GEOGRAFIA.ru

ГЕОГРАФИЯ.ру

Страноведческая журналистика

Главная страница     Путешествие во времени


АЛЕКСАНДР БУЛАТОВИЧ.
«С ВОЙСКАМИ МЕНЕЛИКА II».
Дневник похода по Эфиопии к озеру Рудольфа.

Часть 1

Часть 2

Часть 3

Часть 4

III. КАФФА

Каффа расположена на средней части на восточном и западном отрогах хребта, служащего водоразделом между Индийским океаном и Средиземным морем (неизвестный доселе хребет этот открыт мною). Приподнятость хребта делает Каффу доступной юго-западным и северо-западным ветрам, приносящим ей периодически два раза в год (в феврале — марте и августе — сентябре) обильные дожди. Дожди, впрочем, выпадают часто и в остальное время года, и во всей Эфиопии Каффа — самая обильная атмосфсрными осадками местность; здесь никогда не бывает такой засухи, как в ссверной части Эфиопского нагорья, реки отличаются многоводностью, а сама Каффа покрыта богатою растительностью. На восток с хребта стекают реки Годжеб, Адия, Гуми, Уошь и другие, впадающие в Омо, а с западных скатов — Мену, Бако, Баро и другие, служащие притоками Джубы или Собата. Все перечислснные реки питаются бесчисленным множеством ручьев и небольших речек, берущих начало в главном хребте и его отрогах. Водный бассейн, служа прекрасным орошением, распределяется равномерно по всей площади Каффы, что благотворно отзывается па плодородии ее почвы, равного которому мне не приходилось видеть.
Благоприятное влияние на растительность оказывает также умеренная высота Каффы над уровнем моря — в среднем не выше 2000 метров и не ниже 1600 метров. Отдельные вершины, как Гида-Шонга, Бонга-Беке, Бача-аки-Кила, Геше, достигают, впрочем, 3000 метров.
Среди богатейшего чернозема местами встречается глина. Все свободное от обработки пространство покрыто лесом, удивительно быстро и могуче разрастающимся: стоит только запустить какое-нибудь место, и оно в 2 — 3 года обращается в непроходимую чащу. С лесом здесь человеку приходится бороться так же, как с песками, засыпающими земли, граничащие с пустынями.
Из каменных пород преобладает красный пористый песчанник; изредка попадаются граниты.
При таком обилии лесов можно было бы предположить, что страна богата также и обычными обитателями их — дикими зверями. Однако хищных пород животных здесь почти совсем нет (что объясняется культурностью страны и прежней ее населенностью); изредка встречаются дикие козы, антилопы, серны, и только в заповедных королевских лесах — буйвол и слон. Охота на них строго воспрещена. Птиц в Каффе тоже очень мало, из певчих я не слыхал ни одной, хищные же появились, как говорят, лишь недавно, с приходом абиссинцев. Население Каффы родственно абиссинцам, подобно которым представляет из себя смесь первобытных обитавших в Эфиопии племен с семитами. Несомненно, что у каффцев процент семитической крови меньший, чем у абиссинцев. Впрочем, народ Каффы пе совершенно однотипен — в нем замечаются как бы две разновидности: самый чистый и близкий к абиссинцам тип — их аристократия; низший же класс населения — потомки рабов из всех окружающих племен — походит по внешности на народы сидамо, наименее смешавшиеся с другими отпрысками поколения первобытных обитателей Эфиопии.
Каффа еще недавно была могущественной южноэфиопской империей, но в 1897 году была завоевана Абиссинией.
Восстановить историю Каффы очень трудно, так как, кроме некоторых преданий, для этого почти не имеется никаких данных. Из абиссинских источников известно, что во времена могущества Эфиопской империи Каффа составляла с ней одно нераздельное целое.
По преданию, Каффа была завоевана в ХV в. атье (императором) Зараокобом, ему же приписывается и название Каффы. После смерти его в Каффе воцарился один из сыновей эфиопского императора. При Лыб-на-Дынгыле, или Давиде II, король Каффы считался первым вассалом императора Эфиопии. Во время приездов ко двору ему оказывались самые большие почести: император сам выходил к нему навстречу, и король Каффы сидел с правой стороны трона.
Нашествие галласов и войны Грапье (ХVI в.) отделили Каффу от остальной Абиссинии и на многие века изолировали ее. Благодаря этому Каффа сохранилась в бытовом и культурном отношениях в том виде, в каком ее застало нашествие галласов, но многое, однако, и утратила: христианскую веру, которую исповедовала перед этим, и письменность.
Населенная сильным народом, проникнутым любовью к своему отечеству и предприимчивым, воинственным духом, занимая выгодное центральное положение, защищенная неприступными лесами и горами, Каффа покорила окружающие государства, образовав из них могущественную южноэфиопскую империю, известную раньше под общим названием Каффы. Империя эта заключала в себе следующие шесть главных вассальных королевств; Джимму, Куло, Конту, Кошю, Мочу и Энарею.
Джимму населяли галласы. В Энарее, называемой также Лиму, жили племена — помесь галласов с коренными обитателями страны (родственнымн с Каффой). Моча — одного происхождения с каффцами.
В королевствах Куло, Конта и Кошя обитали родственные племена, очень схожие по типу, имевшие общий язык, культуру и обычаи. Исследователи Африки назвали эти народы почему-то «сидамо» (им самим это имя неизвестно), и я буду держаться этого же наименования.
Покоренные земли эти, однако, не утратили самостоятельности: Каффа не вмешивалась в их внутренние дела, требуя только платежа дани и признания своего сюзеренитета. По смерти Зараокоба в Каффе царствовала его династия. Короли Каффы — тато (от слова «атье»— «император» по-абиссински) — титуловались королями Каффы и Энареи но смуты, время которых трудно определить даже приблизительно, привели к разделению престолов. Древняя династия Зараокоба осталась в Энарее, в Каффе же воцарился дом Манжо. Распадение империи не уничтожило связи между обоими государствами. При посещениях Каффы король Энареи пользовался почестями даже большими, чем ее собственный владыка: так, этот последний вставал навстречу своему гостю и усаживал его с собою на трон по правую сторону.
После покорения Энареи галласским племенем лиму она утратила свое значение, сделавшись подвластною завоевавшему ее галласскому князю, но династия королей Энареи продолжала существовать до последнего времени, и до самого конца самостоятельного существования Каффы ею оказывались королям Энареи царские почести.
Династия Манжо ничего, по-видимому, не изменила ни в государственном устройстве Каффы, ни в придворном этикете: какими они описаны в древних абиссинских книгах Кобыра Негест, такими точно и остались. Своим устройством, культурою и сословным делением Каффа обязана всецело Абиссинии. Во главе государства стоял самодержавный тато (король, император), пользовавшийся неограниченной властью. Личность его считалась священной и неприкосновенной. Он окружал себя большими почестями и был недоступен для подданных; при дворе его соблюдался самый строгий этикет. Никто из подданных, за исключением его семи советников и некоторых приближенных, не дерзал посмотреть в лицо своему властелину. При его появлении подданные бросались ниц, хватая зубами землю, и тем буквально выполняли обычное приветствие «Для тебя грызу землю».
Для короля прокладывались особые дороги, по которым никто не смел ходить. Резиденций тато имел несколько в разных местах и жил в них в те времена года, которые для данной местности считались самыми здоровыми. Главной столицей был город Андрачи, в котором находился громадный дворец: каждый из столбов, поддерживавших его, был в несколько обхватов, и абиссинцам, разорившим город, долго пришлось возиться с этим колоссальным зданием, пока наконец им удалось сжечь его. Перед дворцом была большая плошадь, Приезжавшие ко двору должны были здесь слезать и идти дальше пешком.
Иногда тато появлялся в судилище, где сидел все время безмолвно и с лицом, до глаз покрытым шаммой ; судящиеся стояли к нему боком.
Большими церемониями сопровождался также обед короля. За занавески, за которыми располагался тато, допускался только тот, на ком лежала обязанность кормить его и подавать ему пить. Сам повелитель не дотрагивался ни до чего; все ему подносил и клал в рот его оберфоршнейдер, пост которого считался очень важным в придворной иерархии. Сановник этот должен был отличаться лучшими нравственными качествами, чтобы не повредить как-нибудь королю. Правая рука его в свободное от исполнения его прямых обязанностей время была увязана в холщовый мешок, чтобы к ней, кормящей короля, не пристала какая-либо болезнь или сглаз.
Первоначально тато были христианами, но последние шесть королей формально отреклись от христианства, изгнав из дворца священников и заменив их жрецами. Еженедельно вместе с главным жрецом Мэречо тато запирался в храм и, гадая и колдуя, проводил там с ним несколько суток. Для обсуждения важнейших дел король назначал верховный совет, в который могли быть избранными только представители пяти родов: хио (2 лица), амара, аргефа, мачя и ука. Из числа семи советников (большей частью из рода хио) один, называвшийся катамараша, был главным докладчиком и объявлял королевскую волю. Этому же совету предоставлен был и высший суд.
Вся страна в административном отношении делилась на 12 областей: Гамби, Гаута, Геше, Бита, Ока, Деч, Адда, Каффа, Гобэ, Шашя, Уата и Чана. Каждая из них была вверена управлению губернатора — уараба, или раша (это название переделано из абиссинского слова рас), имевшего помощника — гуда. Уарабы назначались королем, независи
мо от того, к какому роду они принадлежали. На обязанности их лежало чинить суд и расправу, собирать ополчение в случае войны и продовольствовать его.
Области, в зависимости от населявших их родов, по имени которых они носили название, в свою очередь распадались на более мелкие части или участки. Местным начальником считался старший в роде по старшей линии. Следовательно, в основании государства лежало родовое, аристократическое начало, на котором зиждились и сословные подразделения. После первого покорения Каффы абиссинцами (в ХV в.) воцарившийся король для упрочения своей власти роздал завоеванные земли и обращенных в рабство жителей своим сподвижникам. Свободу и привилегии сохранили, вероятно, те туземные роды, которые добровольно покорились или оказали абиссинцам какие-либо услуги. Таким образом, потомки осевших в стране абиссинских пришельцев и привилегированных туземцев образовали сословие, пользующееся преимуществом свободы и землевладения, но зато обязанное, с одной стороны, защищать государство от внешних врагов, с другой — держать в руках покоренный край.
Из некоторых колен, находившихся, быть может, в кровной связи с царствующей династией или родоначальники которых заявили себя какими-либо особыми, выдающимися делами, избирались ближайшие советники короля. Из появившегося таким путем родового дворянства впоследствии старшие линии составили правящий класс, младшие же - свободных, обязанных только военной службой дворян.
Мои предположения подтверждаются существованием до сих пор зависимого, условно свободного, не несущего военной службы населения, а также и тем, что среди наименований родов попадаются фамилии абиссинского и неабиссинского происхождения, как, например, амаранесомненно, абиссинское нмя, а хио — вероятно, местное.
По мере новых завоеваний пленные рабы, сливаясь с покоренным населением, увеличивали число зависимого класса.
Кроме этих двух основных сословий в Каффе существовали еще свободные торговцы и жрецы. Первые — бывшие местные купцы и пришельцы, вторые, ввиду строгой преемственности их сана, тоже составили как бы отдельный класс. Впрочем, только один из сыновей жреца должен был наследовать профессию отца — остальным детям представлялся в этом отношении свободный выбор. Схожие во всем остальном, каффцы только по своей культуре стоят ниже абиссинцев: они — язычники, письмена им неизвестны.
