недалеко отсюда предстояла переправа через устье реки Майхэ, которая имеет здесь сажен восемьдесят ширины, хотя собственно глубокие места встречаются только на половину этого расстояния.
Снарядив на следующий день неболь шую лодку, на которой сначала были пере везены на противоположную сторону реки наши вещи и вьючные принадлежности, а потом переехали мы с товарищем, всех ло шадей я приказал пустить вплавь. Нужно заметить, что, к довершению трудности пе реправы, по реке неслись небольшие льдины, а берега были замерзшими на не сколько сажен, так что сначала пришлось прорубать проход для лодки и лошадей.
Пока было мелко, дело шло хорошо. Вслед за передней лошадью, которую вели в поводу мои солдаты, бывшие в лодке, шли остальные в линию одна за другой. Но лишь только началось глубокое место и, на беду, небольшая льдина врезалась в середину лошадей, как эти последние сбились с направления и сначала стали кружиться на одном месте, а потом три из них поплыли по реке. Солдаты в лодке, растерявшись, не знали, что делать: спасать ли тех лошадей, которые еще кружились в реке, или бросаться за уплывавшими. Действительно, по ложение было довольно критическое, тем более что мы с товарищем, стоя на берегу, мне могли ничем пособить со своей стороны.
Наконец солдатам удалось направить че тырех бывших еще в реке лошадей к нашему берегу, где, добравшись до мели, они и встать на ноги, следовательно, были уже безопасны.
Проводив их до такого места, люди в лодке бросились за теми тремя, которые уплыли уже довольно далеко в море.
Совершенно изнеможенные, эти лошади едва болтали ногами, и наконец одна из них погрузилась на дно; две же другие с большим трудом были подтащены к отмели и выведены на берег.
Сильно озябшие, все лошади дрожали как в лихорадке, так что мы сначала во дили их около часу, чтобы согреть и обсушить, а потом завьючили и к вечеру пришли на устье реки Цыму-хэ, где расположена небольшая деревня Шкотова.
От устья Цыму-хэ путь наш лежал к реке Шито-хэ, откуда тропинка, и без того весьма плохая, сделалась почти совершенно незаметной, в особенности там, где она шла по лугам или по горным падям, в которых уже лежал снег. Притом же, следуя без проводника, я всегда определял путь по компасу, карте и расспросам у местных китайцев.
Последнее средство самое лучшее, но без знания языка и без переводчика расспро сить подробно о чем-либо нет никакой возможности.
Обыкновенно все расспросы такого рода начинались одним и тем же: "Тау-ю?", то есть есть ли дорога, спрашиваешь, ты у манзы и, получив утвердительный ответ: "Ю" есть, прибавишь еще: "Ига-тау?", то есть одна ли тропинка или от нее отходят боковые ветви. На вторичный во прос китаец начнет много говорить, но из этого можешь понять только утверди тельный или отрицательный ответ, а по дробности, иногда очень важные, всегда остаются втуне.
Затем манза обыкновенно идет показать тропинку, которая начинается у его фанзы.
Но какова эта тропинка, в особенности где она вьется по густым травянистым зарослям лугов! Ей-ей, всякая межа между десятинами наших пашен вдесятеро примет нее подобной тропинки, по которой только яка пробредет манза или какой-нибудь другой инородец, но измятая трава тотчас же опять поднимется и растет с прежней силой. Положительно, можно держать какое угодно пари, что новичок не пройдет, не сбившись, и 3 верст по большей части мест ных тропинок этих единственных путей сообщения в здешнем крае.
Вот идешь, бывало, по тропинке, указан ной китайцем. Прошел версту, другую, тре тью... Хотя и не особенно хорошо, но все-таки заметно вьется дорожка то между ку стами, то по высоким травянистым зарос лям падей и долин. Вдруг эта самая тропинка разделяется на две: одна идет на право, другая налево. Изволь идти, по ка кой хочешь! Помнится, китаец что-то бормотал в фанзе, может быть, и про это место; но кто его знает, о чем он говорил. Посмо тришь, бывало, направление по солнцу или по компасу и идешь по той тропинке, кото рая, сколько кажется, направляется в нуж ную сторону. Так как я шел всегда за несколько верст впереди своих лошадей, то обыкновенно клал на таких перекрестках заметки, чаще всего бумажки, которые указывали товарищу и солдатам, куда нужно идти. Правда, впоследствии несколько раз случалось блуждать, даже ворочаться на зад или, что еще хуже, пройдя целый день, вновь выходить на прежнее место, но в не сравненно большей части случаев я угады вал истинное направление дороги.
Пройдя теперь от реки Шито-хэ верст пятнадцать по лесу, который делается все более и более густым, я вдруг наткнулся на фанзу, стоявшую среди небольшой, свобод ной от деревьев площадки.
Такие одинокие фанзы встречаются ино гда по здешним лесам и устраиваются мазами исключительно для охотничьих целей, а потому называются зверовыми. Для обес печения от нападения тигров они всегда об носятся высоким, толстым тыном, через который зверь не может ни перелезть, ни пере скочить.
Ворота в ограде фанзы, которая теперь стояла передо мной, были снаружи при перты бревном. Отбросив его, я вошел во двор, но там не было ни одной души, хотя все указывало, что здесь жили недавно. В пустых стойлах, устраиваемых для содержания пойманных оленей, еще лежало сено; в пристройке рядом насыпаны были хлеб и бобы, а в самой фанзе стояла различная посуда, запертые ящики, даже котел с ва реным, хотя уже замерзшим просом, но ни одного живого существа ни собаки, ни даже кошки, которых манзы держат обык новенно по нескольку штук. Недоумевая, куда могли деться хозяева и все обитатели, я подождал здесь своих лошадей и напра вился далее.
От фанзы шли целых три тропинки, так что сперва нужно было угадать, по которой из них идти. Зная в общем направление своего пути и определив его по компасу, я направился по одной из этих тропинок, но она, пройдя шагов сто, уперлась в ручей и кончилась. Нечего было делать, пошел я по другой тропинке, но и та через полверсты по терялась в лесу. Тогда, вернувшись к фанзе, я направился по последней тропинке. Однако и эта оказалась не лучше всех дру гих и также кончилась шагов через двести у нарубленных дров.
В третий раз вернулись мы к фанзе и, не зная, куда идти, остались ночевать в ней, потому что дело уже клонилось к вечеру.
Вошли во двор, развьючили лошадей и разместили их по стойлам, в которых ле жало готовое сено. Затем разложили в фанзе огонь и принялись готовить ужин. Тут нашлись и ведра для воды, и котелки для нагревания ее, столы, скамейки, даже соль и просо словом, все было к услугам, за ис ключением только одних хозяев. Точь-в-точь, как в сказке о заблудившемся охотнике, которую я слышал еще в детстве. Но куда же девались хозяева этой фанзы? Всего вероятнее, что они были задавлены тигром; иначе я не могу себе объяснить, каким об разом китайцы могли бросить фанзу совсем имуществом. Правда, иногда манзы делают это, уходя ненадолго в лес. Но здесь за мерзшее вареное просо, отсутствие собак с кошками непременной принадлежности каждой фанзы ясно говорили, что до вольно много дней прошло с тех пор, как эта фанза опустела.
Быть может, один или два манзы, оби тавшие здесь, отправились в лес на охоту или за дровами, наткнулись там на тигра и были им разорваны, а фанза с припертой дверью с тех пор никем не была посещена, что далеко не редкость в здешних пустынных местах..
Проночевав совершенно благополучно, на другой день утром я пошел отыскивать тропинку и, сделав большой круг, действительно нашел ее. Дело в том, что эта тро пинка, дойдя до ручья возле фанзы, круто поворачивала в сторону, а так как здесь место было заросшее густым кустарником и притом еще покрытое снегом, то вчера мы и не заметили поворота.
Завьючив лошадей, отправились далее.
* * *
Из всех прибрежных долин Зауссурийского края самая замечательная по своему плодородию и красоте есть, бесспорно, долина реки Сучана, которая вытекает из главного хребта Сихотэ-Алинь и, стремясь почти в меридиональном направлении к югу, впадает в залив Америка. Имея истоки недалеко от верховьев Уссури, эта река в своих верхних и средних частях представляет характер вполне горной речки, то есть малую глубину и быстрое течение по каме нистому ложу. Только в низовьях Сучан делается тихой, спокойной рекой и при значи тельной глубине достигает от 30 до 40 са жен ширины, так что здесь возможно плавание для речных судов всякого рода. Впро чем, такие благоприятные свойства река представляет не более как верст на двадцать от устья; далее же вверх мелководье, камни и быстрое течение делают реши тельно невозможным плавание даже на лодках.
Гигантский, отвесный, как стена, утес, сажен в семьдесят вышины, обозначает в заливе Америка то место, где находится устье Сучана и откуда начинается его до лина, с трех сторон обставленная горами и открытая только к югу.
Эта долина, гладкая, как пол, тянется в длину верст на шестьдесят и, имея в на чале не более 2 верст в поперечнике, постепенно увеличивается по мере приближения к устью реки, так что достигает здесь от 4 до 5 верст ширины.
Боковые горы, ее ограждающие, до вольно высоки, круты и изрезаны глубокими падями, которые в различных направлениях сбегают к главной долине. Эти горы сплошь покрыты лесами, в которых растут все по роды лиственных деревьев, свойственные Уссурийскому краю, и только на самых вер шинах и в некоторых высоких падях встре чаются хвойные деревья: кедр и, реже, ель.
Густой кустарник и высокая трава по крывают собой почву этих лесов, в которых растительная жизнь развивается до огромных размеров.
Почва Сучанской долины, за исключением только болот при устье реки, чрезвы чайно плодородна и состоит из чернозема с суглинком. Такой слой достигает средним числом до 3 футов толщины, а в некоторых местах вдвое более и лежит на подпочве, состоящей из глины и песку.
Сучанская долина замечательна необыкновенным обилием фазанов, которых во обще множество во всем Южноуссурийском и в особенности на морском побережье. Любимую пищу этих птиц составляют раз личные зерновые хлеба, поэтому осенью фазаны держатся преимущественно возле на ших деревень и китайских фанз. Здесь они немилосердно истребляют всякий хлеб и даже молодой картофель, который прогла тывают целиком. Кроме того, фазаны очень любят желуди, и я часто убивал в дубовых лесах экземпляры, у которых целый зоб был набит исключительно очищенными от ко журы желудями.
Во время своего пребывания в Новгород ской гавани я встретил там великое множе ство фазанов, но еще более нашел их в Сучанс кой долине, где они большими стадами бегали по китайским полям или без цере монии отправлялись к скирдам хлеба, сложенным возле фанз.
Испытав еще прежде неудобство обыкновенного, хотя и очень большого ягдташа при здешних охотах, где убитую дичь можно считать на вес, а не на число, я брал теперь с собой, идя за фазанами, сол дата с большим мешком, а сам нагружался порохом и дробью.
На чистом поле фазаны довольно осто рожны, в особенности в стаде, и не подпус кают к себе на выстрел, но лётом, а часто и пешком уходят в ближайшую густую траву.
Зная это, я проходил сначала вдоль поля и сгонял с него всех фазанов, а. затем отправлялся искать их с легавой собакой.
Тут начиналась уже не охота, а настоящая бойня, потому что в нешироких полосах густого чернобыльника, которым обыкновенно обрастают здешние поля, собака находила фазана в буквальном смысле на каждом шагу. Пальба производилась на столько скорая, насколько можно было успевать заряжать ружье; и, несмотря на то что часто сгоряча делались промахи, да притом много подстреленных уходило и пропадало, все-таки часа через три или даже иногда менее я убивал от 25 до 35 фазанов, которые весили от 2 до 3 пудов, так что мой солдат едва доносил домой полный и тяже лый мешок.
Такой погром производил я почти еже дневно во время своего 10-дневного пребы вания на Сучане, и долго будут помнить меня тамошние фазаны, так как дня через три уже можно было видеть на полях хро мых, куцых и тому подобных инвалидов. Роскошь в этом случае доходила до того, что я приказывал варить себе суп только из одних фазаньих потрохов, а за неимением масла употреблял и собирал на дальнейший путь их жир, которого старый самец дает в это время почти со стакан.
Но не одним истреблением смиренных фазанов ограничились мои охотничьи дея ния на Сучане пришлось здесь поохо
титься даже и на тигра, хотя, к сожалению, неудачно.
Дело происходило следующим образом.
Утром 23 ноября, лишь только стало рас светать, является ко мне один из крестьян деревни Александровки, где я тогда жил, и объявляет, что по всей деревне видны све жие следы тигра, который, вероятно, гулял здесь ночью. Наскоро одевшись, я вышел во двор и действительно увидал возле самых своих окон знакомый круглый след: четыре вершка в длину и более трех в ширину, так что, судя по такой лапке, зверек был не ма ленький. Направляясь далее по деревне, этот след показывал, как тигр несколько раз обходил вокруг высокой и толстой изгороди, в которой содержались мои лошади, даже лежал здесь под забором и наконец отпра вился в поле.
Таким образом, представлялся отличный случай выследить зверя, который, по всему вероятию, не ушел же бог знает куда от деревни. Осмотрев хорошенько свой двуствольный штуцер, заткнув кинжал за пояс, я взял с собой солдата, вооруженного рогатиной в виде пики, и пустился по следу. Пе реходя от одной фанзы к другой, тигр нако нец поймал собаку и, направившись со своей добычей в горы, зашел в густой трост ник, росший на берегу небольшого озера и по окрестному болоту. Идя следом, мы так же вошли в этот тростник и осторожно по двигались вперед, так как здесь каждую ми нуту можно было опасаться, что лютый зверь бросится из засады. Пройдя таким образом шагов триста, мы вдруг наткнулись на место, где тигр изволил завтракать собакою, которую съел всю дочиста, с костями и внутренностями. Невольно приостано вился я, увидав кровавую площадку, где тигр разорвал собаку. Вот-вот мог бро ситься он на нас, а потому, держа палец на спуске курка своего штуцера и весь превратившись в зрение, я осторожно и тихо по двигался вперед вместе с солдатом. Вообще трудно передать чувство, которое овладело мною в эту минуту. Охотничья страсть, с од ной стороны, сознание опасности с дру гой, все это перемешалось и заставило сердце биться тактом, более учащенным против обыкновенного.
Однако тигра не оказалось на этом ме сте, и мы пустились далее. Скоро след вышел из тростника и направился в горы. Не теряя надежды догнать зверя, мы продол жали следить и раза три находили места, где он отдыхал сидя или лежа. Наконец вдруг на небольшом холме, шагов за триста впереди нас, что-то замелькало по кустам, и увы! это был тигр, который, заметив приближение людей, решился лучше убраться подобру-поздорову и, пробежав крупной рысью, скрылся за горой. Напрасно, удвоив шаги, пустились мы вдогонку: зверь был далеко впереди, да притом и бежал до вольно скоро, так что мы более его не видели и, пройдя еще версты две по следу, вер нулись домой.
В тот же самый день у меня издохла одна лошадь, которую я приказал положить на ночь возле бани, а сам сел туда караулить тигра; но он, будучи уже напуган днем, не приходил в эту ночь, так что и здесь дело кончилось неудачно.
Подобные посещения наших деревень и китайских фанз на Сучане тигры произво дят зимой почти каждую ночь, так что, по рассказам крестьян, после сумерек опасно выходить из избы.
Наглость этих зверей доходит даже до того, что они несколько раз таскали собак, привязанных для безопасности в сенях.
25 ноября я оставил долину Сучана и направился в гавань Св. Ольги, держась по-прежнему берега моря. На всем этом пространстве, занимающем в длину около 270 верст, путь весьма затруднителен, так как он лежит поперек боковых отрогов Сихотэ-Алиня, стоящих в направлении, пер пендикулярном морскому берегу. Притом же и самая тропинка, редко посещаемая даже инородцами, то чуть заметно вьется в дремучей тайге, то поднимается очень круто на высокие горы, то, наконец, идет вброд по морю, обходя утесы, и вообще крайне затруднительна даже для вьючной езды.
Тропинка, по которой мы шли, часто вы ходила на самый берег моря, где в тихих, пустынных заливах удавалось видеть китов, пускающих фонтаны. Здесь же на песчаных низменных берегах часто валялись выбро шенные кости этих великанов, а иногда целые черепа, прекрасно сохранившиеся, ря дом со множеством водорослей и раковин, среди которых попадались морские звезды и великолепного малинового цвета медузы. Но несравненно величественнее являлись морские берега там, где над самыми волнами угрюмо висели высокие отвесные утесы, у подошвы которых вечно бьет бурун сердитого океана. Присядешь, бывало, на вершине такого утеса, заглядишься на си неющую даль моря, и сколько различных мыслей зароится в голове! Воображению рисуются далекие страны, с иными людьми и с иною природою, те страны, где царст вует вечная весна и где волны того же самого
океана омывают берега, окаймленные пальмовыми лесами. Казалось, так бы и по летел туда стрелою посмотреть на все эти чудеса, на этот храм природы, полный жизни и гармонии...
Погрузится затем мысль в туманную глубину прошедших веков, и океан является перед нею еще в большем величии.
Ведь он существовал и тогда, когда еще ни одна растительная или животная форма не появлялась на нашей планете, когда и самой суши еще было немного! На его глазах и, вероятно, в его же недрах возникло пер вое органическое существо. Он питал его своей влагой, убаюкивал своими волнами! Он давнишний старожил земли; он лучше всякого геолога знает ее историю, и разве только немногие горные породы старее ма ститого океана!
Обыкновенно за час или полтора до за ката солнца сильно уставшие ноги начи нают громко напоминать, что время отдохнуть.
Притом желудок также давно уже за являет о своей пустоте, и все это настолько сильные побуждения, что мы начинаем выглядывать по сторонам дороги место, удоб ное для ночлега. Для этого обыкновенно из бирается лесная лужайка на берегу какого-нибудь ручья, чтобы иметь под боком дрова, воду и пастбище для лошадей. В здешних местностях все это очень нетрудно отыскать: ручьи текут в каждой пади, и вода в них не хуже знаменитой невской, трава растет везде и всюду, а в лесу столько сухого валежника, что нетрудно добыть сколько угодно дров.
Выпадет, бывало, такое удобное место хочется отдохнуть, соблазнителен и греющий костер на морозе, но солнце стоит еще высоко, целый час до заката, так что можно успеть сделать версты три, и с досадой идешь далее.
Тут мой юный спутник обыкновенно на чинает ворчать: "Надо остановиться, сего дня и так уже много прошли, а тебе бы все больше да больше; другого такого места не будет, а здесь посмотри как хорошо", и т.д. в этом роде. Большей частью я оставался глух ко всем подобным просьбам и увещаниям, но иногда соблазн был так велик, что по слабости, присущей в большей или меньшей степени каждому человеку, останавли вался на ночлег ранее обыкновенного вре мени.
И как магически действует надежда! Уставшие солдаты и лошади идут молча, шаг за шагом, повесив головы, но лишь только я скажу: "Сейчас остановимся ноче вать", все мигом ободрятся, даже кони пойдут скорее, завидя огонек, который мой товарищ уже успел разложить, уйдя вперед.
Пришли на место, остановились... Сол даты развьючивают лошадей и, привязав их за деревья, чтобы дать остынуть, рубят и таскают, пока светло, дрова на костер, ко торый необходимо держать целую ночь, иначе нет возможности хотя сколько-нибудь заснуть на морозе. Тем временем я отправ ляюсь нарубить кинжалом веток или сухой травы, чтобы сидеть, по крайней мере, не на голом снегу, а товарищ варит кирпичный чай, вкусом и запахом мало чем отличающийся от настоя обыкновенного сена. Однако в это время и подобный согреваю щий напиток кажется слаще нектара олим пийского, в особенности если в приложение к нему жарятся на палочках тонко нарезан ные куски козы или оленя.
Закусив немного, я достаю дневник и сажусь писать заметки дня, разогрев предва рительно на огне замерзшие чернила. Между тем солдаты уже натаскали дров, пустили на траву лошадей и варят для себя и для нас ужин. Часа через два все готово дневник написан, и мы ужинаем чем случится: фазаном, убитым днем, куском козы или рыбы, а иногда и просто кашей из проса.
После ужина посидишь еще немного у костра, поболтаешь или погрызешь кедро вых орехов, а затем укладываешься спать, конечно не раздеваясь и только подостлав под себя побольше травы, а сверху укрывшись какой-нибудь шкурой, в которую закутаешься герметически. Но при всем том, несмотря даже на усталость, спишь далеко не спокойно, потому что со стороны, проти воположной огню, ночной мороз сильно хо лодит бок и заставляет беспрестанно пово рачиваться. Мои солдаты очень меткого ворили, что в это время "с одной стороны петровки1, а с другой рождество".