Одеваются каффцы так же, как и абиссинцы. Мужчины высшего класса носят шаммы — широкий кусок толстой бумажной материи, который накидывается на плечи, а свободные концы закидываются назад; короткие, не доходящие до колен, очень широкие штаны нз толстой бумажной материи с вытканными по краям красивыми узорами. Головной убор состоит из конусообразной шапочки из шкуры козленка. Низший класс не имеет права одеваться в ткани и носит исключительно кожи. Весь костюм мужчины состоит из кожаного передника на бедрах, а в холодную погоду или дождь на плечи набрасывается накидка, сделанная из нескольких наложенных один на другой громадных полулистов дерева кого (musa enset) — причем широкая часть листа представляет из себя как бы бахрому, прикрепленную к главному стеблю листа и спускающуюся вниз длинными лентами.
Женщины высшего класса носят длинные рубашки, а низшего—кожаные юбочки. Головные уборы — одинаковые как у тех, так и у других. Встречаются, .кроме того, конические шапочки из листьев того же кого.
Как мужчины, так и женшины украшают руки и ноги браслетами, кольцами, серьгами и бусами.
Прической своей каффцы отличаются от других племен. Мужчины отпускают длинные волосы, которые, как, например, у короля, стояn вверх копной или же заплетены в косы, спускающиеся до плеч. Прическа женщин в том же роде.
Пищу у каффцев в былые времена составляло мясо, молоко, каша из зерен разных хлебных растений, в настоящее время они питаются почти исключительно хлебом из корней дерева кого, так как кого единственное продовольственное средство, уцелевшее при общем разрушении.
Приготовляется хлеб следующим образом: по достижении деревом четырехлетнего возраста его выкапывают, обрубают листья, а толстую нижнюю часть ствола зарывают в землю и оставляют там на несколько месяцев. За это время оно начинает гнить и все как бы проквашивается. Тогда зарытое дерево извлекают из земли, очищают от испорченной оболочки, а внутреннюю, прокисшую и мягкую часть скоблят и растирают, а затем пекут на больших глиняных сковородах. Хлеб этот малопитателен, невкусен и имеет неприятный, прокисший запах. Если прибавить к кого муки, то хлеб делается немного лучше. Дополнением к этой пище служат разные корнеплоды, сваренные в воде, а также кофе, который пьют по нескольку раз в день, до и после еды. Варят его в глиняных сосудах и разливают в маленькие чашечки из бычачьего рога. Любимые напитки каффцев — мед и пиво. Мед очень густой, крепкий, но приготовляется без одурманивающих листьев гешо, на одном только солоде. Пиво тоже очень густое и притом кислое.
Утварь домашняя та же, что и у абиссинцев, только глиняные кувшины продолговатые и походящие на древние греческие сосуды другой, более красивой формы.
Постройки каффцев имеют большое сходство с абиссинскими, но сделаны тщательнее и изящнее.
Своих покойников каффцы хоронят в очень глубоких могилах, на дне которых устраивают пещеру. Мертвеца обыкновенно заворачивают в пальмовые ветви, а при погребении опускают вместе с ним в могилу кофе, деньги, слоновую кость. Близкие родные умершего, оплакивая его смерть, одеваются в рубище, царапают себе лицо до крови, вырывают волосы и долгое время носят траур.
Каффцы — смелые, лихие наездники. Лошади их довольны рослы и, судя по тем, которых мне пришлось видеть, не могут быть названы плохими, несмотря на то что климат и характер местности не благоприятствуют коневодству; имеются они только у высших классов и служат исключительно для боевых целей. Седло каффское отличается от абиссинского тем, что оно меньше, покрыто кожей и лука гораздо ниже, удило такое же, как у абиссинцев; суголовье разукрашено металлическими украшениями, но иначе, чем абиссинское.
Оружие кафдца — метательное копье очень красивой формы, иногда украшенное затейливым наконечником, и кинжал за поясом. Оборонительным оружием служат круглыг кожаные щиты. Луков и стрел нет. Женщина в, Каффе находится в более зависимом положении, чем в Абиссинии. Жен покупают, после чего они становятся рабами своих
мужей и не имеют права на развод. Язык каффцев хотя и резко разнится от абиссинского, но имеет с ним много общих корней. Религия представляет из себя странную смесь христианских, иудейских и языческих верований, какой-то конгломерат всевозможных суеверий. Высшее божество называется Иеро или Иер (по всей вероятности, название это произошло от абиссинского слова егзиабеер — «Бог»).
Параллельно с Иеро почитается Деонтос; обоим божествам приносятся жертвы. Помогают в беде, по верованиям каффцев, и Христос, и Мария, и сайтан (дьявол), и просто калича, или бале,— «жрец». От христианства здесь осталось очень мало следов: уцелели лишь несколько церквей, в которых служили когда-то пришлые из Абиссинии священники, да до самого последнего времени королем и аристократией соблюдаются некоторые посты, как, например, пятидесятидневный, совпадающий по времени с нашим великим, и тридцатидневный, приходящийся на осень. Из христианских праздников каффцы чтут воздвижениг креста господня, на их языке машкала (маскаль — по-абиссински) и шанбат (санбат — по-абиссински) — суббота; считалась праздником пятница — вот этим и исчерпывается вся связь религии каффцев с христианством.
От иудейства позаимствовали обряд обрезания младенцев и способ убоя скота (совершаемый у евреев, как известно, по строго определенному ритуалу). Язычество каффцев ярче всего проявляется в том, что, с их точки зрения, все успехи и неуспехи в жизни, все бедствия и предотвращения их зависят от божества, которое бывает при каждом отдельном случае или милостивым, или карающим. Чтобы расположить к себе и умилостивить это божество, надо принести ему достаточную жертву. Настроение божества и решение вопроса, к кому из богов обратиться, известно лишь жрецу, колдуну — бале. Он приносит в жертву доставленное ему для того животное, затем гадает по его внутренностям и... дает совет. Но в распоряжении бале есть еще и другие средства: различные заклинания, лекарства и т. д. В неуспехе молитвы виновен всегда не жрец, а клиент, не умевший достаточно умилостивить божество, сделавший что-либо противное ему или же, наконец, вновь, после жертвоприношения, «сглаженный» каким-нибудь дурным человеком.
Жертвоприношения прежде бывали частые и всенародные, массовые.
Последние совершались в дни, соответствовавшие некоторым нашим праздникам (например, Воздвижение Креста Господня и др.), а также в особенно важных случаях государственной жизни. Местом жертвоприношения была гора Бонга-Шанбата, т. е. Субботняя Бонга, на вершине который был построен храм. По словам старожилов, в дни всенародных жертвоприношений закалывались сотни быков, кровь их стекала с горы ручьем и десятки тысяч человек ели жертвенных животных.
Несмотря, однако, на почти полное забвение христианства, здесь оставалось несколько родов, еще твердо державшихся его и с радостью принявших поэтому посетившего столицу Каффы и пограничные ее местности миссионера Массаи. Миссионеру этому удалось обратить в католичество несколько сот человек.
В далекое старое время, до абиссинского разорения и, полонения, Каффа, тогдашний промышленный и торговый центр Эфиопии, благодаря своему богатству, плодородию почвы и т. д., слыла чуть ли не сказочной страной. Она изобиловала хлебом, медом, скотом, лошадьми в собирала со своих данников громадные количества слоновой кости.
Большая часть вывозимого из Эфиопии мускуса добывалась в Каффе; в ней же выделывались отличные ткани и лучшие железные изделия — копья и кинжалы. Но обстоятельства переменились, и некогда цветущее и оживленное государство представляет из себя теперь совершенно разоренную и почти пустынную страну...
В то время как Каффа, изолированная галласами, ни в чем не изменяла своего внутреннего строя и застыла в старых формах жизни, Абиссиния, оправившись от нанесенного ей галласами удара, быстро росла, крепла и развивалась. В войсках своих она завела ружья. Окружающие ее народы, под власть которых она временно подпала, Абиссиния один за другим покорила, и, наконец, расширяя свои границы, она стала соседкой Каффы. Пережив за это время столько переворотов, закаленная в тяжелой борьбе как с внешними, так и с внутрсннимн врагами, Абиссиния, раз окрепнув, уже не могла остановиться на пути к выполнению своей культурно-исторической задачи — объединению п развитию среднеафриканских населяющих Эфиопию племен.
Столкновение двух соплеменных государств сделалось неизбежным, причем все шансы на победу были, очевидно, на стороне Абиссинии. Каффе, как слабейшей, оставалась или подчиниться добровольно, или быть покоренной. Но Каффа решила отстаивать свою самостоятельность до последней возможности. Начались войны, нанесшие страшный удар благосостоянию страны, постепенно доведшие ее до полного упадка и разорения и кончившиеся, несмотря на отчаянное сопротивление, полным покорением Каффы и присоединением ее к Эфиопской империи (1897 г.). Нервыи поход на Каффу совершил в 1880 г. раа Адаль, владетель Годжама, разоривший одну из областей ее. Одновременно Каффа потеряла одно из своих вассальных государств — Джимму, король которой признал над собою власть раса Адаля.
Поход в воинственную, недоступную, благодаря горам и лесам, Каффу считался современниками выдающимся подвигом, и в награду за него император Иоанн сделал раса Адаля негусом Годжама и Каффы, папствующим в Годжаме и до настоящего времени под именем Текле Хайманота. В 1886 г. между королями Шоа — Менеликом и Годжама — Текле Хайманотом возникла борьба из-за раздела юго-западных эфиопских земель.
Разбив наголову в сражении при Эмбабо короля Годжама, Менелик захватил в свои руки и все находящиеся к югу от р. Абая земли, несмотря на то что в то время они были независимыми. В числе захваченных Менеликом областей была и Каффа. С этого времени иачинается постепенное завоевание Каффской империи вождями Менелика.
Тяжелая пора наступила теперь для всех государств, входивших в состав южноэфиопской империи. В истории их начинается новый фазис: до сего времени обособленные, замкнутые, они постепенно сливаются в одно неразрывное целое со всем объединенным Эфиопским нагорьем.
Такие перевороты легко не даются.
Области, не желавшие покориться добровольно, Менелик отдавал своим наиболее талантливым военачальникам, которым предоставлял завоевать их и «кормиться с них». Вконец разоренные войною области эти, однако, не могли продовольствовать всего покорившего их войска, что вызывало завоевание соседних, свободных еще земель. Таким образом, мало-помалу росли владения Менелика и расширялись границы Абиссинии.
На юго-западных окраинах действовали три абиссинских вождя: дадьязмач Тасама, дадьязмач Бешах и рас Вальде Георгис (в то время сще дадьязмач).
В 1887 г. Менелик отдал дадьязмачу Тасаме Гому, Бешаху — Геру, а расу Вальде Геэргису — Лиму. Племена, населявшие эти земли, в особенности Гому, оказали абиссинцам отчаянное сопротивление.
Не раз Тасама должен был обращаться за помощью к Вальде Георгису, которую тот немедленно ему оказывал. Однажды, когда Тасама с незначительным отрядом был осажден в своей крепости превосходными силами галласов и боевые и продовольственные припасы были у него истощены, только своевременное прибытие Вальде Георгиса с войскамн спасло его от неминуемой гибели.
В своих военных действиях вожди эти придерживались одинаковой тактики: каждый из них, придя в новую землю, выбирал наиболее выгодный стратегический пункт и строил крепость или, вернее, обнесенный высоким забором и канавой лагерь, а затем начинал производить набеги на окружающие области до тех пор, пока храбро защищавшиеся жители не, приходили наконец к убеждению, что дольше сопротивляться немыслимо и бесполезно, и покорялись. Покорившимся оставляли их самоуправление и царька, а детей его и выдающихся родов брали на воспитание в виде заложников, область же распределяли на «кормление» между частями войск, причем желающим из солдат отводили земельные участки и давали из покоренных жителей по нескольку крепостных.
Ради популярности у войска военачальники в свободное от военных действий время устраивали при своем дворе нескончаемые, обильные пиршества. Отбитые у неприятеля быки закалывались ежедневно десятками, мед лился рекой — слава вождей росла с каждым днем, а с нею вместе увеличивалась и численность их войск... средства же завоеванного края, разумеется, истощались.