Наконец все уснули и кругом водвори лась тишина... Только изредка трещит ко стер, фантастически освещая своим пламе нем окрестные деревья, да звенят бубенчики пасущихся невдалеке лошадей. Широким пологом раскинулось над нами небо, усеянное звездами, а луна сквозь ветви деревьев украдкою бросает свои бледные лучи и еще более дополняет впечатление оригинальной картины...
Часа за два до рассвета встают солдаты, собирают лошадей, дают им овес или яч мень, затем варят для себя и для нас завтрак. Когда последний готов, тогда подни маемся и мы, часто дрожа от холода как в лихорадке, но горячий чай хорошо и скоро согревает. Позавтракали, а еще только что начинает светать. Тогда я велю вьючить ло шадей; сам же, по обыкновению, отправляюсь вперед, и только в полдень останав ливаемся мы на полчаса, чтобы немного за кусить и произвести метеорологические наблюдения.
К вечеру 7 декабря мы пришли в гавань Св. Ольги, где я расположился в доме на чальника поста. После ночевки под открытым небом, на снегу и морозе, невыразимо отрадно было заснуть в теплой, уютной ком нате, предложенной мне радушным хозяином.
Сильная усталость, в лохмотья изно шенные сапоги, сбитые спины у четырех ло шадей все это красноречиво говорило в пользу того, чтобы прожить здесь хотя с не делю, отдохнуть и починиться, променять сбитых лошадей на здоровых словом, снарядиться как следует к дальнейшему пути.
1 То есть Петров пост, который бывает в июне следовательно, в период жаров. (Примеч. редактора.)

По выходе из последней фанзы на реке Тадуши мы в тот же день сделали перевал через главную ось Сихотэ-Алиня и спустились в верховья реки Лифудин. На самой высшей точке перевала стоит китайская капличка с изображением размалеванного божества.
Такие каплички ставятся манзами на всех перевалах даже через небольшие воз вышенности и в достаточном количестве существуют в самых глухих местах Уссурий ского края.
Хотя на имеющихся картах подобные каплички обозначаются громогласным на званием кумирни, но они в сущности ничего более, как квадратные деревянные клетки вышиною около аршина. Бока их делаются глухими, и только с одной стороны находится отверстие, перед которым на проти воположной стороне наклеено изображение бога в образе китайца.
Перед таким изображением стоит ино гда чугунный горшок и лежат различные приношения в виде мелких монет, ленточек, полотенец, кусочков красной материи и т.п.
Всякий проходящий мимо такой кап лички манза непременно сядет возле нее, по курит трубку и выбьет пепел в чугунный горшок, делая таким образом приношение по пословице: "На тебе, боже, что мне не гоже".
Здесь же, на перевале через Сихотэ-Алинь, я в первый раз видел японскую ли ственницу, . которая изредка попадается в Зауссурийском крае и отличается от обыкновенной изогнутым стволом и курчавыми ветвями. Все нижние ветви этой лиственницы, под которою стоит капличка, были увешаны различными ленточками, пожерт вованиями одиноко сидящему здесь китайскому богу.
Первая ночь захватила нас на несколько верст ниже перевала в тайге, где даже не было воды. Однако, нечего делать, надо было останавливаться ночевать. Прежде всего разгребли снег, который лежал везде на 2 фута, и развели костер, чтобы сначала немного отогреться. Потом развьючили ло шадей, которых отпускать кормиться было некуда (в тайге нет и клочка травы), поэтому я велел дать им ячменя и привязать на ночь к деревьям.
Холод был страшный (термометр пока зывал -20 Р), и еще счастье, что здесь в лесу не хватал нас ветер, который дул целый день, но не стих и к вечеру. За неиме нием воды мы натаяли сначала снегу, а потом сварили чай и ужин. Ни до одной же
лезной вещи нельзя было дотронуться, .чтобы не пристали к ней руки, а спина, не согреваемая костром, до того мерзла, что
часто приходилось поворачиваться задом к огню.
Около полуночи я улегся вместе со своим товарищем и собакою возле самого костра на нарубленных еловых ветках и велел закрыть нас сложенною палаткою. Скоро сон отогнал мрачные думы; но этот сон на морозе какой-то особенный, тяжелый и не успокаивающий человека. Беспре станно просыпаешься, потому что холод со стороны, противоположной костру, сильно напоминает, что спишь не в постели. От ды хания обыкновенно намерзают сосульки па усах и бороде и часто, опять растаяв, мокрыми, страшно неприятными каплями катятся через рубашку на тело. Иногда снится родина и все хорошее прошлое, но пробудишься... и мгновенно сладкие мечты усту пают место не совсем приятной действи тельности...
От деревни Нота-хуза оставалось уже не далеко до устья реки Дауби-хэ, где распо ложена наша телеграфная станция и куда я всеми силами торопился поскорее до браться, рассчитывая прийти накануне Нового года. Однако в здешних местах более чем где-либо применима пословица "чело век предполагает, а бог располагает", и метель, бывшая 30 декабря, до того занесла тропинку, что на следующий день к вечеру мы были еще за 25 верст от желанного места.
И вот что писалось тогда в моем днев нике: "Незавидно пришлось мне встретить нынешний Новый год в грязной фанзе, не имея никакой провизии, кроме нескольких фунтов проса, так как все мои запасы и даже сухари, взятые из гавани Св. Ольги, вышли уже несколько дней тому назад, а ружьем при глубоком снеге ничего не уда лось добыть.
Теперь, когда я пишу эти строки, возле меня десятка полтора манз, которые обсту пили кругом и смотрят, как я пишу. Между собой они говорят, сколько можно понять, что, вероятно, я купец и записываю свои по купки или продажи.
Во многих местах вспомнят сегодня обо мне на родине, и ни одно гадание, даже са мое верное, не скажет, где я теперь нахожусь.
Сам же я только мысленно могу по нестись к своим друзьям, родным и матери, которая десятки раз вспомнит сегодня о том, где ее Николай.
Мир вам, мои добрые родные и друзья! Придет время, когда мы опять повеселимся вместе в этот день! Сегодня же, через полчаса, окончив свой дневник, я поем каши из последнего проса и крепким сном засну в дымной, холодной фанзе..."
* * *
Лучшими, незабвенными днями моего пребывания в Уссурийском крае были две весны 1868 и 1869 годов, проведенные на озере Ханка при истоке из него реки Сунгачи.
Пустынное это место, где, кроме не скольких домиков, именуемых пост 4, на сотню верст, по радиусам во все стороны, нет жилья человеческого, предоставляло полное приволье для тех бесчисленных стай птиц, которые явились здесь, лишь только пахнуло первою весною. Никогда не трево жимые человеком, они жили каждая по-своему и представляли много интересного и оригинального, что я наперед сознаюсь в неумении передать вполне все то, чего был счастливым наблюдателем.
Но, пытаясь набросать хотя слабый очерк всего виденного, я возьму предметом своего описания вторую весну, здесь проведенную, именно 1869 года, так как впечат ление ее полнее и свежее в моей памяти, тем более что общая картина оба раза была одинакова и разнообразилась только в не многих частностях.
...Уже конец февраля; было несколько хороших теплых дней; по выжженным с осени местам кой-где показались прота лины; но еще уныло безжизненно смотрят снежные берега озера Ханка и те громад ные травянистые равнины, которые раскинулись по восточную его сторону. Даже Сунгача, не замерзающая при своем истоке целую зиму и теперь уже очистившаяся ото льда верст на сто, и та безмолвно струит в снежных берегах свои мутные воды, по ко торым плывет то небольшая льдинка, то обломок дерева, то пучок прошлогодней тра вы, принесенной ветром.
Мертвая тишина царит кругом, и только изредка покажется стая тетеревов, или раз дается в береговых кустах стук дятла и писк болотной птицы, или, наконец, высоко в воздухе, сначала с громким и явственным, но потом все более и более замирающим свистом пролетят несколько уток-гоголей, зимовавших на незамерзающих частях реки.
Неоглядные равнины, раскинувшиеся по обе стороны последней, отливают желтова тым цветом иссохшей прошлогодней травы, а по береговым заливам и озерам, где ле том во множестве цветет нелюмбия, теперь лежит лед толщиной до 3 футов, и странно видеть, как заморожены в нем листья и цветовые стебли этого южного растения. Здесь же обыкновенно можно встретить небольшие стаи снежных стренаток и даже белую сову, которая зимою спускается из родных тундр севера до таких низких широт.
Присоедините ко всему этому несколько зверьков: енота, барсука, лисицу, ласку, хорька, и вы получите полное перечисление тех немногих животных видов, которые держатся зимой на сунгачинских равнинах.
Но вот наступает март, и хотя холода все еще не уменьшаются, однако весна чуется уже недалеко. Как в первом, так и во втором году первыми вестниками ее при лета явились лебеди-кликуны и своим гром ким гармоническим звуком немного оживили безмолвие равнины. Затем появилась небольшая стая бакланов, которые, видимо, утомленные перелетом, несколько времени вились над Сунгачею и наконец опустились на поверхность воды. С тех пор эти птицы постоянно держались на Сунгаче, и часто можно было слышать хриплые, похожие на гоготанье, голоса, которые они издают как знак удовольствия, отдыхая целым обществом на низких ветвях берегового тальника или занимаясь рыбной ловлей.
В последней бакланы великие мастера, и, как известно, китайцы с давних времен употребляют их для подобной цели. Мне самому много раз случалось наблюдать, как долго может оставаться под водой нырнув ший баклан, обыкновенно редко возвращающийся на поверхность без добычи. В случае, если пойманная им рыба велика, так что проглотить ее довольно трудно, то ближайшие товари щи бросаются тотчас же отнимать добычу, начинается шум и драка, которая не всегда оканчивается в пользу правого.
Притом же ино гда не даром обхо дится баклану и самая ловля. Случается, что проглоченная им касатка, во мно жествеводящаяся в Сунгаче и в озере Ханка, распускает свои колючки в горле птицы, которая не имеет возможности освободиться от такой грустной неожиданности и бывает задушена рыбой. По своему поведению баклан весьма хитрая и осторожная птица. При виде опасности он тотчас же погружается всем телом в воду, оставляя на поверхности только длинную шею и голову, которую вертит во все стороны и зорко следит за движениями своего неприятеля. От последнего спасается или быстрым нырянием, или чаще улетает, тяжело захлопав крыльями по воде, как ле бедь, но потом летит скоро и сильно.
Валовой пролет бакланов на озере Хан ка начинается с половины марта и продол жается до конца этого месяца.
Тогда они являются по Сунгаче боль шими стадами, но для вывода молодых здесь остаются только очень немногие.
Вслед за первыми водяными птицами стали появляться и голенастые, несмотря на то что холода продолжали стоять по-прежнему и по болотам нигде еще не было оттаявших мест. В ожидании лучшего вре мени, которое обыкновенно наступает здесь только в конце марта, все эти, равно как и другие птицы держались по берегу Сунгачи. Только здесь пролетные гости могли находить для себя пищу, хотя, вероятно, слу чалось, особенно при большом скоплении потребителей, что многие из них иногда по долгу постничали.
Самыми нетерпеливыми выскочками из голенастых, несмотря на всю свою флегма тичность, оказались журавли, которых два вида японский (даурский) и китайский (уссурийский) прилетели 3 и 4 марта.
Первый из этих журавлей родиной из Японии, по своим нравам очень схож с ев ропейским малым журавлем и, подобно последнему, весной устраивает забавные пля ски для развлечения и удовольствия своих любимых подруг. С такой похвальной целью общество этих журавлей, обыкновенно от трех до пяти пар, живущих по соседству, выбирает среди болота сухое, гладкое место, позаботясь предварительно, чтобы оно на ходилось в почтительном расстоянии от вся ких кустов, оврагов и тому подобных местностей, могущих скрывать врага.
Ранним утром и в особенности перед ве чером журавли слетаются на такое услов ное место и, покричав здесь немного, принимаются за пляску. Для этого они обра зуют круг, внутри которого находится соб ственно арена, предназначенная для танцев.
Сюда выходят один или два присутствую щих, прыгают, кивают головой, приседают, подскакивают вверх, машут крыльями и вообще всякими манерами стараются пока зать свою ловкость и искусство. Остальные присутствующие в это время смотрят на них, но немного погодя сменяют усталых, ко торые, в свою очередь, делаются зрителями.
Такая пляска продолжается иногда часа два, пока наконец с наступлением сумерек утомленные танцоры закричат хором во все горло и разлетятся на ночь по своим вла дениям.
Независимо от общих танцев, самец этого вида, один из самых любезных кава леров между своими длинноногими со братьями, не упускает ни одного случая вы казать любезность перед самкою и, бродя с нею по болоту, часто делает самые смешные движения, между тем как его более положительная супруга занимается в это время проглатыванием пойманных лягушек.
Хотя в период весеннего пролета япон ские журавли держатся в значительном ко личестве по сунгачинским равнинам и некоторые остаются здесь для вывода моло дых, но этот вид предпочитает открытым местностям горные долины и в них охотнее гнездится.
В верхних частях Дауби-хэ, Лэфу и Сиян-хэ я видал часто этих журавлей. Оби тая в таких тихих, уединенных долинах и никогда не тревожимые человеком, они стано вятся гораздо смелее и подпускают к себе довольно близко, что никогда не делают на открытых сунгачинских болотах.
Привязанность названных журавлей к своим детям и между собой очень велика. Так, однажды, в долине Сиян-хэ я убил самку из пары, обитавшей недалеко от того места, где я жил несколько дней. Остав шийся самец долго летал вокруг меня, пока я нес его убитую подругу; затем держался два дня возле того места, часто и громко крича, и наконец, убедившись в бесполезности своих поисков, на третий день решил покинуть родину, в которой жил счастливо, может быть, несколько лет. Для этого он начал подниматься спиральными кругами кверху, как то обыкновенно делают осенью, перед отлетом, наши аисты, поднялся так высоко, что был заметен черной точкой, и затем полетел в направлении к озеру Ханка. Что будет делать он далее? Куда улетит? Найдет ли себе другую подругу?
Прилетающий почти одновременно с японским журавлем другой его собрат, жу равль китайский, есть самая большая птица здешних местностей, так как в стоячем положении он имеет до 5 футов вышины, 7 1/2 футов в размахе крыльев и весит 23 фунта. Притом же он очень кра сив: весь снежно-белый, за исключением чер ной шеи и такого же цвета малых маховых и плечевых перьев; последние достигают больших размеров и образуют при сложен ных крыльях объемистый пучок, возвышающийся над хвостом и задней частью спины.
Вместе с тем этот журавль так осторо жен, что не подпускает к себе на открытом месте даже на 300 шагов, и убить его
весьма мудреная задача. Стрелять дробью, конечно, и думать нечего, так как эта птица очень крепка на рану, притом же никогда не даст подкрасться к себе на близкое рас стояние, кроме самых редких исключении, так что для охоты надобно непременно упо треблять штуцер.
Но для меткой стрельбы пулей, во-первых, необходим огромный навык, а во-вторых, даже и при таком условии далеко не всегда можно рассчитывать на успех при стрельбе с большой дистанции в сравни тельно малую цель.
Самое лучшее время для охоты за этими птицами бывает, как только они появятся и за неимением растаявших мест на болотах, волей или неволей, должны держаться по берегу Сунгачи, где к ним можно иногда подкрасться из-за лозы и тростника на меткий штуцерный выстрел, то есть шагов на полтораста.
Но охотничьи экскурсии по сунгачинским равнинам, в особенности в это время года, дело нелегкое.
Уцелевшая от осенних пожаров сухая прошлогодняя трава вышиною в 3-4 фута, притом же страшно густая и скрученная ветром да еще со снегом внизу, до того за трудняет ходьбу, что нужно пробираться вперед с большими усилиями. Ноги запуты ваются,
часто падаешь и вообще на одной версте умаешься очень сильно.
Но вот выдалась паленина, то есть вы жженное прошедшей осенью место, где снегу теперь совсем нет. Ну, думаешь, слава богу, можно будет идти удобнее, и оно действи тельно так, да не совсем.
Торчащие остатки сгоревшей травы вы шиною около вершка, довольно толстые да притом обледенелые, до того дерут сапоги, что после двух трех дней на них уже яв ляются дырки, сквозь которые иногда так уколешься тою же самой травой, что сделаешь невольный скачок.
Сунешься в кусты там... и боже упаси! Ветер, постоянно гуляющий по окрестным, равнинам, сдувает сюда множество снегу, так что даже и в малоснежную зиму, ка кова была нынешняя, образуются сажен ные сугробы, в которые если провалишься, то еле-еле вылезешь и, верно, не пройдешь даже одной сотни шагов.
Но вот после подобной прогулки в не сколько верст заметишь наконец вдали пару красивых китайских журавлей, важно расхаживающих по берегу Сунгачи или стоящих неподвижно на льду залива, словно погру женных в глубокое философское раздумье.
По горькому опыту первоначальных хо ждений знал я, как трудно рассчитывать на оплошность этой птицы, и потому издалека начинал уже подкрадываться, прикрываясь кустами тальника или большей частью пользуясь высокой прошлогодней травой, по которой нужно двигаться ползком.
Подвинешься, бывало, таким образом сотню, другую шагов, выглянешь украд кой журавли стоят по-прежнему непо движно, следовательно, еще не заметили опасности, и с радостью ползешь далее.
Еще порядочный кусок остался позади, опять тихонько посмотришь и по-прежнему стоят журавли, так что надежда растет все более и более.
Отдохнув немного, продолжаешь ползти, как вдруг раздается громкий, отрывистый крик одного из пары знак, что осторожные птицы заметили что-то недоброе.
Насторожившись и вытянув шею, смо трят они теперь в ту сторону, где несколько пошевелившихся от моего движения кустиков травы возбудили их подозрительное внимание.
Притаив дыхание, лежу я на земле, но что делать далее? Ползти ли вперед или стрелять наудачу отсюда, несмотря на то что до журавлей еще более 200 шагов?
С первых разов, когда я мало был зна ком с нравами этой птицы, мой выбор обык новенно склонялся на первое решение, но оно всегда приводило к неудачным резуль татам. Встревоженные журавли уже зорко продолжали смотреть в ту сторону, где чуяли опасность, и лишь только, обождав, я начинал ползти, как они, заметив снова шевелившуюся траву, тотчас же улетали и иногда очень далеко.
Впоследствии, убедившись в бесполез ности первой меры, я всегда предпочитал в подобном случае стрелять на авось, и действительно убил одного журавля шагов на двести, но это случилось только раз, а про махов делалось многое множество.
Грустно и обидно бывало видеть, как пуля взрывала снег, не долетая или пере летая через журавлей, и, таким образом, все трудности далекого ползанья, иногда через весенние лужи, пропадали совершенно да ром. Но зато, когда удавалось подкрады
ваться в меру меткого выстрела и пронизан ный пулей журавль падал, как сноп, на землю, я радовался, как ребенок, и изо
всех сил пускался бежать к дорогой добыче.
Для вывода птенцов в Ханкайском бас сейне китайских журавлей остается немного менее, чем японских. Они предпочитают для этой цели совершенно открытые равнины, и потому никогда не попадаются в узких гор ных долинах, в которых любят держаться японские журавли. Притом же они менее оказывают привязанности к детям, нежели эти последние, и хотя постоянно приводят охотника в отчаяние своей осторожностью, но все-таки служат лучшим украшением здешних обширных болот.
Вслед за первыми прилетными птицами, несмотря на постоянные холода, начинают показываться другие виды, и не проходит дня, чтобы не появился какой-нибудь новый экземпляр, так что к 9 марта, то есть ко дню, с которого собственно считается начало весны, в прилете было уже 22 вида.
Наконец, 13 марта, появилась самая зна чительная и редкая птица здешних стран японский ибис.
Родной брат знаменитой священной птицы древних египтян, этот ибис чрезвы чайно красив. Достигая в размахе крыльев до 4
футов, он имеет спину, верхнюю часть шеи и хохол пепельно-голубого цвета, низ тела бледно-розового, а крылья
огненно-красные; передняя голая часть головы и ноги кирпично-красные, длинный же согнутый клюв черный с ржавчинно-красным концом.
Появление этого ибиса на озере Ханка в такую раннюю весеннюю пору, когда все болота и озера еще закованы льдом, а термометр по ночам падает до -13 Р, состав ляет весьма замечательный факт в орнито логической географии.
Даже странно сказать, что в то время, когда эта южная птица прилетает на снеж ные сунгачинскис равнины, вместе с нею еще в продолжение почти целого месяца живет здесь белая сова, гнездящаяся, как известно, на тундрах Крайнего Севера.
Я сам онемел от удивления, когда одна жды выстрелом, направленным в пролетав шего мимо меня ибиса, вспугнул эту сову и пустил в нее другой заряд своего двуствольного ружья.
Прежде всего нужно заметить, что стрельба пулями в такую небольшую птицу, как ибис, не может быть годною; поэтому волею или неволею нужно употреблять дро бовик, из которого выстрел действителен, конечно, только на близком расстоянии.