Наиболее популярным был рас, тогда еще дадьязмач, Вальде Георгис. Получив у Менелика разрешение завоевать находящиеся по другую сторону р. Годжеба Куло и Конту, он привел в исполнение свой план в одну кампанию; в следующие же — разгромил лепные каффские государства Гофу, Кушю, затем перешел р. Омо и завоевал Мало, Боко
и другие, распространив свои владения почти до оз. Стефании. В то же время дадьязмач Тасама покорил все земли, граничащие, с Каффой на севере, а также родственную ей Мочу, так что к началу 1898 года из большой Каффской империи еще независимой оставалась только сама Каффа, с трех сторон уже оцепленная владениями своего воинственного соседа. На юго-востоке находился рас Вальде Георгис с пятнадцатитысячной армией, наполовину вооруженной ружьями. На востоке был ленный король Джиммы, На северо-востока — дадьязмач Демесье, сделавшийся после итальянской кампании начальником расположенного в Леке, Гере и Гуме восьмитысячного корпуса гондарцев, вооруженных ружьями. На севере же — дадьязмач Тасама с восьмитысячным войском, тоже вооруженным ружьями.
Эти три вождя неоднократно пытались завладеть Каффой, но, действуя разрозненно, не имели никакого успеха: безрезультатно кончился первый поход в Каффу раса Вальде Георгиса, неудача постигла и дадьязмача Тасаму и Демесье.
Благодаря упорно державшейся молве о неприступности Каффы и отчаянной храбрости ее населения, абиссинцы неохотно отправлялись в эти походы. Трудность горных дорог и сырость климата гибельно отражались на здоровье людей и коней. К тому жз и добычи там предвиделось мало: густые леса и гористая местность служили прскрасным средством для укрывания как скота и имущества, так и самих жителей.
Решив сломить сопротивление Каффы и окончательно присоединить ее к Эфиопской, империи, Менелик в 1896 году приказал сразу атаковать ее с трех сторон, причем главное начальство возложил на Вальде Георгиса, заранее предоставив ему право владения всеми землями, которые он завоюет.
Королем (тато) Каффы был в это время Тченито, вступивший на престол в 1887 году по смерти своего отца — тато Галито. Молодой, храбрый, энергичный, он, зная любовь к родине и преданность ему народа, решил бороться до последней крайности. Предвидя всю тяжесть предстоящего сопротивления, Тченито тщательно приготовлялся к нему и деятельно принимал меры к защите страны. Вдоль границ он устроил ряд застав, чтобы предупредить внезапное нападение. Главным же средством борьбы он считал уничтожение хлебных запасов. Хорошо зная, что абиссинцы во время походов продовольствуются исключительно средствами края, тато Тченито издал приказ, которым запрещалось производить какие-либо посевы, кроме посадок кого. Он надеялся, что недостаток продовольствия принудит абиссинцев к отступлению, каффцы же, привыкшие к кого, могли питаться им одним. К тому же в народе распространился слух, будто главному жрецу было откровение, что именно этим способом каффцы победят абиссинцев, Что в предстоящей войне король имел в виду держаться исключительно оборонительного образа действий, видно, между прочим, из того, что на случай бегства он сам обучал свою любимую жену верховой езде.
Характер главного врага, раса Вальде Георгиса, был хорошо известен каффцам, и они не питали никаких иллюзий насчет готовящейся борьбы и возможного ее исхода. Тревожное чувство, царившее среди них, порождало немало различных слухов. Так, рассказывали, например, что на одном из обедов в присутствии Менелика рас Вальде Георгис произнес торжественную клятву во что бы то ни стало покорить Каффу и взять в плен ее короля. Как бы в подкрепление своей клятвы он залпом выпил громадный кубок, который потом бросил вверх с такой силой, что он, ударившись о потолок, разлетелся вдребезги.
Но все-таки ни очевидное неравенство сил, ни ничтожность шансов на успех, ни несомненное разорение страны в случае маловероятной победы не могли остановить короля и его народа в их непоколебимой решимости бороться до последней возможности. В ноябре 1896 г. рас Вальде Георгис, первый из трех участников похода, вступил в Каффу из Куло с 10 000 человек и, предавая на пути все огню и мечу, дошел до города Андрачи, столицы Каффы, где и устроил укрепленный лагерь. Тато (король) Тченито отступал, беспрестанно тревожа тыл и фланги абиссинцев своими кавалерийскими отрядами, так что первые дни ознаменовались беспрерывными стычками маленьких партий, причем абиссинцы, благодаря огнестрельному оружию, имели всегда перевес.
Утвердившись в Андрачи, рас Вальде Георгис разделил свое войско на большие отряды, разослав их в разные стороны. Отряды эти опустошили страну, разорив ее на многие десятки верст в окружности, скрывавшихся в лесах жснщпя и детей забирали в плен и предавали огню все, что могло гореть.
Но разорение страны далеко не вело еще к покорению ее: пока король был жив и на свободе, дело Каффы не могло еще считаться проигранным. Вальде Георгис знал это хорошо по опыту прежних походов. Уже много раз абиссинцы разоряли Каффу по частям, но в конце концов почти всегда победители отступали, вынужденные к тому утомлением войск, недостатком провианта и дурными климатическими условиями (два дождливых периода в году). По уходе же неприятеля скрывавшийся король снова появлялся в столице, из дебрей и пещер выходили женшины и дети, пригонялся вновь скот, приносились благодарственные жертвы, отстраивались сожженные дома — и... Каффа за-
живала по-старому.
Во избежание этого Вальде Георгис решил напрячь свои силы и употребить всевозможные средства, чтобы или убить короля, или захватить его в плен. С этой целью он организовал тайные разведки и шпионство, преимущественно при посредстве пленников. Шпионам платили довольно круппые суммы, а пленников, действовавших по указанию Вальде Георгиса, отпускали на свободу.
Как только получались сведения об убежище тато, Вальде Георгис немедленно направлял туда значительные силы. Король бежал в другое место, но и это место находили и преследовали, таким образом, неутомимо, по пятам.
Положение короля затруднялось еще и тем, что на западных и северных границах появились и начали действовать отряды Тасамы и Демесье. Последний в феврале вступил в Каффу из Гумы, а в марте соединился с Вальде Георгисом и стал лагерем в городе Бонге.
Силы тато Тченито скоро были окончательно расстроены. Рассеянные и лишившиеся своего главного вождя, находясь в полном неведении относительно его судьбы и не зная, где он находится, каффцы не могли сплотиться для дружного отпора. Каждому из уцелевших оставалось только думать о собственном спасении.
Оставаясь в центре и действуя оттуда во все стороны летучими отрядами, Вальде Георгис частью своего войска оцепил область, где находился король, заняв отдельными отрядами все главные пути на юг, в негритянские, земли, и поставил на всех дорожках и тропинках ряд застав, Каждая из них на охраняемом пути, в наиболее узком месте, устраивала засеку — узкие ворота, и рядом с ними маленькое укрепленьице в виде высокого окружавшего караулку забора. Система эта дала прекрасные результаты.
Жены короля, все его имущество и регалии с самого начала попались в руки расу. На свободе была только любимая жена Тченито, не расстававшаяся с ним, но на шестом месяце блокады и она была взята в плен.
Тяжело давалась королю его свобода. Остатки свиты его были рассеяны; он лишился даже лошадей, но, несмотря на все это, он продолжал искусно скрываться, сопровождаемый только несколькими верными слугами.
Теперь жизнь короля ничуть не была похожа на ту изнеженную и роскошную, которую он вел до сих пор. Окруженный со всех сторон тайными и явными врагами, принужденный терпеть всевозможные лишения, с трудом добывая себе скудную пищу, не имея даже крова в продолжение нескольких месяцев (к тому же в самое скверное время года), Тченито, однако, выказывал такую силу воли и такую смелость, доходившую до дерзости, что поражал своих противников. В рубище, одетый простым каффцем, он, по рассказам, появлялся иногда в самом лагере абиссинцев и благополучно уходил из их рук. Но и расу нелегко давалось преследование. Когда в конце февраля начался первый дождевой период, грязь сделалась невылазной, дороги непроходимыми, в войсках стал ощущаться недостаток продовольствия и вследствие дурного питания началась эпидемия дизентерии, уносившая массу жертв, в особенности среди иррегулярных частей, состоявших из галласов и сидамо. Ко всему этому прибавился еще падеж скота, а в окрестностях лагеря появились в изобилии трупные мухи.
В войсках поднялся ропот, и все окружающие раса стали настаивать на том, чтобы он отступил обратно в Куло. Вальде Георгису доказывали, что надежда на поимку короля была потеряна и что оставаться дольше в разграбленном и вконец истощенном крае бесцельно и гибельно. Рас давал уклончивые ответы, обещал отступить, затягивал исполнение своего обещания с недели на неделю, но твердо решил в душе не уходить из Каффы до ее полного покорения. Чтобы сколько-нибудь развлечь войска, он предпринял маленький набег в Геше, нетронутую еще до того времени каффскую область (которая лежит на вершине хребта, возвышающегося до 3000 метров над уровнем моря), а дадьязмачу Демесье разрешил двинуться на южные области гимиро, но заставы и небольшой резерв, блокировавшие место нахождения короля, он оставил на месте.
В это время был весенний дождевой период, и войска сильно страдали от холода.
Поход в Геше имел благотворное влияние на положение дел, так как ободрил начавших было падать духом солдат и дал им возможность добыть немного съестных припасов. Вернувшись в Андрачи, рас достал семена перца и капустную рассаду и велел солдатам сажать их.
После пасхи, встреченной при самых тяжелых условиях, наступил летний дождевой период, когда ни о преследовании Тченито, ни даже об отступлении не могло быть и речи. Король все еще был на свободе. Войска раса были окончательно истощены голодовкой и болезнями. От множества трупов в Андрачи стоял нестерпимый смрад. Казалось, что расу, несмотря на его твердость духа, придется отложить задуманный план, но судьба решила иначе. 14 августа 1897 года в главном лагере Вальде Георгиса было получено донесение фитаурари Атырсье, занимавшего со своим полком южные заставы, что тато Тченито взят им в плен.
Тченито, для которого пребывание среди абиссинских застав становилось с каждым днем все опаснес, задумал бежать в южные земли, принадлежащие неграм. Ночью, одетый простым каффцем, в сопровождении только одного слуги, он решил прорваться сквозь заставы. Его заметили и подняли тревогу. Тченито бежал в ближайший лес, который абиссинцы немедленно окружили. Утром они несколько раз прошли через него цепью, но короля не нашли, и только вечером один солдат, отыскивая в чаще пропавшего мула, нечаянно наткнулся на Тченито. Король пустил в солдата два копья, серебряное и медное, но промахнулся и, не надеясь на спасение, сдался. Пленного Тченито рас приказал одеть в лучшие свои одежды и оказал ему королевские почести. Замечательна была первая встреча победителя с побежденным. Оба поклонились друг другу до земли, а тато Тченито, сняв с руки три золотых браслста, обратился к расу с просьбой принять этот дар, сказав прн этом следующее: «Даю это тебс, мужу из мужей. Ни расу Гобане, ни негусу Текле Хайманоту, ни Тасаме, ни Демесье не удалось покорить меня, но ты это сделал. Если ты откажешься носить эти браслеты, то я стану тебя презирать».
О пленении короля было возвещено рассеянному народу, и война окончилась сама собой. Пленных каффцев отпустили на свободу и через них объявили, чтобы все, не опасаясь за жизнь, возвращались в свои земли и чтобы старики собрались в городе Андрачи. Начальники областей в большинстве случаев остались прежние, а на выдающиеся должности были назначены лица, известные своими заслугами Абиссинии. По восстановлении мира рас с пленным Тченито отправился в Адис-Абабу, поручив своей жене с небольшим отрядом охранять край. Остальные войска получили отпуск.