Но попробуйте-ка подкрасться к ибису на такую меру в то время, когда два-три их экземпляра сидят на берегу оттаявшего залива в сообществе целой сотни серых и белых цапель, не один раз приводивших меня в отчаяние своим лукавством и осторожностью.
Ведь, кажется, ползешь, бывало, по та кой густой и высокой траве, что сам черт не углядит, нет, смотришь, не
приблизился еще и на сотню шагов, как тебя уже заме тили эти длинноногие дьяволы, взлетели и вместе с ибисом отправились на другое место.
Идешь за ним туда, опять ползешь и опять повторяется та же самая история.
Иногда же случалось таким образом, что, подкравшись шагов на полтораста, вдруг встречаешь гладкий лед широкого залива, на противоположном конце которого ходят ибисы в сообществе своих друзей цапель, часто же и других знакомых: журавлей, бакланов, гусей, уток и прочей пернатой братии. В подобных случаях уже нечего и думать о дальнейшем подкрадывании, на окраине травы и любуясь на все это общество в бинокль, я, как нельзя более, олицетворял собой басню о лисице, пришед шей за виноградом.
Однако после многих неудачных хожде ний мне удалось наконец убить двух иби сов; кроме того, одного убил мой товарищ и еще двух случайно во время сильной ме тели застрелили казаки, так что я имею в своей коллекции пять экземпляров этих прекрасных птиц. Такое число добытых иби сов очень удачно, так как они здесь вообще редки и на нижней Сунгаче держалось никак не более двух-трех десятков даже во время весеннего пролета.
С конца марта, когда начнут таять болота, ибисы откочевывают на них, но вскоре удаляются отсюда и размещаются для вывода молодых по небольшим рощам, рас сыпанным, подобно островам, среди здеш них недоступных болот.
Здесь они устраивают свои гнезда на де ревьях, и хотя мне самому ни разу не уда валось найти такого гнезда, но местные казаки и китайцы уверяли, что прежде им случалось доставать молодых, которых они употребляли для еды.
Голос ибиса весьма неблагозвучен и очень похож на карканье вороны, только несколько громче и грубее. Такой крик он издает часто как на лету, так и сидя на земле, но в особенности сильно кричит, бу дучи подстрелен.
После вывода молодых ибисы скитаются небольшими партиями, вероятно выводками, по берегам озер, преимущественно же тихих, уединенных рек и проводят таким образом целое лето до времени осеннего отлета.
Появление японского ибиса служило как бы сигналом к началу валового пролета других птиц; в тот же самый день, то есть 13 марта, несмотря на сильную метель, продолжавшуюся всю ночь и днем до полудня, показались большие стада уток клоктунов.
Низко, почти над самою землею, неслись они с юга и затем, встретив Сунгачу, направля лись вверх по ней на полынью, которая стоит целую зиму при истоке этой реки из озера Ханка. Поплавав здесь немного, клоктуны усаживались на льду для отдыха.
Затем, каждое вновь прилетевшее стадо присоеди нялось к прежнему, так что вскоре образо валась стая приблизительно около 3000 штук.
Посидев несколько часов, вся эта живая громада поднялась с шумом, напоминаю щим бурю, и на лету то свертывалась в одну сплошную кучу, то вытягивалась фрон том в линию, то, наконец, летела углом или разбивалась на другие, меньшие стаи, которые вскоре опять соединялись с общей массой.
С этих пор в течение всего марта клоктуны держались по Сунгаче такими огромными стадами, что однажды с одного выстрела я убил 14 штук, а по 5 и 7 экземпляров за один раз случалось убивать довольно часто.
Присутствие этих уток всегда можно было слышать еще издали по беспрерывному крику, который издают самцы и который совершенно похож на слог "кло", "кло", "кло", отчего, конечно, произошло и рус ское название этой птицы.
Однако, несмотря на начавшийся 13 мар та валовой пролет клоктунов и серых цапель, постоянные, нисколько не уменьшавшиеся холода опять задержали на целую неделю появление в больших массах других пород птиц, хотя небольшие партии продолжали лететь по-прежнему. Вообще весна на озере Ханка, и в особенности март, характери зуется постоянными и сильными холодами, которых, по-видимому, никак нельзя ожидать при таком южном положении этого края.
Между тем здесь в иную зиму снег вы падает на 3 фута толщины, и первые раз ливы показываются только в последних числах марта. Даже в апреле случаются, и довольно часто, снежные метели, а термо метр минимум в нынешнюю весну из 30 дней этого месяца 23 раза падал по ночам ниже нуля.
Валовой пролет малых гусей, известных здесь под именем казарок, начался в конце марта, то есть недели две спустя после того, как стали появляться стаи. Затем гуси эти держались сначала по не растаявшему льду заливов или по болотам, которые начали расходиться в конце марта, а потом, с апреля, по паленинам, то есть выжженным прошедшею осенью местам, где всего
скорее начинают появляться молодые ростки травы, доставляющие им любимую пищу.
На этих паленинах малые гуси собира лись стадами иногда в несколько тысяч, и хотя сами по себе они довольно смирны, но при таком количестве были весьма осто рожны и не подпускали даже на 500 шагов.
Стоит, бывало, только одному из них или нескольким подняться и закричать своим пискливым голосом, как тотчас же взбудоражатся все остальные, заорут во все горло и поднимут такой шум, что не только утки, но даже все пернатое население болота кулики, чибисы, цапли и пр., встревоженные этим кагалом, улетали прочь, думая, что опасность бог знает какая.
Однако весьма часто случалось, что из лишняя суматоха была причиной гибели нескольких гусей.
Лишь только закричит и поднимется бли жайшее стадо, я тотчас же_прячусь вместе со своей собакой в сухую прошлогоднюю траву и жду, что будет далее.
Как обыкновенно, начинается полная су матоха; кричат и поднимаются целые тысячи гусей, из которых одни летят вперед, другие вправо или налево, а третьи даже назад, не видя меня и не зная, откуда опасность. Этих-то последних и нужно.
Притаив дыха ние, лежу я в траве и с замирающим серд цем страстного охотника вижу, как большое стадо низко и плавно летит прямо ко мне.
Вот оно все ближе и ближе, наконец не далее, как на 100 шагов. Как бы не заме тили, думаю я, и еще плотнее прижимаюсь к земле, но это опасение напрасно. Мой охотничий сюртук, сделавшийся от подоб ных упражнений такого же цвета, как засохшая
трава с грязью, не выдает меня, и начи нающее успокаиваться стадо беззаботно на летает иногда шагов на пятнадцать или двадцать.
В одно мгновение вскакиваю я теперь с земли, и нужно видеть, что делается с гусями, пораженными такой неожиданностью. Как будто по команде, все стадо вскрики вает громким, отчаянным голосом и верти кально бросается кверху, но уже гремит меткий выстрел, потом другой и один или два, а иногда даже три гуся падают на землю.
Затем я не иду поднимать убитых, даже отзываю бросившуюся на них собаку, но опять ложусь в траву и как можно скорее заряжаю ружье, чтобы вновь стрелять с это го же самого места.
Действительно, гул выстрелов пугает сидящих вдали гусей и уток, и вот с обыч ным криком летят ко мне новые стада. Одно из них пролетает левее, другое правее, но которое-нибудь угодит прямо через голову, так что опять раздаются выстрелы и опять падают гуси, но иногда, впрочем, и не падают от промахов.
Таким образом мне удавалось стрелять шесть восемь раз с одного места и убивать нескольких гусей, которые, нужно
заметить, все вообще весьма крепки на рану, так что часто улетают очень далеко, будучи даже, смертельно ранены.
Валовой пролет этих гусей происходил всю первую половину апреля, после чего их стало гораздо меньше. Но остаются ли малые гуси на Ханке для вывода молодых или улетают для этого далее к северу, не могу сказать утвердительно, так как во время лёта я не находил здесь ни молодых, ни даже старых этого вида. Всего вероятнее, что они, так же как утки-клоктуны, хотя и являются в Ханкайском бассейне во время весеннего пролета в огромном количестве, но для вывода молодых улетают далее на север.
Между тем валовой пролет уток и гусей, к которым теперь присоединились лебеди-шипуны, кроншнепы и большие крохали, усиливался с каждым днем, но особенно был велик в первых числах апреля.
Обыкновенно такой лёт начинается с вос ходом солнца, всего сильнее бывает с ше сти-восьми часов утра, а затем уменьшается и наконец вовсе прекращается около одиннадцати часов дня. В это время пролетные стада садятся отдыхать где попало: на льду озера, на лужах, разливах, выжжен ных местах словом, везде и всюду. Однако, несмотря на всю усталость, эти стада не дремлют и ни в каком случае не прозевают опасности. Редко-редко, разве как-нибудь из сухой высокой травы, можно подкрасться, в особенности к большому стаду гусей, и счастливый выстрел возна граждает тогда за трудности хождения по весенним разливам и ползанье по густой траве.
Но вот солнце спускается к западу, и часов с четырех пополудни снова начинается лёт, который продолжается уже до поздних сумерек. Тогда утомленные путники рассы паются по речкам и разливам, проводя там всю ночь, а утром снова пускаются в путь, спеша без оглядки к обетованным местам, в которых будут выводить детей.
Так правильно происходит пролет в теп лые и не слишком ветреные дни. Если же погода холодная и в особенности если при этом дует сильный ветер, то лёта почти во все не бывает, разве изредка пронесется кое-где небольшое, чересчур нетерпеливое стадо.
Из тихой засады видишь лицом к лицу жизнь пернатых обитателей, полную инте реса и оригинальности.
Тут разгоряченный селезень увивается около своей самки, которая сначала пред ставляется довольно равнодушной к его объяснениям, но потом, подчиняясь всемо гущему голосу природы, сама увлекается страстью. То видишь, как сокол-сапсан бросается на летящее стадо уток и хватает одну из них. Громкий предсмертный крик бедной жертвы не спасает ее от когтей хищника, который спускается тотчас же на землю и начинает терзать свою добычу. Лишь только приметят такой обед вороны эти воры и попрошайки, тотчас же начнут слетаться со всех сторон, обсядут кругом занятого едой сокола и ждут, пока он, наевшись, улетит, оставя им подачку.
Осторожный, хитрый лунь тихо и плавно носится над самой землей, часто бросаясь в траву, чтобы схватить замеченную мышь.
Вот он, не подозревая присутствия человека, подлетает все ближе, пока выст рел не уложит его на месте или в случае промаха не заставит опрометью броситься в сторону.
Однако такой огромный валовой пролет уток и гусей продолжался недолго. Он окон чился 8 апреля, хотя после того, до начала мая, почти ежедневно летели изредка на се вер небольшие, вероятно, запоздавшие стада.
Но не одними птицами кишат и ожив ляются сунгачинские равнины. С первых чисел апреля или даже с конца марта начинается здесь ход диких коз, которые ежегодно осенью и весной совершают периоди ческие переселения из бассейна Уссури далее к югу и обратно.
Возвращаясь весной, часть этих коз идет по северной стороне озера Ханка и направляется через бассейн Сунгачи к верхней Уссури и Дауби-хэ или остается для вывода молодых на сунгачинских равнинах.
Так как последние по большей части представляют одни сплошные топкие болота, по которым тянутся узкими полосами лесистые релки1, то все козы, здесь проходящие, волею или неволею должны держать свой путь по этим релкам, переправляясь с большими трудностями через попутные болота, которых уже нельзя обойти.
Самый лучший валовой ход бывает обык новенно около половины апреля и продол жается с неделю. Тогда-то и наступает здесь время баснословной, оригинальной охоты, когда коз можно бить целыми десятками из засадок, устраиваемых на пути следования этих зверей.
Такие засадки обыкновенно делаются в виде шалашей из хвороста или из старой травы, но нет никакой особенной надобности устраивать их очень аккуратно, так как коза своим плохим зрением не скоро разгля дит даже и открыто стоящего человека.
Зато непременным условием должно быть, чтобы ветер был не от охотника, иначе осторож ный зверь почует его за несколько сот шагов и уже ни за что не пойдет в ту сторону.
Самое лучшее время для подобной охоты бывает по утрам и вечерам, в особенности же на ранней заре, так что в засадку надо приходить еще в потемках.
Как в первую, так и во вторую весну сво его пребывания на озере Ханка я несколько раз искушался такими охотами и
забирался для этой цели на лесистый увал, находив шийся верстах в двадцати от моей бывшей резиденции, то есть от поста 4. Так как этот увал тянется верст на два дцать среди непроходимых болот и притом в направлении от северного берега Ханка к Сунгаче, то большая часть коз идет именно по нему. Притом же, имея только полверсты или даже менее ширины, он представляет отличное место для устройки засадки, из которой штуцерный выстрел может хватать в обе стороны до самых окраин леса.
1 Релками на Дальнем Востоке называют невы сокие незатопляемые гривы, заросшие часто лесной растительностью среди
затопленных лугов. (Примеч. автора.) .

Добравшись сюда с большим трудом и устроив предварительно склад запасов как охотничьих, так и продовольственных, а потом выбрав место для засадки, с следую щего же утра я приступал к самой охоте.
Бывало, еще совершенно темно, а я уже сижу в своей засадке и с нетерпением жду рассвета. Далеко впереди раздается изредка глухой, отрывистый голос козла-самца или, как в Сибири его называют, гурана, а на ближайшем болоте, не умолкая, гукает выпь; все еще спит, и кругом полная тишина. Но лишь только станет заниматься заря и мало-помалу начнут просыпаться лесные и болотные птицы, каждая по-своему привет ствуя наступление дня, как показывается первая коза или, чаще, целое стадо.
Шагом или тихой рысью идет оно, беспрестанно останавливаясь, прислушиваясь и пощипы вая траву.
Вот уже приблизилось шагов на двести... Далеко, думаю я, и подпускаю еще ближе. Наконец раздается выстрел и громким эхом с различными перекатами гремит в тишине раннего утра.
Испуганное такой неожиданностью, не зная притом, откуда опасность, все стадо делает несколько прыжков, толпится в кучу и стоит неподвижно, так что можно иногда зарядить и выстрелить в другой раз.
Только после вторичного выстрела или разузнав наконец врага козы пускаются скакать что есть духу и вскоре исчезают из глаз охотника. Но это небольшая беда. Через полчаса, а иногда и того менее... показывается другое стадо, потом третье, четвертое... десятое, и с каждым из них, если только оно проходит возле засадки, повторяется та же самая история.
Часам к девяти или десяти утра ход оканчивается. Тогда встаешь и отправ ляешься собирать свои трофеи, то есть убитых коз. Последних оказывается всегда ме нее, нежели ожидаешь, потому что сгоряча иногда не рассмотришь хорошо, убил или нет.
Кроме того, раненые часто уходят далеко, так что мне случалось находить их через несколько дней уже испортившимися.
Наконец, несмотря на такую, по-видимому, легкую стрельбу, промахов всегда бывает множество, вероятно, от излишней
ажитации. По крайней мере, у меня всегда тряс лись руки и сильно билось сердце, когда я еще издали замечал коз, которые должны были проходить мимо засадки.
Однако, несмотря на обилие промахов, мне случалось убивать за утро по три, даже по четыре козы, а один гольд, специально посвятивший себя этой охоте, убил на том же самом увале за все время хода, то есть в течение трех недель, 118 штук. Какой страстный охотник в Европе не позавидует та кому обилию зверей, такой чудесной охоте за ними, о которой ему и не снилось на своей густонаселенной родине!
С половины апреля картина весенней жизни, представленная на предыдущих стра ницах, много изменилась.
По выжженным и мокрым местам начала показываться первая зелень, разливов почти совсем не стало, но в то же время с окончанием валового пролета водяных и голенастых птиц опустели болотистые равнины, на которых теперь не осталось и двадцатой доли прежнего обилия.
Притом многие птицы приступили уже к постройке гнезд, следовательно, были за няты весьма важным делом и, удалившись на избранные места, старались вести уеди ненную жизнь.
Так, белые аисты и орланы вместе с кор шунами, ястребами и соколами словом, со всей разбойничьей братией разместились по лесистым увалам, где вдали от всяких треволнений спокойно предались семейной жизни.
Действительно, сунгачинские увалы пред ставляют самое обетованное место для по добных жильцов, так как летом они вовсе не посещаются человеком, а на высоких дере вьях можно устроить какое угодно гнездо по собственному вкусу. Притом же эти увалы окружены болотами, где гнездится множе ство всяких птиц; следовательно, не нужно далеко летать за пищей, которая всегда под боком.
Из года в год различные птицы выводят здесь молодых, так что, кроме занятых гнезд, тут довольно и старых, владетели которых, вероятно, уже не существуют.
Великим препятствием к успешному вы сиживанию яиц для всех вообще птиц, гнез дящихся на земле по сухим лугам, и в особенности для уток, служат здесь травяные пожары, которые начинаются в октябре, продолжаются иногда даже зимой, но с полной силой появляются вновь около половины апреля, когда уже спадут весенние разливы и прошлогодняя, трава совершенно обсохнет.
Затем эти палы появляются местами в течение всего мая и даже до конца июня, когда молодая трава достигает уже роста человека, но сгорает вместе со старой, лежа щей на земле и уцелевшей по какой-либо причине от осенних или весенних пожаров.
На несколько верст в длину растяги вается весной по сунгачинским равнинам огненная линия, которая, будучи гонима ветром, движется весьма быстро и по ночам представляет великолепный вид. Но зато по нескольку дней сряду воздух бывает наполнен удушливым дымом, а солнце при восходе и закате кажется совершенно красного цвета.
Вслед за линией огня летят обыкновенно стада ворон и коршунов, чтобы поживиться какой-нибудь обгорелой мышью или гнездом. Последние, то есть гнезда, истреб ляются в страшном количестве, так что наши казаки, живущие на постах, нарочно ходят на горелые места собирать яйца, которые часто совершенно испекаются от жара или, лопнув, образуют в гнезде готовую яичницу.
Только подобным истреблением этих гнезд пожарами можно объяснить общее всему Уссурийскому краю позднее появление выводков молодых уток, которое нахо дится в странном противоречии с ранним весенним прилетом этих птиц.
Действительно, не только в половине и в конце июня, но даже в начале июля здесь сплошь да и кряду можно найти молодых утят еще в пушке, тогда как в средней по лосе России, где утки прилетают позднее, чем на озере Ханка, в это время года молодые уже летают или, по крайней мере, близки к взлету.
Гнезда других высиживающих на земле птиц, как, например, журавлей, куликов, гусей, чибисов, также подвергаются истреблению от весенних палов, но в несравненно меньшей степени, чем утиные, потому что вышеназванные птицы устраивают их на кочках болот, куда огню, конечно, трудно проникнуть, между тем как глупая утка кладет свои яйца на сухом месте и непременно в прошлогоднюю траву. Исключение составляет только одна мандаринская утка, которая делает свое гнездо в дупле дерева и таким образом сберегает его от пожара.
Пролет птиц во второй половине апреля происходил в довольно скромных размерах, и даже новые виды появлялись в ограниченном числе.
Эти виды в порядке их прилета были следующие: пуночка лапландская, приле тевшая сравнительно очень поздно; эти птицы держались по выжженным местам до начала мая, после чего улетели на север; зуек-галстучник; долгохвостая крачка, которая вскоре появилась в большом числе и по стоянно занималась рыбной ловлей при истоке Сунгачи, целый день надоедая своим противным криком; щеврица японская; дрозд, гнездящийся в Ханкайском бассейне в небольшом количестве; деревенская ласточка, которая гнездится здесь даже внутри жилых китайских фанз иногда так низко, что можно достать рукой; китайцы считают по добное явление хорошим знаком, берегут гнездо и даже подвешивают доски, чтобы помет молодых не падал на землю и не пачкал фанзы; со своей стороны ласточка де лается до того доверчива к людям, что вы сиживающая самка позволяет спокойно смо треть на себя в расстоянии какого-нибудь фута и нисколько не заботится о том, что на ночь двери и окна в фанзе наглухо за крываются; земляной дрозд и альпийский жаворонок оба чрезвычайно редкие на Ханке и только однажды здесь мною замеченные; бекас, вместе с другими своими собратьями появившийся в весьма большом количестве; щеврица полевая, в большом числе, гнездящаяся на степной полосе Хапкайского бассейна; плисица серая до вольно здесь редкая; большой стриж одна из замечательных, хотя и не редких здесь птиц; береговик серый; стренатка черноли цая, которая во множестве гнездится в Хан кайском бассейне и приятное пение которой с этого времени слышалось постоянно по лу гам; улит большой, бывающий здесь только пролетом, и, наконец, 30 апреля показалось первое стадо ласточек городских, которые также не гнездятся на Ханке, но являются здесь в большом количестве во время весен него и осеннего пролетов.