IV.АНДРАЧИ (8-22 января)

Андрачи расположен при слиянии значительной реки Гуми с р. Гичей, делающей ниже города поворот па юг п впадающей в р. Омо.
Город находится на высоте около 1800 метров над уровнем моря; окруженный со всех сторон высокими горами, он живописно раскинулся на нескольких холмах. Климат местности, в которой лежит Андрачи, очень влажен вследствие частых дождей, обильных рос и утренних густых туманов.
Андрачи, бывший некогда столицей каффских королей, сделался теперь резиденцией раса. Дворец каффского короля, воздвигнутый на вершине одного из наиболее высоких холмов, был сожжен по повелению Вальде Георгиса. На его месте возвышается теперь новый, занимающий круглую, около 200 сажен в диаметре, площадь, обнесенную со всех сторон высоким забором. Двор разделен более низкими оградами на несколько отдельных участков, из которых кагкдый с находящимися па нем постройками имеет свое особое назначение: приемных комнат, или внутренних покоев, или помещений для хозяйственных надобностей. Внутрь дворца ведут несколько ворот, из которых одни считаются главными.
За главными воротами находится довольно большой двор, куда ежедневно съезжаются вожди раса и где они оставляют своих мулов. В следующие дворы имеют право входить только должностные лица, офицеры или являющиеся к расу по какому-либо делу, или, наконец, подносящие подарки. Во втором дворе находится только одно здание (рядом с ним я разбил свою палатку. Раньше здесь находилась пушка, убраная по моем приезде). Третий двор, называющийся Адебабай, представляет из себя как бы тронный зал. На противоположной от входа стене устроена двухэтажная вышка, на которой восседает рас во время суда и торжественных приемов. В следующем затем, меньшем дворе гомещается Адераш — большая столовая раса. Здесь по воскресеньям, четвергам и праздничным дням рас дает большие обеды гыбыр и угощает своих офицеров и солдат. Столовая с тремя дверьми, в которой свободно может поместиться 1000 человек, нечто вроде большого сарая без окон. Стены сделаны из связанных кольев; внутри колоннада из толстых столбов поддерживает соломенную крышу. Около одной из стен, под балдахином из белой бумажной материи, стоит альга — трон, на котором восседает рас во время торжественных обедов. Невдалеке поставлены сначала большой (высотой в 1 ? аршина) диван, а к нему другой, маленький (высотой в ? аршина), покрытые коврами; место, где они находятся, отделено от остального помещения белой занавеской, которую опускают, когда кушает рас, и поднимают, когда входят приглашенные. В следующем за адерашем дворе находятся внутренние покои раса и его жены, а рядом — маленькие домики двух дочерей его жены. Дворики, расположенные по обеим сторонам от главных дворов, с помещающимися в них постройками имеют хозяйственное назначение, как, например, гымжа-бьет, то есть кладохранилище, где сберегаются деньги и имущество раса, уоть-бьет — кухни, энджера-бьет — хлебопекарни, тэдж-бьет — медоварни, сега-бьет — скотобойни и т. д.
У всех ворот дворца стоят привратники, вооруженные длинными палками. Ночью вокруг эльфиня (спальни) выставляется караул.
От старого дворца уцелела только молельня каффского короля, приютившаяся рядом с дворцом раса в роще громадных сикомор. Теперь она обращена в церковь.
Скаты холма, на котором построен дворец, застроены хижинами солдат раса. На соседних холмах возвышаются большие дома его вождей, окруженные также низенькими хижинами их солдат.
На большой площади перед дворцом собирается два раза в неделю базар, на который стекаются окрестные туземцы. Они обменивают кофе, составляющий в настоящее время единственное богатство края, на хлеб из Джиммы.
Определить число жителей города очень трудно, так как Андрачи - не что иное, как постоянный лагерь абиссинцев, не имеющих в неги оседлости. Местное постоянное население совершенно отсутствует.
В Андрачи я пробыл 12 дней, с 8 по 22 января 1898 года, в ожидании сбора действующего отряда.
Первые три дня мы отдыхали и отлеживалнсь после путешествия.
Люди спали почти целый день и только вечером, поужинав, оживлялись: усаживались вокруг костра и распевали песни. Раса я эти дни не видел. По абиссинским обычаям считается особой вежливостью не беспокоить тотчас же прибывшего с пути приглашениями. Каждый день утром и вечером рас присылал узнавать о моем здоровье, в свою очередь и я посылал своего ашкера передать расу мою благодарность за внимание и спросить о здоровье его и его супруги. К обеду и ужину эльфинь-ашкер (паж) раса Гомтеса приносил несколько приготовленных для меня по приказанию раса блюд и чудного тэджа (меда) в небольших графинчиках, окутанных шелковым платочком. Вечером мне доставляли дурга. Длинная вереница женщин с корзинами, наполненными хлебом, кувшинами с медом, горшками с соусом и т. п., подходила к моей палатке. Один из кухонных шумов — начальников, низко кланяясь, входил в палатку и, указывая на принесенные дары, заставлял дефилировать передо мною носильщиц. Мои ашкеры принимали
дурго, причем хлеб, согласно обычаю, обязательно пересчитывался.
Одна из корзин, покрытая красным кумачовым покрывалом и выделявшаяся своими размерами, обыкновенно была набита самыми тонкими энджера (хлебные лепешки), предназначавшимися специально для меня.
Я занимался эти дни нанесением на карту моего маршрута до Каффы и производил солнечные наблюдения в.
Приходили ко мне знакомиться некоторые из приближенных раса.
Наместник Конты Белэта-Менота явился даже с подарками — двумя курами и несколькими талерами (серебряные рубли), от которых я, к его глубокому огорчению, отказался. Впрочем, он принес подарки не совсем бескорыстно, рассчитывая на богатые дары и с моей стороны, и с первых же слов стал просить подарить ему шляпу, шелковый бурнус, ружье, саблю и т. п. Ничуть не смущаясь моими отказами, он уверенно говорил: «Ну, если теперь нет, привези мне в следующий раз».
Кстати, о Белэта-Менота. Он родом из Конты и исполняет там обязанности регента до совершеннолетия короля. Ни одеждой, ни внешностью Менота не выделяется из среды абиссинцев, только дикие, вечно бегающие, любопытные и более узкие, чем у абиссинцев, глаза его обращали на себя внимание. Он старался держать себя с достоинством и вообще заметно подражал абиссинцам, но наивное любопытство я жадное попрошайничество все-таки выдавали в нем дикаря.
Белэта приезжал к расу с данью и через два дня уехал обратно в свою землю. Перед отбытием он приходил прощаться со мной, приглашая меня к себе в гости. «Приезжай ко мне,— говорил он,— я дам тебе красивую жену, зарежу для тебя моих самых тучных быков и баранов».
Познакомился я также с королем Куло — Хайле Ционом. Это еще совсем молодой человек, большого роста, с правильными чертами лица У него такие же дикие, бегающие глаза, как и у Белэта-Менота, и, так же как он, Цион мало отличается по внешнему виду от абиссинцев.
По смерти отца, убитого во время завоевания, Куло расом Вальде Георгисом в 1892 г., Хайле Цион бежал с матерью в соседнюю землю родственного племени уаламо. Скоро, однако, он добровольно вернулся оттуда и изъявил покорность расу, который утвердил его на его законном престоле, с тем чтобы он признавал власть раса и платил ему дань.
Когда Вальде Георгис устроил свою резиденцию в Куло, Хайле Цион находился все время при нем. Рас окрестил его и сам был его восприемником. Живя при дворе Вальде Гсоргиса, король перенял абиссинские обычаи и манеры, изучил Св. Писание и через несколько лет благодаря своим способностям, стал совершенно воспитанным абиссинским аристократом. Во время Итальянской войны, когда рас ушел в отдельную экспедицию против аусского султана, Хайле Цион остался управлять страной. Народ, думая воспользоваться отсутствием абиссинцев, возмутился и принудил своего молодого короля принять участие в восстании. По возвращении раса восстание улеглось само собою, и народ вновь изъявил покорность. Король же, не сумевший удержать страну от восстания, был закован в цепи и приговорен к штрафу в 1О ООО талеров.
Хайле Цион очень интересовался всем европейским; часто посещал меня, расспрашивая про наш быт, и охотно отвечал в свою очередь на интересовавшие меня вопросы о жизни его народа, до сих пор еще весьма мало изученной. Предшествовавшие исследователи (Массаи, Антуан д’Абади) называли общим именем «сидамо» все племена, населяющие берега среднего течения Омо и составлявшие когда-то несколько отдельных государств — Куло, Конта, Кушя, Уаламо, Гома и Гофа.
До покорения абиссинцами те из этих государств, которые населяли правый берег р. Омо, как я уже выше говорил, были данниками Каффы.
Не знаю, наскалько правильно дано название «сидамо», так как самому народу оно совершенно неизвестно. По типу сидамо походят на каффцев и абиссинцев, но в них незаметно присутствия семитической крови, как в каффцах. Поразительно, между прочим, различие в форме глаз и их выражснии у сидамо и абиссинцев. Как куло, так н конта считают себя выходцами из области Дембеа в Годжаме, населенной племенем агауцев, также отличающимся от остальпых абиссинских племен и тоже, по-видимому, чуждых семитической крови. Сидамо — очень умный, способный и трудолюбивый народ, обожающвй войну. Они очень храбры, но жестоки и кровожадны. Убийство на войне у них возведено в культ, и вернувшийся с набега без вещественного доказательства своей победы подвергается всеобщему презрению как трус. Женщины тоже очень воинственны; они сопровождают своих мужей на войну и во время битвы ободряют сражающихся, разнося между ними кувшины с опьяняющим пивом. Культура сидамо стоит на сравнительно высокой степени развития. Здесь процветают хлебопашество, скотоводство и пчеловодство, добывается железо, из которого выделываются стальные и железные копья, кинжалы, сохи и т. п. Добывается также много хлопка, из которого выделываются известные в Эфиопии своей прочностью и доброкачественностью- ткани. Одежда сидамо не отличается от одежды прочих неабиссинских племен. Оружие состоит из метательных копий самых разнообразных форм, кинжала за поясам и круглого большого щита.
Веруют они в бога, пребывающега па небе, и называют его Тоса (слово того же корня, что Деонтос — по-каффски), поклоняются множеству других таинственных духов, от которых зависит их благополучие. Им известно имя Христа — Крыйстос, Марии — Майрам, Георгия Победоносца — Георгис, а наряду с этим дьявола — сатана и т. д. Они не размышляют о божестве, не стараются выяснить себе отношение его к тем существам, в которых они попутно верят: излишние, с их точки зрения, подробности, знание которых необходимо лишь волхвам, пальзующимся выдающимся значением. Жрец, волхв знает и лекарства от болезней, и виновника бедствий, и средства для его умиластивления; ведомо ему и то, как устроить, чтобы несчастье миновало. Надо только принести жрецу достаточные дары и жертвенное животное, которое он закалывает в священной роще, повалив его на правый бок... Кровь жертвенного животного собирают в чашку и выпивают, предварительно смешав ее с золою; по внутренностям же жрец гадает, или давая совет или требуя ещё жертвы, так как первая оказалась недостаточной для божества.
Понятие а загробной жизни у сидама самые туманные. Они говорят, что человеку,обладавшему качествами хорошими при жизни, будет хорошо после смерти, дурному же — плохо.
По умершим принято справлять поминки, причем родственники в знак траура вымазывают себе голову грязью, одеваются в самые старые одежды, вырывают себе волосы и расцарапывают лицо до крови ногтями. Покойников, обернутых в ткани и пальмовые ветви, хоронят в глубоких могилах, на дне которых под одной из сторон выкапывают пещеры, куда кладут слоновую кость и различные украшения, принадлежавшие умершему. Смерть выдающегося лица сопровождается обыкновенно кровопролитиями. Часто любимая жена покойного кончает жизнь самоубийством; родственники же, полагая, что виновником смерти был «дурной глаз» кого-нибудь из недоброжелателей, отправляются на поиски врага, которого иногда указывает жрец или, если он ему неизвестен, определяют следующим довольно оригинальным образом. На большой дороге устраивается засада, первый попадающийся в неё мужчина оказывается искомым недоброжелателем покойника и убивается, Родственники убитого мстят в свою очередь, я возникает кровавая родовая распря.
Семейный быт сидамо очень похож на быт галласов и каффцев: также существует многоженство, жены покупаются и становятся рабынями своих мужей. Мальчики обрезываются.
Образ правления — монархический: престол переходит и старшему сыну. Имеется совет старейшин — представителей родов, населяющих государство; совет этот помогает королю в делах управления и отправления правосудия. Король пользуется особым почетом. При встрече с ним подданные бросаются на землю со словами: «Мокуа ганда», что значит «Для тебя заживо похоронюсь», на что тот отвечает: «Мокуа пята»— «Не хоронись!»

11 января. Воскресенье. На заре я отправился в церковь к обедне. В нескольких стах шагах от дворца, на холме среди рощи громадных сикомор, приютилась церковь — большое круглое здание, крытое соломой. Рас был уже в наполненном народом храме, когда я вошел туда. Внутри было темно. Только спустя некоторое время глаз стал различать окружающие предметы. Высокие толстые деревянные колонны поддерживают здание. С восточной стороны помещается алтарь, отделенный от остального помещения бамбуковой перегородкой, завешанной белой занавеской. В алтаре трое врат, из которых одни — царские.
Образов совсем не имеется. Богослужение совершали два священника и три дьякона. Один из священников — высокий старик со строгим, красивым лицом, обросшим длинной белой бородой, другой — еще молодой человек, небольшого роста, худощавый. Облачение на них было ветхое — убогие шелковые ризы, вылинявшие от времени. Ризы надеты поверх таких же шелковых рубашек. Ноги босы, головы покрыты большими белыми кисейными покрывалами, свешивавшимися на плечи и спину.
Дьяконы, 1О-12-летние мальчики, были одеты совершенно так же, как и священники, только на головах не было покрывала. Все они вместе быстро читали (в богослужении употребляется гезский язык) и пели положенные по уставу возгласы и песнопения (всех литургий— 14). Мотивы очень трудно уловимы вследствие постоянных переходов нз тона в тон. Священнослужители по нескольку раз становились перед алтарем читать Евангелие или кадить, причем большие обвешанные бубенчиками кадильницы приятно звучали. Когда настало время освящения святых даров, один из дьяконов вышел перед царские врата и, прислонясь в характерной позе к алтарю и низко опустив голову, стал продолжительно звонить в небольшой медный колокольчик. Затем началось оплакивание страданий и смерти Христа. Удивительно грустная и задушевная мелодия этих оплакиваний!.. Я заметил, что у священников действительно лились слезы. После причащения священнослужителей святые дары вынесли для причастия молившихся. Святое тело нес один из священников на большом деревянном дискосе, который поддерживали по сторонам два дьякона, а другой — святую кровь в стеклянной чаше, над которой третий дьякон держал распущенный зонтик. Сначала причастились мужчины, затем священники прошли в южную часть храма, отделенную занавеской, за которой стояли женщины, и, причастив их, вернулись в алтарь. Причащали сначала святым телом, которое священник отламывал от агнца пальцами и клал в рот причащавшемуся, а потом из лжицы святой кровью. По окончании обедни начался молебен, во время которого священники и дьяконы вышли с крестами и кадилами на амвон, а хор дабтаров запел хвалебные молитвы.
Один из дабтаров, обладавший высоким голосом, запевал, очевидно импровизируя, а хор продолжал припев, ударяя в такт в медные побрякушки, а другой, сидя на полу, аккомпанировал, ударяя ладонями в длинный барабан. Мало-помалу медленный темп песни начал ускоряться, певцы все больше и больше воодушевлялись, удары в барабан участились и усилились, побрякушки замолкли, и раздалось хлопанье в такт в ладоши. Неподвижная вначале группа певцов заколыхалась.
Воодушевление перешло в экстаз. Певцы приседали в такт песне, некоторые вышли на середину церкви со своими в человеческий рост длинными посохами, на которые они упирались во время богослужения, и начался священный танец. Плясавшие поднимались на носки, опускались в такт песне, опять поднимались и, вытянув руки, плавно двигались. Глаза их, обращенные к небу, горели... Воодушевление достигало крайнего предела и передавалось толпе; даже спокойное, строгое лицо старика священника оживилось, и сам он стал приседать в такт поющим... Наконец хор кончил. Священник прочитал молитву. Один из дабтаров стал быстро обходить молящихся и назначать им по группам святого, которому бы они молились. Он обошел, таким образом, несколько раз молящихся, пока не были перечислены все святые. Потом, по прочтении отпустительного «Отче наш», все приложились ко кресту и вышли из церкви.
Богослужение произвело на меня неизгладимое впечатление. Темная, похожая на сарай церковь, убогая, нищенская обстановка, но какой экстаз, какая сила веры у этих черных христиан. Какая проникновенная молитва, какое глубокое, трогательное чувство сияет на лицах беззаветно преданных своей религии людей!.. Воображение невольно переносило меня в первые века христианства...
Я сел на мула и, окруженный толпой моих слуг, медленно поехал домой. Было чудное, тихое утро, ярко сияло солнце. Деревья цвели и наполняли чистый, редкий горный воздух ароматами. Как красивы окружающие нас громады гор, теряютциеся в ярко-ярко-синем небе!.. Не успел я вернуться домой, как пришел Гомтеса и просил меня от имени раса пожаловать на большой обед и одолжить ему мой складной стол, стул и столовый прибор. Я ответил, что с удовольствием принимаю приглашение, но прошу не заботиться о доставлении мне европейских удобств, так как я знаю обычаи страны и привык к ним. В 9 часов пришел за мной агафари (камергер), и я торжественно отправился в адераш (столовую), конвоируемый всеми моими ашкерами с ружьями на плечо. Когда я вошел в столовую, занавеска была уже опущена и рас сидел на своем диване и мыл руки. Рядом с ним на ковре с одной стороны сидел дадьязмач Балай, а с другой — был приготовлен стул для меня. Раса окружали наиболес приближенные слуги. За диваном стоял главный оруженосец раса Ильма, громадного роста, с густой черной бородой, красавец галлас. Напротив, живописно прислонясь к колоннам, поддерживающим крышу, расположились гофмаршал раса азадж Габре и несколько агафари (начальников охраны), художественно задрапировавшись в свои белые шаммы. Они держали в руках хлыстики — эмблему их власти во время приемов. Перед расом и передо мной поставили две большие корзины, покрытые красными кумачовыми покрывалами. Вереница кухарок, одетых в перехваченные на талии рубашки, принесла множество разной величины горшочков с кушаньями, а главная кухарка, довольно красивая женщина, одетая чище других, с серебряными серьгами и таким же ожерельем на шее, сняла покрывала с наших корзин. Асалафи раса (особая должность, в переводе — «подающий есть») опустился перед корзиной на колени дав попробовать каждого кушанья принесшей его кухарке, стал вынимать их на ломтиках энджеры и раскладывать перед расом. Асалаф удивительно красивый юноша чистого семитического типа, происходит из одной тигрейской фамилии: он воспитывался при дворе раса вероятно, получит вскоре какое-нибудь более высокое назначение, т.е. сотню или полк.
Для меня рас приготовил особый обед, который, по его мнению должен был удовлетворить вкусу европейца. Вот меню; 1) жареная курица, 2) поджаренные на сковороде тоненькие ломтики мяса, 3) поджаренные на углях бычачьи ребра, 4) афиле — абиссинское нацинальное блюдо, 5) скобленое, сваренное в масле мясо и, наконец, 6) яйца всмятку.
Очень важно приносил Гомтеса — паж раса — эти кушанья в маленьких эмалированных чашечках, пряча их под своей полой, чтоб не испортил чей-нибудь дурной глаз, и ставил передо мной на корзину.
Я был голоден и, к большому удовольствию раса, ел все с большим аппетитом: и вареное и жареное мясо, и яйца всмятку, и пр.Когда мы съели наполовину наш обед, за занавеску стали допускаться и другие почетные приглашенные — командиры полков и старшие офицеры. Наконец нам подали кофе в миниатюрных фарфоровых чащечках без ручек и затем открыли двери, через которые стали входить непрерывной всреницей остальные гости. Чинно, не торопясь, обвернув свои одежды вокруг пояса и ног и держа свободный конец на левой руке, появлялись они и грациозно опускались на пол, располагаясь тесными кружками вокруг корзин, на которых лежало по стопке хлебных лепешек энджеры (несколько ломтиков ее было обмокнуто в перцовый соус). Скоро обеденный зал наполнился пестрой толпой пирующих. Над каждым кружком обедавших один из слуг, перегибаясь от тяжести, держал по большому куску бычачьего мяса. Всем роздали по длинному тонкому оправленному в слоновую кость ножу. Облюбовав кусок мяса, каждый по очереди вырсзал сто и ел, весьма ловко отрезая кусочки у самых зубов движением ножа снизу вверх так быстро, что я положительно нс понимал, как у них оставались целы носы и- губы.
Цепь виночерпиев через весь зал ловко передавала пирующим громадные роговые кубки меда, Появился странствующий певец и, став посередине комнаты, запел под аккомпанемент инструмента, похожего на скрипку, героические песни и импровизации в честь раса.
Зелепукин был в числе приглашенных. Его посадили около дивана раса; перед ним стояла корзина, из которой я перед тем ел. Но, относясь скептически к черным иноземцам, он только недоверчиво поглядывал на предлагаемые ему блюда, совершенно не дотрагиваясь до них. Своим коренастым сложением и мускулистостью Зелепукин производил сильное впечатление на абиссинцев. В особенности он нравился расу, не вызывавшему его иначе, как зохон — «слон». Поглядывая с нескрываемым удовольствием на Зелепукина, рас спросил меня, все ли солдатыу нас, в России, такие молодцы. Нужно заметить, что у абиссинцев сложилось по их знакомству с итальянцами довольно нелестное мнение о европейских солдатах, именно, что онн все тщедушны и малосильны.
Первая очередь обедающих, как только насытилась, встала по знаку агафари и вышла; на ее место тотчас же явилась вторая, за ней третья наконец, четвертая. Рас же и его почетные гости все время продолжали сидеть на своих местах, ведя между собою приятную беседу и осушая один за другим маленькие графинчики тэджа (меда). Подавали анже и красное вино — «бурдо» — как его называл рас — и местную, выкуренную из меда водку.
Разговоры касались больше военного дела и охоты. Рас и его босые товарищи вспоминали «минувшие дни и битвы, где вместе рубились онии» С захватывающим интересом слушал я про сражение при Эмбабо 1886 г., во время войны с негусом годжамским. Не выдержав первого натиска годжамцев, все войско Менелика бежало, и только сам император, тогда еще король, оставался спокойно на своей позиции, на возвышенном холме. Вдруг он открыл по годжамцам из своих, единственных то время, 2000 ружей такой убийственный огонь, что те дрогнули. В этот момент подоспевший рас Гобана атаковал годжамцев сзади, и враг обратился в бегство. Рас взял тогда лично в плен 40 человек. Слушал я и про Аусский поход 1895 г., и про атаку данакилей в бою р. Хауаша. В этот день погибло так много данакилей, что абиссинцы, став на ночь лагерем на самом поле битвы, привязывали палаточные резки к трупам. Рассказывали и про то, как ужасно было возвращеие отряда раса из этого похода, походившее на бегство, но не от вра-
гов, а от страшных хауашских лихорадок, уносивших ежедневно массы жертв.
Расспрашивал рас и меня про наши войска и про способ ведения войны. О европейских войсках, как я уже, между прочим, указывал, абиссинцы составили довольно нелестное мнение. В их глазах они представляются хотя и дисциплинированной, но в высшей степени неподвижной массой, все действия которой в бою сводятся исключительно к стрельбе. Я счел нужным опровергнуть такой взгляд относительно усских. Его это очень удивило.
— Мы атакуем в штыки, «на ура», кавалерия же — «в шашки»,— сказал я расу.
— Я думал,— заметил он в ответ,— что «фрэнджи» только стреляют, если вы атакуете с холодным оружием в руках, значит, вы действнльно хорошие солдаты.
Спросил он меня, между прочим, и о том, пьют ли у нас тэдж и устраивают ли такие, как у них, пиры.
Я ему рассказал, что в далекое старое время у нас почти все было двольно похожим на их быт, рассказал ему про святого Владимира, про его пиры, крещение, про его ответ магометанским послам: «Руси веселие есть пити». Мой рассказ так понравился расу, что он немедлено пересказал его своим приближенным, которые единогласно решили, го русские, наверное, должны быть истинными христианами.
Только в 2 часа дня разошлись мы с обеда, за который сели в 9 часов утра.
12 декабря. В Андрачи вступил полк (2000 человек) фитаурари Имама, раньше расположенный в дальних областях Диме и Мело, на левом. берегу р. Омо. Рас пригласил меня смотреть на прибытие полка. Мы расположились с ним на вышке, в адебабае (судилище), высматривая появление на дороге войска. Наконец на вершине противоположной горы показался отряд, вытянувшийся четырьмя колоннами по узкой.
окаймленной по бокам густым кустарником дорожке. Он медленно приближался, пестрея множеством флагов, белоснежными шаммами солдат и блестя на солнце оружием и доспехами.
Вальде Георгис узнавал в подзорную трубу большинство офицеров и многих солдат, и от его зоркого глаза военачальника не ускользали даже мелкие подробности их одежды и вооружения; даже мулы и лошади зачастую оказывались ему известными. Рас в характерных восклицаниях выражал свои впечатления. «Вон такой-то,— быстро говорил он.— Смотри, серый-то мул, которого я дал ему в прошлом году, кажется, приморился... Вон у такого-то ленты на голове; верно, слона убил» и т. п.
Спустившись с горы и перейдя ручей, протекающий у подножия холма, на котором расположен двор раса, отряд вышел на площадку перед дворцом, построивши фронт в две линии. В первой — за начальником стали в несколько шеренг (2 — 4) все конные, за ними, шагах в 2б,— все пешие. Полк остановился перед воротами, конные спешились; мулов и лошадей взяли слуги или более молодые солдаты; все же остальные быстро и шумно вбежали в адебабай и выстроились фронтом глубиною в 4 — 5 шеренг, покоем перед вышкой раса, причем все офицеры, а также отличенные нижние чины составили первую шеренгу.
Замечательно красивое зрелище представляло это войско! В каждом из солдат видно было сознание собственного достоинства, гордости... Как мужественны были выражения лиц этих закаленных в боях воинов, как непринужденна и величественна была их осанка!.. На босых, одетых в белые полотняные штаны людях были богатые шелковые рубашки и расшитые золотом разноцветные бархатные лэмды (накидки) или лэмды из шкуры льва, леопарда, барса или, наконец, длинношерстного барана. Щиты у многих были украшены серебром. На головах убивших слона красовались ленты зеленые, желтые и красные, а у других, убивших в Аусском походе данакиля,— маленькие серебряные коронки — калеча — боевые отличия или серебряные шлемы с висящими на лицо серебряными же цепочками. У некоторых офицеров голова была повязана лентой, вырезанной из львиной гривы,— это амфара, соответствующий нашему Георгию. У многих за подобрание раненых в бою — сабли с серебряными наконечниками, а
у убивших врага одной саблей — с серебряными кольцами. Когда полк построился, спокойно и с глубоким сознанием собственного достоинства выступил вперед командир полка, фитаурари Имам, со своими старшими офицсрами. С вышки раздалось приветствие раса: «Эндьет сонобататчух!» Фнтаурари и весь полк в ответ низко поклонились: как один человек, положили они ружья перед собою и, припав на одно колено, склонили головы до самой земли и легко, быстро вновь поднялись. Не приниженность перед неограниченным владыкой чувствовалась в этом поклоне, а преданность любимому вождю. После первого поклона командир полка сделал несколько шагов вперед и на второе приветствие раса ответил таким же поклоном. Наконец, когда он приблизился к самой вышке, последовало еще одно приветствие— третий поклон, и официальная часть встречи закончилась.
Войска смешались со встречавшими. Старые друзья и знакомые отыскивали друг друга и троекратно целовались, Получалось такое впечатление, как будто целовалась вся сплошная толпа. Рас перешел в адераш (столовую), где пришедшим войскам был устроен пир, совершенно такой же, как описанный мною выше.
Характерный тип абиссинского вождя представляет из себя фитаурари Имам, еще молодой, замечатсльно красивый, энергичный, известный беззаветной храбростью и обожаемый своими людьми. 14-летним мальчиком попал он ко двору раса и, сделавшись его эльфинь-ашкером (пажом), сопровождал его во всех походах. Сначала он только следовал за мулом раса, неся псалтырь, или саблю, или кубок для воды, но, сделавшись старше, раздобыл себе копье и сам стал принимать участие в боях. Наконец, ему дали ружье, десяток патронов, и с этого времени началась его боевая карьера. Вскоре рас сделал Имама своим агафарн (камергером) и начальником своей личной охраны, а несколько лет тому назад произвел его в чин фитаурари. Имам получил в свое командование около 300 солдат, несколько сот ружей и несколько тысяч патронов, а на кормление отряда — одну. из окраинных областей. С этого момента ему было предоставлено набирать себе такую дружину, какую он окажется в состоянии содержать. Из 300 человек своей команды Имам выбрал наиболее способных и выдающихся людей и назначил их тысяченачальниками, сотниками и пятидесятниками, разделив между ними остальных солдат, и предоставил им пополнять свои части, как хотят. В настоящее время его полк с 300 человек возрос до 2000.
Описанное мною образование отряда Имама представляет собой прототип возникновения всех абиссинских частей.