Из всех вышепоименованных птиц самая замечательная есть, бесспорно, большой стриж, который появляется на Ханке в двадцатых числах апреля и продолжает свой про лет до конца этого месяца или начала мая.
Обыкновенно пролет совершается врас сыпную, невысоко над землей или по самой ее поверхности, но притом эти стрижи беспрестанно то поднимаются кверху, описывая большие круги в воздухе, то опять опу скаются до земли и летят в прежнем направлении.
Для вывода молодых в Ханкайском бас сейне остается хотя не особенно много, но все-таки довольно этих птиц, которые гнездятся в дуплах высоких старых деревьев, а может быть, даже и в каменистых утесах по долинам рек.
Днем они носятся по нескольку вместе или парами, реже в одиночку по окрестным долинам, вероятно охотясь за насекомыми, но по утрам и вечерам собираются на те места, которые заняты для гнезд, и здесь, подобно нашим стрижам, гоняются за самками, описывая большие (шагов пятьсот в диаметре) круги возле одного и того же места. При этом они издают особый тихий писк, скорее похожий на голос обыкновен ной ласточки, нежели на крик европейского стрижа.
Всегда с особенным удовольствием смот рел я на чудный полет этой быстрой птицы, которая как будто не имеет тяжести, чтобы упасть на землю, и несется по воздуху в буквальном смысле как стрела. В особенности велика бывает быстрота полета во время гонки за самками, когда целое общество этих стрижей то вдруг промелькнет между деревьями над самой головой, так что даже не успеешь и ружья вскинуть к плечу, как они уже вылетели из меры выстрела, то в одно мгновение очутятся под облаками и так же быстро опустятся до земли.
Присутствие человека и даже выстрелы нисколько не смущают этих птиц, продолжающих по-прежнему летать возле одного и того же места, несмотря на несколько пущенных в них зарядов, которые один за другим оказываются промахами. Даже в том случае, если свинцовый дождь спрыс нет наконец которого-нибудь стрижа, то и тогда, будучи уже убит, он все еще пронесется вперед на несколько сажен до того велика скорость первоначального движения.
Лёт за самками происходит ежедневно в течение всего мая и, начинаясь утром, когда уже порядочно обогреет солнце, продолжается часов до девяти дня; вечером же он тянется с пяти часов пополудни до сумерек. Когда отдыхает этот стриж?
Неужели только ночью! Днем я ни разу не видал, чтобы он хотя на минуту прицепился к какому-нибудь предмету. Всегда, как легкий ветер, носится по воздуху и сколько верст пролетает ежедневно при своей быстроте! Как мало значит для этой птицы перелет с юга на север и обратно!
Водные обитатели также почуяли на ступление полной весны, и лишь только Ханка очистилась ото льда, по Сунгаче начался сильный ход белой рыбы, осетров и калуг. Хотя эти породы живут в озере Ханка круглый год, но, сверх того, каждую весну они приходят сюда в огромном количестве с Амура и Уссури для метания икры.
Невольно удивляешься: какой инстинкт побуждает эту рыбу подниматься сначала по Амуру, а потом вверх по Уссури и, отыскав устье Сунгачи, которое среди других рукавов трудно заметить даже человеку, приходить к озеру Ханка в то время, когда его поверхность только что очистится ото льда? Какой голос внушает ей, что почти за 2 000 верст от устья великого Амура есть место, удобное для метания и развития икры?
Между тем пролет и прилет птиц про должался, хотя и не особенно сильно, всю первую половину мая. Наконец 15 мая появилась красивая китайская иволга, которая прилетела сюда из далеких стран юга, из пальмовых лесов Индо-Китая и своим громким, мелодическим свистом возвестила об окончании весеннего пролета и о начале летней трудовой жизни всех пернатых гостей Ханкайского бассейна.
* * *
Последним, заключительным актом моего пребывания в Уссурийском крае была экспе диция, совершенная летом 1869 года в западной и южной частях Ханкайского бас сейна для отыскания там новых путей сообщения как водных, так и сухопутных. Три месяца странствовал я по лесам, го рам и долинам или в лодке по воде и ни когда не забуду это время, проведенное среди дикой, нетронутой природы, дышав шей всей прелестью сначала весенней, а потом летней жизни. По целым неделям сряду не знал я иного крова, кроме широ кого полога неба; иной обстановки, кроме свежей зелени и цветов; иных звуков, кроме пения птиц, оживлявших собою луга, болота и леса.
Это была чудная, обаятельная жизнь, полная свободы и наслаждений! Часто, очень часто теперь я вспоминаю ее и утвердительно могу сказать, что человеку, раз нюхнувшему этой дикой свободы, нет воз можности позабыть о ней даже при самых лучших условиях дальнейшей жизни.
Но оставим увлечение и начнем по по рядку.
Обождав до наступления совершенно теплой погоды, а вместе с нею и подножного корма для вьючных лошадей, купленных заранее на Уссури, я оставил 8 мая пост 4 и по северному берегу озера Ханка, на правился на западную его сторону в бассейн реки Сиян-хэ.
После однообразных сунгачинских болот отрадно было увидеть лесистые горы и су хие долины, одетые в самый пышный майский наряд, так как здесь благодаря более защищенному положению растительность развивается скорее, нежели на восточной стороне озера Ханка.
Уже не редкими, как бы боязливо выгля дывающими экземплярами, а целыми поло сами цветущих ландышей, желтых лилий, касатика, первоцвета и других весенних цве тов красовалась живописная долина Сиян-хэ.
Почти весь май пробыл я в бассейне Сиян-хэ, и день за днем проходил то в экс курсиях и охотах, то в передвижениях с места на место.
Обычно порядок наших хождений был всегда один и тот же. Поднявшись с восходом солнца и указав направление, по которому нужно идти, мы отправлялись с товарищем вперед, собирали попадавшиеся на пути растения и охотились. Между тем солдаты, завьючив лошадей, от правлялись вслед за нами и шли не торопясь, выбирая по возможности сухие и луч шие места. Впрочем, иногда какая-нибудь небольшая речонка с топкими берегами или узкий залив, которого нельзя было обойти, делали большую помеху, заставляли сни мать с лошадей вьюки, переносить их на себе через неудобные места и затем уже переводить через него свободных от тяжестей лошадей. Однако такие препятствия встречались сравнительно редко, так как в большей части случаев лошади шли напрямик через речку или через болото, если только здесь не было чересчур большой топи.
Пройдя таким образом до полудня, мы останавливались, выбирая для этого удоб ное место на берегу реки всего чаще лужайку среди высоких деревьев, доставляв ших прекрасную тень своими густыми вер шинами.
Здесь обычным порядком сначала раз вьючивали лошадей, которых после неболь шого отдыха пускали пастись на сочной траве ближайшего луга; потом разводился костер, и один из солдат, исполнявший долж ность повара, принимался готовить обед из добычи нашей вчерашней или сегодняшней охоты. Между тем мы с товарищем сушили прежние и вновь собранные растения и делали чучела птиц. Последняя работа, то есть делание чучел, во время беспрестанных передвижений с места на место составляет крайне затруднительную процедуру, так как независимо от самой работы каждый день необходимо развешивать собранные экземпляры для просушки, строго наблю дать, чтобы их не смочило дождем или росою и не попортило перьев сильным ветром.
Кроме того, всякий раз необходимо, завернув в бумагу, тщательно уложить каж дый экземпляр вместе с другими в особые деревянные ящики, которые сильно портят спины лошадям и очень неудобны для вьючной перевозки вообще. Одним словом, возня с деланием чучел во время самой экс педиции настолько велика к так много от нимает времени, что я препарировал обыкновенно только самые редкие экземпляры попадавшихся мне птиц.
Часов около четырех пополудни мы сно ва отправлялись на экскурсию или на охоту в окрестностях нашей стоянки и возвращались сюда уже с наступлением сумерек. На следующий день шли далее описанным порядком, но иногда, встретив особенно хорошее для экскурсии место или для того, чтобы дать отдых лошадям, я проводил день или два на одном и том же пункте.
К довершению всех наслаждений, день в день стояла великолепная погода, но в осо бенности хороши бывали ночи, в полном смысле весенние, майские.
Бывало, лишь только солнце станет при ближаться к западу горизонта, как присми ревшие в дневной жаре различные пташки начинают петь не умолкая, и между их голо сами более других выдается чистый, пре красный свист камышовки; журавли перекликаются между собою; по временам кря кает утка или токует фазан; на болоте беспрестанно раздается дребезжащий голос водяной курочки, и неутомимый летун японский бекас кружится в вышине, изда вая крыльями громкий свистящий звук.
Заходит солнце, и сумерки ложатся бы стро. Один за другим смолкают певуны; только долго еще раздаются голоса бекаса, курочки и камышовки, к которым присоеди няется теперь однообразное постукиванье японского козодоя.
Обаятельная прелесть ночи еще более увеличивается дикостью и безлюдием окрест ных местностей. Действительно, далеко вокруг здесь нет души человеческой, и при рода еще настолько девственна, что даже след, оставленный на береговом песке, сохраняется надолго, пока его не замоют дожди и речные волны. Густые травянистые или кустарные заросли стоят не измяты ничьей ногой, и только кое-где след на грязи или клочок сорванной травы указы вает, что здесь прошел какой-либо зверь, свободный обитатель окрестных лесов.
Между тем последние лучи света погасли на западе, а полная луна, появившись с во стока, льет тихий свет на окрестные горы и долины. Мертвая тишина воцарилась кру гом, и только тихо журчат волны реки да изредка стукнет полуночник или гукнет дикий козел. Приближается полночь, и все спит сном тихим, спокойным.
Солдаты давно уже улеглись вокруг ко стра, который чуть тлеет в темноте деревьев, но сон бежит от моих глаз... Казалось, так бы все смотрел и любовался чудной ночью...
Однако дневная усталость берет свое, сон мало-помалу смыкает глаза, и только холод раннего утра заставляет вновь оч
нуться. На востоке уже занимается заря нового дня, и одна за другой просыпаются птицы: бекас ранее всех закружился опять в вышине, камышовка и камчатский соловей начали еще в полусвете свои песни, закуко вали кукушки, журавли кричат не умолкая, задребезжала курочка, токует фазан... И все эти певцы вместе с другими мало-по малу просыпающимися пташками общим хором приветствуют восход солнца и начало весеннего, радостного дня.
1 Токованье маньчжурского фазана похоже на крик молодого петуха, только несколько короче и отрывистее. (Примеч. автора.)