13 января. Утро я провел с расом, рассматривая карту театра будущих военных действий. Рас принял меня во дворе своего эльфиня (внутренние покои), под невысоким, прислоненным к забору, крытым соломой навесом. Место это было любимым рабочим кабинетом раса. Отсюда открывался чудный вид на окружающие Андрачи горы. Когда я вошел, рас занимался со своим секретарем Алока-Мелке текущими делами и, сидя на диване, диктовал ему какую-то бумагу. Алока-Мелке, красивый юноша, несколько лет тому назад бывший дьяконом, расположившись на полу, быстро писал па положенной на колено бумаге. Почти беспрерывно раздавался скрип его тростникового пера, которое он то и дело обмакивал в чернильнипу, сделанную из гильзы и помешавшуюся между пальцами его правой ноги. Когда бумага была дописана, секретарь удалился, и мы остались с расом вдвоем. Я разложил на полу составленную мною и надписанную по-абиссински карту, и мы стали ее рассматривать. Узнав, где находятся Андрачи и Адис-Абаба, рас сам ориентировал карту и постарался выяснить себе относительные расстояния между интересующими его пунктами и постигнуть совершенно неведомое ему понятие о градусе — мээрыг, как называл его император Менелик. Рас закидал меня вопросами. Как далеко до оз. Рудольфа? Сколько градусов? Как велико расстояние до операционной линии дадьязмача Тасамы? Где находится второй градус? Почему такие большие вышли два градуса? Откуда их считают? Пришлось прочесть лекцию о шаровидности Земли, дать понятие об экваторе, широте места, где мы находимся, и т. п.
—Почему там, куда мы поедем, нет ни надписей, ни рек? — спросил меня рас.
Я отвечал, что местность эта до сих пор еще не исследована. Рас покачал головой и задумался. Действительно, предстояла нелегкая задача: было приказано покорить и присоединить к Абиссинии громадную территорию, расположенную между Каффой, оз. Альберта и оз. Рудольфа до 2' с. ш., противодействуя при этом всякой другой державе, которая возымела бы подобное же намерение. Край, который рас должен был завоевать, был совершенно неизвестен абиссинцам. Все имевшиеся сведения относились только к самому ближайшему от Каффы району и к живущему там племени шуро. Оставалось совершенной загадкой, какое пространство занимает шуро, кто его соседи, есть ли вообще таковые, наконец, что представляет из себя местность, находящаяся за границами этого племени, и богата ли она хлебом. Продовольствовать войска можно было только путем реквизиции, т. е. сомнительными средствами совершенно неизвестного края; другой способ, ввиду большой численности отправлявшегося в поход корпуса и недостаточности подъемных сил раса, оказывался немыслимым, тем более что на подготовку похода и на разведку театра действий не было достаточно времени. Император Менелик, вследствие политических соображений, требовал от раса выполнения возложенной на него задачи в этом жс году, а до периода дождей оставалось всего пять месяцсв.
В экспедиционный корпус должны были войти 16 000 человек, нз них 10 500 солдат регулярных войск имели ружья, остальные же, добровольцы галласского и других племен,— одни копья.
Одна часть этих войск была расположена в центре владений раса, другая — по их окраинам. Все солдаты получали продовольствие из той местности, в которой были расположены, и командиры частей были в то же время и администраторами, и главными судьями в своих областях. Во внутренних, совершенно умиротворенных провинциях солдаты наделялись участками земли и несколькими закрепощенными туземцами. В мирное время они жили на своих наделах и кормились с них. В окраинных областях, не вполне еще успокоившихся, система военных поселений была неприменима, тем более что почти всегда войска были под ружьем, в набегах на соседние земли. Онн жили в укрепленных лагерях; нужное количество продовольствия доставляли им туземныеначальники, собирая его со своих соплеменников, под угрозой реквизиции в случае недоставки продовольствия в достаточном размере.
В денежном и вещевом довольствии окраинные части были совершенно приравнены к внутренним. Каждый солдат получал ежегодно из казны раса от 5 до 15 талеров на покупку осла, лошади или мула, что зависело от заслуженности воина, одну верхнюю одежду — шамму и холст на две пары штанов.
Пять полков назывались уаруари и считались войсками императора, остальные же были собственными войсками раса. В каждом из этих полков часть солдат была конной и часть — пешей Более состоятельные и послужившие ужс некоторое время солдаты заводили себе лошадь или мула, молодежь же и бедные их не имели. На роды оружия.
войска не подразделялись.
Интересно происхождение уаруари. По воцарении Менелика в Шоа 11-летний Вальде Георгис поступил на службу к негусу в качестве его эльфинь-ашкера (пажа). Он сопровождал Менелика во всех походах и сделался скоро одним из его любимцев. Такую же должность занимал и рас Маконен, двоюродный брат и большой друг Вальде Георгиса.
Они вместе переносили все тягости своего положения: мерзли у входа в палатку Менелика, бывали счастливы, когда кто-нибудь из старших позволял им допить недопитый графинчик таджа или доесть остатки мяса.
Однажды, в 1870 г., императору доложили, что пришли три молодых солдата, служивших раньше у царя Феодора и желающих поступить в его войско. Менелик приказал их позвать. Раздумывая, к кому бы их определить, он спросил Вальде Георгиса, раздувавшего в это время перед ним костер.
— Ну, Вальде Георгис, посоветуй, кому мне отдать их.
— Дайте мне,— отвечал тот.
Эти три солдата были ядром того пятнадцатитысячного корпуса, которым рас теперь командует.
Вальде Георгис немедленно произвел своих первых солдат в пятидесятники, добыл каждому из них по леопардовой шкуре для боевой одежды, выпросив их у своих старших родственников, и предоставил своим подчиненным вербовать себе полусотни. Скоро было собрано около двадцати человек; на добытые в набегах деньги был приобретен
вьючный мул, возивший в походе продовольствие всего отряда и палатку начальника. Вновь образованная часть стала занимать отдельный бивак, обозначаемый этой палаткой.
Мало-помалу число солдат Вальде Георгиса увеличивалось и росли его имущество и слава. Отличаясь выдающеюся храбростью и предприимчивостью, он сумел вселить эти качества и в своих людей. Благодаря редким талантам полководца Вальде Георгис создал из своих солдат, еще почти детей, таких молодцов, что во время войны с уоло о них
заговорили во всем отряде негуса. Не проходило дня, чтобы они не участвовали в набеге и кто-либо из них не возвращался в лагерь с отбитыми у неприятеля трофеями. Менелик заметил подвиги этих удальцов. Раз как-то, говоря о все более и более входивших в славу солдатах Вальде Георгиса, император сказал: «Это не муча (молокососы), а уаруари (метатели копий)» — и навсегда утвердил за ними это название. Вальде Георгис же в награду за подвиги получил маленькую землю, благодаря чему мог увеличить свой небольшой отряд.
В 1883 году Менелик назначил Вальде Георгиса главным агафари и эльфинь-аскалакайе-ишака — начальником эльфинь-ашкеров (пажей) и личной охраны негуса, а затем сделал его геразмачем (подполковником) .
В 1887 году Вальде Георгис был произведсн в дадьязмачи (полный генерал) и получил в самостоятельное управление область Лиму. В то время у него было уже пять полков численностью окало 3000 человек, которые считались солдатами негуса и назывались по-прежнему уаруари. Вновь же сформированные после назначения Вальде Георгиса генерал-губернатором Лиму части составили войско самого раса и стали называться бьет лыджог — «дети дома».
Во время объявления мобилизации войска находились в местах своего расположения, причем некоторые части стояли в расстоянии 400 — 500 верст от города Апдрачи, назначенного сборным пунктом всего отряда. Приказ о мобилизации был послан из Адис-Абабы в конце ноября и мог быть получен дальними частями не ранее как через 15 — 20 дней, т. е. в половине декабря. Войска должны были собраться в Андрачи к середине января, следовательно, в их распоряжении оставался только один месяц на сборы и сосредоточение, а крайние части из этого небольшого промежутка времени должны были уделить не менее 15 дней на один только переход. Несмотря, однако, на массу затруднений, весь десятитысячный отряд к 15 января был уже в сборе, и на 24 января было назначено выступление. Девять дней (с 15 по 24 января) было решено употребить на отдых животных издалека пришедших частей и устроить в это время обычные перед походом пиршества.
Интересен приказ раса, которым объявлялась мобилизация. Привожу его в переводе. Он начинается обычным вступлением ко всем объявляемым всенародно приказам: «Слушай! Слушай! Слушай! Кто не слушает, тот враг Господа и Богородицы! Слушай! Кто не слушает, тот враг Господа и Церкви! Слушай! Кто не слушает, тот враг Менелика!
Воины! Я выступаю в поход против шамкала (негров). Собирайтесь все до единого к празднику Крещения в Андрачи. Кто опоздает, тот не пойдет в поход и упустит этим единственный случай стяжать себе славу и добыть скот и пленных».
По объявлении этого приказа глашатаями на всех базарах и во всех местах расположения войск немедленно начали стягиваться к сборному пункту сперва отдельные солдаты внутренних областей, проживавшие на наделенных земельных участках, а затем стали подходить и дальние части. Туземцы тоже откликнулись на зов и собрались, как сказано было выше, в числе около 5000 охотников.
К назначенному сроку мобилизация и сосредоточение отряда были завершены. Теперь расу оставалось только двинуть подвластную ему шестнадцатитысячную силу для выполнения возложенной на него задачи, страшной, благодаря абсолютно неведомым условиям, с которыми предстояло считаться, и той ответственности, какую рас брал на себя перед своим государством и перед следовавшими за ним людьми. Вальде Гсоргис сознавал все это, но не проявлял ни малейшего колебания или нерешительности. По окончании нашей беседы он, прощаясь, сказал мне:
— Труднее дело предстоит нам, но я уповаю на бога Менелика, который мне поможет. Для утверждения же престола Менелика (на Менелик алга) я положу все свои силы и с радостью пожертвую своей жизнью.
Слова этн ясно выражают, какова была решимость главы отряда и как он смотрел на экспедицию. Далеко не так относились к походу подчиненные раса. Питая врожденную любовь к войне и полное доверие к своему начальнику, они послушно собрались под его знамена и были готовы тронуться в поход, но заметно было, что солдаты встревожены неизвестностью обстановки, в которой им придется действовать. Войска чувствовали, что предстоит нечто более трудное, чем обыкновенные набеги.
— Куда мы идем?
На этот, занимавший всех вопрос прямого ответа не было, и молва всячески изощрялась, чтобы его найти. Солдат поражал большой патронный обоз (по 10 — 16 навьюченных мулов на полк); смущало их не менее и мое присутствие в отряде, возбудившее немало толков.
— Не к добру идет с нами фрэндж (иностранец),— говорили одни.
— На юге, говорят, есть европейцы, и нас поведут с ними биться,— замечали другие.
— У фрэнджа англичане землю отняли и забрали его жену и детей.
Он пожаловался Менелику, и тот приказал расу идти наказать англичан и вернуть фрэнджу отнятое у него. Только говорят, что это очень далеко. Там есть люди, похожие на собак. Скверно будет ням так далеко идти,— добавляли третьи.
Солдаты раса осаждали расспросами моих людей, которым, по их мнению, должно была быть доподлинно известно, и куда мы идем, и надолго ли и т. п. На ответы моих ашкеров, что они и сами ничего не знают, замечали:
— Ну, вам-то хорошо! Пойдете прямо к себе домой, а нам-то каково...
Подобные слухи очень упорно держались среди солдат. Что касается офицеров, то они хотя и не верили всем этим толкам, но, предвидя долгий поход и предстоящие трудности, относились к экспедиции довольно недоброжелательно. Цель похода — идти в какую-то далекую, никому не известную область — казалась им совершенно неосновательной, тем более что по соседству было еще немало обильных кормом и богатых продовольствием земель.
Рас знал как о ходивших среди его солдат слухах, так и о настроении офицеров. К толкам он чутко прислушивался и противодействовал им тем, что пускал новые, благоприятные слухи, например, что в одной из земель, куда они пойдут, есть лошади и скот; на офицеров же он старался влиять через своих ближайших помощников, которых собирал на военные советы, где и внушал им свой образ мыслей.


14 января. Утром рас должен был производить в адебабае суд, на присутствование при котором и я получил приглашение. Рас сидел на вышке, для меня же было приготовлено место рядом с ним на ковре.
Внизу, на площадке, сидели двое судей — «правый и левый судья», группа начальников, несколько священников и ученых — дабтара, а впереди, лицом к расу, стояла толпа народа. Тут были и тяжущиеся, и свидетели, и просто зрители.
Первым слушалось дело, по существу, чисто административного характера: спорили местный судья и поселенный в его участке начальник небольшого отряда о компетенции и праве суда над местными жителями в делах, касающихся административных правонарушений.
Тяжущиеся очень горячились, и спорили без конца, ссылаясь на разновременно изданные указы раса. Судьи принимали в прениях самое живое участие: по-видимому, решение разбиравшегося вопроса затрагивало и их интересы. Рас молча и терпеливо слушал, Он уже давно знал суть дела и все приводимые сторонами доказательства, но не мешал дебатам, рассматривая в это время в подзорную трубу окрестные горы. Наконец споры стали утихать; доказательства одной и другой сторон иссякли. Никто никого не убедил, и все ждали решения раса, которое он, в ясной и краткой формулировке хладнокровно и постановил. Тяжущиеся поклонились расу до земли. Их место занял подсудимый, обвинявшийся в том, что под видом подарка продал своего военнопленного. Преступление было явно доказанным. Виновный подлежал смертной казни, но рас не имел права собственной властью постановить такой приговор, так как преступник был абиссинцем, и приказал заковать его и отправить к Менелнку.
— Осел! — заключил он свою резолюцию.— Ему нужно было только три талера за раба, а ведь он не понимает, что за Эфиопией следит теперь вся Европа...
В третьем деле перед расом предстал каффец, обвинявшийся в убийстве в лесу абиссинца. Преступника допрашивали через переводчика, и в разбирательстве дела приняли участие каффские должностные лица. Убийство совершено было двумя каффцами, напавшими врасплох на невооруженного абиссинца, но один из злоумышленников бежал из места заключения, а оставшийся утверждал, что убил абиссинца не он, а именно убежавший, которому перед этим удалось подкупить главного судью. Судья, на которого преступник возвел обвинение в подкупе, был налицо. Он стал рядом с каффцем и энергично запротестовал.
— Он лжет,— сказал он.— Я этого не сделал!
— Сделал! Чем ты ручаешься, что нет?
— Своей головой! — ответил судья.
Таким образом, дело приняло совершенно новый оборот. Оказывалось необходимым произвести новое следствие, которое, и было поручено одному из абиссинских судей совместно с каффским катамарашей.
После следствия один из обвиняемых будет подвергнут смертной казни .
Затем разбиралось еще несколько менее интересных дел. Последним перед судом предстал один из священников города Андрачи, обвинявшийся в богохульстве. Он утверждал, что Святая Троица состоит из девяти лиц, и не поддавался никаким доводам пастырей, которые, наконец, обвинили его перед расом в ереси. Суд приговорил его к пятидесяти ударам жирафом (кнутам). Священника увели на базарное место и после сорока ударов в литавры подвергли наказанию. Я в эта время уже простился с расом и находился у себя во дворе. Мои ашкеры живо интересовались исходом наказания, часто смертельным, и даже держали между собой пари: вынесет ли осужденный экзекуцию или нет? С осужденного сняли верхнюю одежду и рубашку, положили животом на землю, и началось приведение в действие приговора. Кисти рук и ног священника были связаны веревками, за которые тянули палачи. Обязанность палачей иполняли литаврщики. Удары наносились длинным, толстым ременным кнутом с коротким кнутовищем. Били с широкими размахами, вдоль всего тела, редкими ударами, которые считал назначенный для этого офицер. При каждом ударе кнута раздавался звук, подобный пистолетному выстрелу. Осужденный перенес наказание очень терпеливо, и державшие пари за его смерть проиграли. После экзекуции священника подняли, одели ч под руки увели домой. Спина его была вся окровавлена.

15 января. Прибыли последние ожидаемые расам войска — полк фитаурари Дамти, всего дальше расположенный, именно в землях Аро, Бака, Шангама, на скатах, обращенных к оз. Стефании. Встреча войска была точно такая же, какую я описал выше, затем последовал обед, на котором я присутствовал.
Фитаурари Дамти — еще очень молодой человек. Он начал свою службу, как и фитаурари Имам, эльфинь-ашкером (пажам) раса; в настоящее время он уже в чине фитаурари и командует полком, который произвел на меня отличное впечатление. Большая часть солдат украшена полученными за отличие боеными доспехами. Среди офицеров—типичные ветераны, Про одного из них, Аба-Ильму, ходят совершенно невероятные рассказы, в истинность которых я с трудом бы поверил, сели бы не слышал их как от самого Аба-Ильмы (с ним я впоследствии очень сошелся и узнал его безусловно правдивый характер), так и от других, заслуживающих доверия лиц, например от самого главнокомандующего.
Аба-Ильма — представитель интересного, отживающего типа абиссинского воина времен императора Феодора. Седой, сухой, мускулистый старик, замечательно живого темперамента, не витающий усталости, вечно веселый, ободряющий своих товарищей. Всю свою жизнь провел он на войне, и если бы собрать всю пролитую им кровь, он мог бы, я думаю, в ней плавать. Но в нем нет и следа жестокости. Аба-Ильма чист сердцем, прост и наивен как ребенок.
Аба-Ильма — родом агауец. Отец его владел незначительным княжеством, находившимся по соседству с Тигре, и был при воцарении императора Иоанна одним из возмутившихся феодалов, принявших сторону Иоанна. В одном из сражений Аба-Ильма — тогда еще молодой человек — был ранен копьем, после того кзк, налетев на противника, сам бросил в него дротиком, но промахнулся и повернул коня назад, чтобы ускакать. Копье попало ему в шею немного левее позвоночного столба, прошло в рот, прорезало язык и вышибло три верхних передних зуба... Аба-Ильма упал с лошади, но не потерялся: быстрым движением он вытащил из раны копье, и в тот момент, когда его противник, спешившись, собирался уже его прикончить, Аба-Ильма выстрелом из пистолета положил его на месте. Товарищ убитого верхом спешил на выручку. Ильма притаился, и, как только враг приблизился, нанес ему ударом сабли тяжелую рану в ногу. Наконец он упал без чувств; солдаты, узнав в нем сына князька, взяли Ильму в плен и надели ему, невзирая на тяжелую рану, ручные кандалы. По выздоровлении Ильма перешел на службу к Менелику, принимал участие во всех его войнах и был еще не раз ранен, причем однажды пуля пробила ему грудь навылет.
Аба-Ильма — страстный охотник и убил немало слонов. На охоте с ним происходили совсем невероятные приключения. Так, например, одному раненому и преследовавшему его слону он отрубил саблей кусок хобота, когда же слон повернул назад, он вторым ударом отрубил ему кусок хвоста.
Аба-Ильма награжден всеми доступными по его чину отличиями.
У него есть и лемд (накидка на плечи из львиной гривы), и серебряный щит, и серебряные позолоченные наручники, надеваемые на руки от кисти до локтя, и золотые серьги в обоих ушах, и шелковые ленты для украшения головы, и серебряный головной убор калеча филигранной работы, похожий на венец.
После обеда я принимал абиссинских офицеров и туземцев, приходивших знакомиться со мной. В числе их был первый сановник каффского короля — отставной катамараша. Он хромал от недавней раны и, далеко еще не доходя до моей палатки, сняв с себя рубище, прикрывавшее его изможденное тело, низко кланялся.
Я позвал его в палатку и через переводчика расспрашивал его о быте Каффы до ее покорения. Но мне мало удалось узнать. Расставаясь, я подарил ему несколько талеров. Это так тронуло старика, что он упал на землю я (должно быть, в знак благодарности) долго бил себя в грудь...

16 января. Сегодня был снова большой обед, один из тех, которыми абиссинские военачальники угощают перед выступлением в поход свои войска. Эти обеды носят совсем особый, боевой отпечаток и бывают очень оживленны. Ветераны с увлечением вспоминают о былых боях, рассказывают про выдающиеся подвиги и т. д. Тэдж (мед) льется ре
кой. К концу обеда подъем духа достигает высокой степени. Один за другим вскакивают пирующие и, хрипло крича, перечисляют совершенные ими подвиги и клянутся в верности своему вождю. «Я убийца,— кричит с пеной у рта какой-нибудь солдатик. Он схватился за эфес сабли, глаза его дико блуждают, весь он нервно трясется и положительно кажется сумасшедшим. — Я отбил в бою копье! Отбил в бою два копья! Отбил в бою три копья! Я убил и в Аусском походе, и в Тигре, и у негров. Я убивал везде, где воевал! Я твой слуга, твоя собака! С тобой побежду! С тобой умру! Я Кайтимир! (Собственное имя)». (Это называется по-абиссински фокыр, почти в тех же выражениях кричат победители в бою, когда от их руки падает враг, и так же потом оповещают они о победе своих вождей). И в заключении поклон расу до земли, Говор стихает. Все напряженно слушают; за одним «фокырующим» следует другой. Один только главнокомандующий сохраняет хладнокровие и каждый раз спокойно произносит: «Назови поручителя». Клявшийся находит себе поручителя среди товарищей и, получив большом кубок меду, садится на место...
Из пограничного с Каффой племени гимиро прибыла в Андрачи депутация, состоявшая из князька этого племени, главного жреца и. трех стариков. Они принесли в дар расу слоновую кость и просили его принять их под свое покровительство. Рас обласкал их, одарил и отпустил домой.
Перед отъездом они пришли ко мне поглядеть на белых людей.
Войдя в палатку, они с детским удовольствием и любопытством смотрели и на меня, и на мои вещи. Очень оригинальны были эти дикари в жалованных им ярко-красных накидках, надетых на голое тело, и красных повязках на голове. Я спросил их, видели ли они когда-нибудь белых людей... Они отвечали отрицательно и прибавили, что слыхали, как в прошлом году пришли в соседнюю землю неизвестно откуда белые люди, разбили сверкающую серебряную палатку, а на следующий день пропали без вести (возможно, речь идёт об итальянской экспедиции Ботего).
С географией и гидрографией соседней с ними местности гимиро очень мало были знакомы и не слыхали о существовании большой реки (Омо), про которую мы тогда предполагали, что она течет на запад, в Собат, минуя оз. Рудольфа. Не знали также ничего и об этом большом озере, но говорили про другое какое-то озеро — Бошо, в которое впадают речки их страны.
Я расспрашивал также про их быт и одним вопросом привел их в большое смущение. Желая узнать, существует ли у них многоженство, я спросил жреца, сколько у него жен. Жрец подозрительно посмотрел на меня, очевидно недоумевая, для чего бы мне это надо знать, и, может быть заподозрив меня в желании потребовать их себе в подарок, медленно ответил: «Сколько Бог пошлет».
На прощание я дал им несколько талеров. В благодарность они поцеловали землю и били себя ладонями в грудь. Выходя, они столпились у входа в палатку, как бы ожидая от меня еще чего-то. Оказалось, что они хотели видеть, как руками добывают огонь (спички),— чудо, про которое они, верно, слыхали от каффцсв. К их очарованию, смешанному с ужасом, я показал им этот фокус, и они ушли совершенно удовлетворенные.

17 января. Был в гостях у нагади-раса Вандым-Аганьоха, он живет.
верстах в десяти от города Андрачи, в Бонге, бывшей второй столице каффских королей.
Нагади-рас — молодой, очень деятельный и живой человек и принадлежит к нарождающемуся в Абиссинии классу дельцов, представляющему совершенный контраст с господствующим до сих пор типом абиссинских начальствующих лиц. Эти «новые люди», познакомившись с европейцами, переняли у лих много хорошего, усвоили их энергию, открытость в обращении, не считая нужным, как люди старого закала, ради поддержания своего авторитета принимать важный вид, сокращать свою речь до минимума и т. п. Таких людей я встречал преимущественно среди торгового класса, но заметил то же движение и в других слоях населения. Сам император Менелик и его передовыс сподвижники принадлежат к этому новому типу.
Моих пеших слуг я отправил вперед, сам же поехал верхом в сопровождении двух конных ашкеров. Я первый раз сидел на лошади после перенесенного мною ревматизма. Отдохнувший за эти дни Дефар (моя лошадь) оставил далеко за собой моих спутников. Карьером соскакивали мы с ним с крутых спусков и вновь карабкались на подъемы и широким галопом проскакивали равнинки... По обеим сторонам дороги росли густые кусты, сплошь покрытые цветами; на всех полянках пестрели палатки собравшихся войск.
Мои ашкеры и все солдаты нагади-раса были выстроены для встречи около дома, и сам он вышел за ворота приветствовать меня, надев в знак особого уважения к гостю свою парадную одежду. Дом его находится на месте сожженного дворца каффского короля. От прежней постройки уцелели только частокол из огромных стволов пальмовых деревьев да несколько торчащих из высокой травы обгорелых концов столбов, поддерживавших крышу дворца. Жилище нагади-раса построено на абиссинский лад: внутри двора, обнесенного высоким частоколом, возвышается большой дом — адераш, предназначенный для приемов, а затем несколько других зданий, как то: спальная хозяина, кухни и пр. За частоколом, кругом его, приютилось несколько групп низеньких хижин, в которых живут солдаты нагади-раса. Двор был наполнен купцами, пришедшими по делам к своему начальнику. Тут были и каффы, и галласы, и абиссинцы. Первые две группы резко выделялись своей внешностью от абиссинцев. Как магометане, они на головах носили большие тюрбаны, а на шее длинные четки. Вандым-Аганьох ввел меня в адераш, который был на этот раз устлан коврами и накурен ладаном. Там сидели за камышовой перегородкой его старушка мать, ставшая недавно монахиней, и восемнадцатилетняя жена. Она очень конфузилась и низко опускала голову и только к концу обеда решилась изредка с любопытством взглядывать на меня. Нам подали отличный обед, и гостеприимный цивилизованный хозяин угощал меня не только местным медом, но п вином, и абсентом («абусент», как он его называл), и даже ликером. Всех моих ашкеров он напоил допьяна, и, когда я возвращался, они бежали впереди моей лошади, не давая мне обогнать их, выкрикивали героические речитативы, стреляли и т. д. Двое из них — Амбырбыр и Аулалэ — даже подрачись, споря, кто нз них храбрее.

18 января. Я принимал у себя раса и показывал ему, как проявляют фотографические снимки. Его в особенности заинтересовал тот момент, когда на белой пластинке начинают обозначаться и принимать ясный облик фигуры знакомых ему снятых людей.