В великолепных рощах, окаймляющих берега среднего течения реки Лэфу, гнезди лось множество различных птиц, имевших в это время уже по большей части молодых, так что яйца случалось находить редко и то обыкновенно насиженные. Между тем если бы явиться сюда месяцем раньше, то можно было бы собрать несколько тысяч самых разнообразных яиц.
В обрывистых берегах описываемой реки гнездилось множество зимородков, которые, как известно, устраивают свои гнезда в земле, выкапывая для этой цели в отвесе берега горизонтальную дыру длиною от 2 до 3 футов. В самом конце дыра эта расширяется, и здесь устроено гнездо, в котором под стилкой сначала для яиц, а потом для молодых служат мелкие косточки рыб, поедае мых этой красивой птичкой.
На такой подстилке лежат обыкновенно семь ярко-белых круглых яиц, которых вы сиживают самец и самка, поочередно сменяя друг друга. Как кажется, самка более по вечерам и ночью, а самец по утрам и днем.
Замечательно, как иногда непредусмот рительно эта птичка устраивает свое гнездо. Я видел некоторые норы всего фута три над низким уровнем воды, которая в период дождей поднимается здесь несравненно выше; следовательно, затопляет молодых зимородков, если только они не успели к этому времени вылететь из гнезда. Впрочем, наводнения здесь обычно случаются в июле, а к тому времени почти вое молодые уже летают, следовательно, не подвергаются опасности от воды и благополучно выводятся каждый год в затопляемых берегах.
Кроме занятых нор, здесь везде множе ство старых пустых, но первые всегда можно отличить от последних по противному рыбьему запаху и остаткам помета у входа.
Высиживающий зимородок сидит чрез вычайно крепко, так что мне несколько раз случалось, всунув тонкую палочку в гнездо, пихать ею самую птичку, которая только после подобного заявления быстро выпархи вала из норы.
Много раз я ловил зимородков, затыкая отверстие входа и откапывая нору сверху. В подобном случае птичка, видя безвыходность своего положения, старается обычно защищаться клювом, которым бьет в просу нутую к ней руку.
Притом же, если только оставить нору в целости, то есть не откапывать ее, то зимородок, даже выгнанный оттуда палкой, никогда не откинется от яиц; если же разорить нору, то, хотя бы в гнезде были уже моло дые, старые непременно бросят их, и молодые погибают голодной смертью. В этом я лично убедился злым опытом, несколько раз разрывая норы, чтобы достать из них яйца, но встречая там уже молодых.
Другой замечательной птицей, довольно часто попадавшейся на Лэфу, была китайская иволга, которая гораздо больше и красивее обыкновенной европейской. Любимым ее местопребыванием служат высокие рощи по островам и берегам рек. В таких местах вскоре после прилета каж дая пара занимает определенное место и выводит там молодых. В период спаривания и высиживания яиц самец свистит весьма усердно, в особенности по утрам, но днем, в жар, изредка и то лениво, с перерывами. Голос у него много похож на голос европейского вида, но только кажется громче, нежели у последнего.
Гнездо свое эта иволга устраивает так же хитро, как и европейская, в развилине двух тонких, далеко выдающихся ветвей. В воспитании молодых и высиживании яиц принимают участие оба супруга, которые, как кажется, не терпят присутствия другой пары в своих владениях.
Много времени потратил я, отыскивая гнездо этой птицы, и только однажды нашел его в конце июня, в роще, на берегу реки Мо. Гнездо это было сделано на оконечности длинной тонкой ветви густой ивы, всего футов десять над землей, и в нем находилось два уже близких к вылету молодых.
Покараулив немного, я убил обоих ста рых, которые прилетели кормить своих де ток. Но даже и в этом случае, то есть у
гнезда, здешняя иволга весьма осторожна и редко может подвернуться под выстрел.
После вылета из гнезда, что бывает обык новенно в первой половине июля, молодые держатся выводками вместе со старыми и скитаются с места на место до самого от лета, который происходит в конце августа. Таким образом, эта красивая птичка, приле тающая позднее всех других и рано отлетаю щая, является только коротким летним го стем здешних местностей.
Кроме вышеописанных птиц, в рощах и густых кустарных зарослях, окаймляющих берега Лэфу, гнездились в большом числе и другие виды, как-то: скворцы, шрикуны, дятлы, синицы, мухоловки, реже белохво стые орланы, белые аисты и голубые сороки.
Эта последняя птица, всегдашняя обита тельница береговых зарослей рек, обыкно венно устраивает свое гнездо невысоко над землей и делает его из прутьев, но без по крышки сверху, как у обыкновенной сороки.
Однако на Лэфу, где мне удалось найти только одно гнездо голубой сороки, оно было устроено совершенно иначе, именно:
внутри пустого, расколотого с одной сто роны дуба, дупло которого имело только четверть аршина в поперечнике, так что высиживающая сорока принуждена была си деть в нем, поднявши вертикально свой хвост. Не знаю, насколько это было удобно для
самой птицы, но только другим спосо бом она никак не могла бы уместиться в узком дупле, имевшем вход только с одной стороны.
В гнезде лежало восемь почти уже совер шенно насиженных яиц на подстилке, сде ланной из порядочной горсти изюбриной шерсти, которую мне случалось несколько раз находить, и в весьма изрядном количе стве, также в гнездах скворцов, шрикунов и даже голубых синиц.
Долго недоумевал я, откуда все эти птицы могут набрать столько шерсти, кото рую изюбр, да и всякое другое животное, теряет исподволь, притом же где попало, так что собрать ее в достаточном количестве, конечно, нет никакой возможности.
Однако один из здешних старых охотников разре шил мое недоумение и объяснил, что од нажды весной он сам видел, как несколько сорок сидели на спине пасшейся самки изю бра и рвали из нее шерсть целыми клочьями. Не зная, каким образом избавиться от та ких неожиданных услуг, изюбр брыкался, мотал головой и так был занят этим делом, что охотник успел подкрасться и убить его.
Этот рассказ заслуживает большой веры, так как иначе нельзя объяснить, откуда могут все вышеназванные птицы добывать себе такое количество изюбриной или коз линой шерсти, какое часто находится в их гнездах.
После вылета молодых, что бывает в конце июня или в начале июля, голубые сороки держатся сначала выводками, а к осени соединяются в небольшие общества и ведут кочевую жизнь.
В противоположность обыкновенной со роке, этот вид не приближается к жилищам человека, но летом и зимой встречается в самых глухих, безлюдных местах, всего чаще по береговым зарослям рек, вероятно, потому, что здесь больше различных ягод, служащих пищей для этих птиц.
С наступлением летних жаров вьючные хождения сделались далеко не так заман чивы, как весной. Высокая, страшно густая трава, в рост человека, сильно затрудняет путь, в особенности там, где приходится идти напрямик. Притом же мириады насекомых, не прекращающих свои нападения круглые сутки, делают решительно невоз можными переходы в продолжение большей части дня, а заставляют выбирать для этой цели раннее утро или поздний вечер.
Обыкновенно, лишь только обсохнет утренняя роса, то есть часов с девяти утра, как уже появляются оводы, число которых вскоре возрастает до того, что, без всякого преувеличения, они летают, словно самый сильный рой пчел, вокруг человека, собаки и в особенности возле лошадей. Последним быстро разъедаются в кровь преимуществен но задние части тела, так что бедные живот ные, мучимые целыми тысячами этих крово пийц, брыкаются, мотают головою, машут хвостом, даже бросаются на землю, и все-таки не имеют возможности освободиться от своих мучителей. Ко всему этому присоеди няется еще усиливающаяся жара, так что поневоле приходится останавливаться где-нибудь в тени и, развьючив лошадей, раз ложить вокруг них дымокуры, которые только и спасают бедных животных.
Последние даже вовсе не думают о еде, стоят целый день в дыму и только с наступлением сумерек, когда наконец угомонятся оводы, отправляются на пастбище.
Но не подумайте, чтобы мучения от насе комых кончились. Нет! Теперь происходит смена, и часов с шести или с семи вечера, как только стихнет дневной ветер, появля ются целые тучи мошек и комаров, кусаю щих нестерпимо часов до восьми или девяти следующего дня, то есть аккуратно до новой смены оводами. Не только спать ночью, но даже днем невозможно выкупаться спокойно, потому что в антрактах надевания рубашки целый десяток оводов успеет уку сить за голое тело. Вообще, не видавшему собственными глазами и не испытавшему на себе всех мучений от здешних насекомых, невозможно поверить, какое безмерное количество их появляется, особенно в дождливое лето. Притом же и разнообразие видов довольно велико.
Оводов можно насчитать четыре или пять различных сортов, начиная от боль шого, величиной почти в дюйм, до малень кого, ростом со слепня. Мошек два вида: один побольше, держится на открытых лу гах и болотах, другой же, мелкий, как маковое зерно, населяет леса и кусает еще хуже, нежели первый. Комаров также два-три сорта, различающихся по величине и окраске.
Словом, здесь можно составить из этих дьяволов целую коллекцию и без даль нейших хлопот собрать ее на себе самом.
...Минул июль, а вместе с ним кончились и мои золотые дни!
Переплыв на пароходе озеро Ханка, я вновь очутился 7 августа на истоке Сунгачи, откуда утром следующего дня должен был ехать на Уссури, Амур и далее, через Ир кутск, в Россию.
С грустным настроением духа бродил я теперь возле поста 4, зная, что завтра придется покинуть эти местности и, быть
может, уже никогда не увидать их более. Каждый куст, каждое дерево напоминало мне какой-нибудь случай из весенней охоты, и еще дороже становились эти воспомина ния при мысли о скорой разлуке с люби мыми местами.
Проведя под такими впечатлениями остаток дня, я отправился на закате солнца вдоль по берегу Ханки знакомой тропинкой, по которой ходил не одну сотню раз.
Вот передо мною раскинулись болоти стые равнины и потянулся узкой лентой тальник, растущий по берегу Ханки; вот налево виднеется извилистая Сунгача, а там, далеко за болотами, синеют горы, иду щие по реке Дауби-хэ.
Пройдя немного, я остановился и начал пристально смотреть на расстилавшуюся передо мною картину, стараясь как можно сильнее запечатлеть ее в своем воображе нии. Мысли и образы прошлого стали быстро проноситься в голове... Два года страннической жизни мелькнули, как сон, полный чуд ных видений. Прощай, Ханка! Прощай, весь Уссурийский край! Быть может, мне не уви дать уже более твоих бесконечных лесов, величественных вод и твоей богатой, дев ственной природы, но с твоим именем для меня навсегда будут соединены отрадные воспоминания о счастливых днях свободной, страннической жизни...

(часть 1, часть 2, часть 3)