19 января. Рас Вальде Георгис представил меня своей жене — визира Эшимабьет. По нездоровью она не могла принять меня раньше. Прием состоялся в эльфине — спальне раса — и был очень торжественный. Эльфинь — большое круглое здание, имеющее аршин 15 в диаметре и аршин 8 в высоту. Стены обмазаны глиной и выбелены, пол устлан ковром и посыпан свежесорванной пахучей травой. Внутри ряд высоких толстых тесаных столбов поддерживает крышу. Стропила и бамбуковые концентрические обручи с прикрепленными к ним бамбуковыми же основами крыши обмотаны разноцветными кумачами. В доме две двери, диаметрально друг против друга расположенные, и ни одного окна. У середины одной стены стоит высокая кровать под белым пологом, к которой приставлен низенький диванчик, а рядом был поставлен стул для меня. У противоположной стены — другой маленький диванчик, вот вся меблировка. Рядом с кроватью позвышаегся бамбуковая перегородочка. На стенах развешаны ружья и сабли раса, несколько щитов и его библиотека, состоящая нз книг духовного содержания, причем каждая из них, в большом кожаном футляре, повешена на ремне на отдельный гвоздь.
Рас и его жена сидели рядом на низеньком диванчике около кровати. Визиро Эшимабьет — уже пожилая, хотя еще довольно красивая женщина. Цвет кожи ее поразительно светел для абиссинки. Она очень богато одета, и вся она положительно сверкает блеском массы золота и серебра. Ее черный шелковый бурнус, накинутый поверх пестрой шелковой рубашки, богато расшит золотом, на голове серебряная диадема, обвешанная вокруг серебряными цепочками и блестками, в ушах большис золотые серьги и кольца на руках. За ней, обнявшись, стояли несколько фрейлин — хорошеньких галласских и абиссинских девушек, одетых в белые до пят рубашки, перехваченные в талии кушаками. Тут же было несколько маленьких пажей, а около двери, отвернувшись от своей властительницы, не дерзая смотреть на нее, стоял агафари, который ввел меня сюда. За перегородкой находился остальной женский персонал эльфиня, и сквозь щели блестело несколько любопытных глаз. Там были две дочери раса от первой жены, две дочери Эшимабьет от первого мужа, а также две девочки — дочери раса и Эшимабьет.
Поздоровавшись по-европейски за руку с хозяйкой, я сел на стул против нее, и начался церемонный, прерываемый длинными паузами разговор: «Как ваше здоровье? Как вам понравилась наша страна?»
и т. п.
Расу очень хотелось иметь портрет своей жены, и я послал зз фотографией. Но визиро наотрез отказалась выйти во двор, говоря, что боится солнца, и я был вынужден снимать ее в комнате, открыв настежь обс двери.
Появление аппарата положило конец торжественной церемониальности приема. Рас соскочил со овоего места, вытащил из-за перегородки скрывавшихся там четырех молодых женщин и усадил их рядом со своей женой. Каким симпатичным хлопотуном был он в эту минуту!
Как ему, видно, хотелось, чтобы портрет любимой им жены вышел как можно удачнее! Он бегал от нее к аппарату, потом опять к ней, то поправляя украшения на голове, то расправляя складки ее платья. Наконец процедура снимания окончилась. Прежняя скучная натянутость и холодность больше уже не возвращались; молодые дамы не ушли обратно за псрегородку, и мы, сидя за графинчиками белого таджа (меда), весело разговаривали до вечера.
Как только я вернулся домой, от имени визиро Эшимабьет и остальных дам пришли ашкеры и принесли мне несколько корзин с тончайшей энджерой и несколько больших кувшинов старого меда. В ответ на это я послал свою последнюю бутылку шампанского. Вечером я по обыкновению проявлял снятые за день фотографии,. записывал в дневник и болтал с Зелепукиным. Мы лежали, я — на кровати, он — на брезенте на полу, и, прислушиваясь к необычайному оживлению, которое господствовало в стане раса, вспоминали далекую родину...
Высоко приподняв полы нашей палатки, мы любовались чудной картиной окрестностей Андрачи. В эти ночи, как только темнело и на безоблачном небе появлялись мириады звезд, на черном фоне гор, окружающих город, загорались те же бесчисленные звездочки, блестевшие гораздо ярче. Это на биваках горели солдатские костры... Совсем сторон раздавались песни, сопровождаемые редкой, но бесперебойной пальбой, которой пирующие выражали свое воинственное настроение. Залетные пули жужжали иногда над самой нашей палаткой.
Не отставали от солдат раса и мои ашкеры. Поужинав и выпив свою порцию меда, они усаживались вокруг костра и затягивали песни. Большей частью это были воинственные импровизации, и содержание их сводилось к восхвалению самих себя и своего хозяина. Запевал Либаи своим звонким, красивым голосом, а хор подхватывал однообразный припев: «Гедау! Бэрэханьяу!» («Убийца, убийца, бродяга пустыни!»), причем один из ашкеров в виде аккомпанемента ударял в такт ладонями в пустую жестянку для воды. В хоре появлялись и женские голоса.
Чем дальше, тем все оживленнее шло веселье. Наконец, кто-нибудь вскакивал с заряженным ружьем в руках и выкрикивал полный самовосхваления речитатив — фокыр, в заключение которого стрелял на воздух. Товарищи успокаивали расходившегося вояку, говоря ему: «Не горюй (айзох), не горюй! Все правда, что говоришь!» и прерванное пение продолжалось. Воинственные песни сменялись сатирическими, подчас очень остроумными, потом затягивались веселые, плясовые. Мужчины и женщины под веселый припев «Чи-чи-ко! Чи-чи-ко!» изображали довольно недвусмысленные пантомимы, и черный «флерт» вызывал взрывы хохота...
Возбуждение, охватившее Андрачи, было вызвано предстоящей войной. Как к самому радостному празднику, приготовлялись к ней абиссинцы. Видно было, что жажда военного подвига вошла в плоть и кровь этого народа и что, несмотря на всякие беды и лишения, испытанные в прежних войнах, абиссинцы хотя и предвидели большие тягости, но обожали войну. С представлением о войне у абиссинца связана слава и добыча. Его мечты сводятся к тому, чтобы, убив нескольких врагов, вернуться домой, гордясь своим успехом; жена помажет герою голову маслом, а друзья и родственники устроят ему пир. Он отпустит себе длинные волосы и заплетет их в косы — неопровержимое доказательство своей доблести. А какое будет счастье для всего его семейства, если сверх того он пригонит домой тучную корову или приведет пленницу, которая станет носить воду и ходить в лес за дровами, или пленного мальчишку, который до тех пор, пока не вырастет и сам не станет солдатом, будет носить за ним его ружье или щит и пасти его мула...

20 января. Утром я снял опять всю семью раса, и на этот раз более удачно. В этот же день прибыла из Джиммы давно ожидаемая мною партия муки. Она должна была составить основание моего продовольственного запаса, который я надеялся пополнить в походе. Всего муки было около 50-60 пудов, и ее могло хватить всему отряду на 30 дней, считая по 2 фунта муки в день на человека. Аба-Джефар кроме муки прислал мне в дар еще корову. Оказывается, что на первом моем биваке от Джиммы, во время следования в Каффу, местному начальнику было приказано предоставить мпе дурго, а так как он этого почему-то не исполнил, то был оштрафован на одну корову, которая мне теперь, и присылалась в возмещение якобы понесенных мною убытков!..
Выступление отряда было назначено на 24 января, я же решил выехать немного ранее, именно 21-го, чтобы на свободе произвести возможно точную съемку Каффы. Меня назначен был сопровождать переводчик Габру и каффец Ката-Магуда, помощник катамараши.
Вечер прошел в сборах, и на следующее утро мой обоз выступил.
Я пробыл в Андрачи до полдня, печатая в эльфине снятые накануне фотографии. Вся семья раса принимала в этом деятельное участие. Визиро Эшимабьет фиксировала отпечатки, падчерица ее клала их затем в ванну Даже постоянные члены эльфиня — суровый монах (бывший полковник, по смерти жены припавший схиму) и другой молодой монах (из секты девственников) — оживились и с любопытством толпились около ванн. К 11 часам печатание было окончено. Визиро Эшимабьет угостила меня завтраком, и после долгих прощаний я наконец отправился в путь. Ночевал я в Бонге, в доме нагади-раса.

V.ЧЕРЕЗ КАФФУ И ГИМИРО ДО ГРАНИЦ АБИССИНИИ

22 января. Весь день я пробыл в Бонге в гостях у нагади-раса Ванным-Аганьоха. Тут я окончательно сформировал караван для дальнейшего движения .
Порядок движения был следующий. Выступали около 7 часов утра, когда спадала роса и становилось теплее. Пока снималась палатка и вьючились мулы, мы с Зелепукиным съедали наш ранний завтрак.
Затем выступал обоз. Впереди шли два пастуха с тарадами (столбы от палаток), соразмеряя свой шаг с полным шагом мулов; за ними ехали один или два конных ашкера, а за лошадьми послушно шли стадом груженые мулы, за которыми следовали ашкеры. Каждым двум из них был поручен надзор и вьючка двух мулов. В хвосте ехал старший над обозом — Абое, а позади всех — Зелепукин, своей широкоплечей грозной фигурой и малновым цветом загорелого лица составлявший полнейший контраст с легкими. стройными, чернокожими абиссинцами.
Спустя некоторое время по выступлении обоза я садился на своего очередного мула и выступал, сопровождаемый оруженосцами, которые несли мои ружья, ранец с письменными принадлежностями, универсальный инструмент и фотографнческий аппарат. Со мною шли тоже переводчик каффского языка — Габру и состоящий при мне проводник Катама-Гуда. Двигались мы обыкновенно очень быстро, но в дороге я часто останавливался, наблюдая азимуты и нанося па планшете местность. В полдень, если позволяла погода, я производил солнечное наблюдение. Мы делали в сутки переходы в 20 — 30 верст и в 2—3 часа дня становились на ночлег. По приходе на бивак мулы пускались на пастбище, а вечером их брали на коновязь. Немедленно разбивались палатки, часть ашкеров отправлялась за водой, дровами и травой; остальные приготовляли вместе с моими двумя поварами пищу.
В этот период нашего похода мы ели великолепно. Люди получали в день по большому стакану муки на человека, из которой они пекли себе очень вкусные лспешки — кита, и ели их, обмакивая в толченый красный перец или в перцовый соус. Каждый день они получали мед, который пили с водой, и каждые два дня — мясо... Мы с Зелепукиным, имея в изобилии и мясо и муку, и масло, чуть ли не пировали.

23 января. Утром мы выступили из Банги. Отправив обоз вперед, я сделал восхождение на гору Вонга-Шамбата, что в переводе значит «Субботняя, или праздничная, Бонга». Это название дано ей потому, что на вершине ее когда-то находился храм богу Денто или Деонтосу, где приносились несколько раз в год массовые жертвоприношения.
Вершина горы, поросшая высокой травой, а по бокам густейшим лесом, достигает 2075 метров над уровнем»моря. С нее я сделал азимутные наблюдения. Отсюда мы спустились к р. Гича, перешли ее по сделанному из стволов финиковых пальм мосту и поднялись на тянувшийся на запад от нас хребет. Здесь местность очень живописна. Казалось, будто едешь по чудному парку. По обеим сторонам дороги встречались краснвыс рощи финиковых пальм, кофейных и громадных лиственных деревьев разных пород, сменявшиеся иногда поросшими высокой травой полянами. В былое .время всс эти полянки были заселены, о чем свидетельствовали уцелевшис плантации банановых деревьев.
Мы стали биваком у подножия горы Бонга-Беке (в переводе «Видать Бонгу»), на берегу быстрого тенистого ручья.

24 января. Отправив обоз прямой дорогой на юго-запад, я поднялся на гору Бонга-Беке. Этими местами меня сопровождал начальник области Даке — Дане-раша, молодой красивый каффец. Легко, изящно
сидел он на отличной рыжей лошади и смело, ловко управлял ею.
Его белый плащ спадал вниз художественными складками, короткие широкие штаны обнажали от колен мускулистые сухие ноги. Семити-ескими чертами своего лица и всей своей первобытной фигурой он походил на древнего библейского воина. За ним бежало несколько слуг, из которых один — типичный каффец громадного роста — все время трубил в рог из маленького слонового клыка, извещая население о проезде его вождя.
Дорога шла полого, поднимаясь среди густого леса, поросшего в промежутках между громадными деревьями густыми зарослями бамбука и папоротника. Последний на вид походил на маленькие пальмы и достигал высоты нескольких аршин. Вершина горы была густо населена. Маленькие, наскоро построенные после войны хижины скрывались а рощах банановых плантаций и были окружены затейливо сплетенными из расщепленных стволов бамбука заборами...
В одной из таких усадеб проживали под строгим надзором жены пленного каффского короля — тато Тченито. Я желал познакомиться и послал предупредить их о моем посещении. Через узенькие охраняемые сторожами ворота мы вошли в небольшой чистенький двор. На разостланной воловьей шкуре в тени банановых деревьев сидела молодая, довольно красивая женщина, а за ней стоял главный страж пленного гарема — большой безусый евнух.
Поздоровавшись, я стал разговаривать с нею через переводчика. Она отвечала на все мои вопросы совершенно непринужденно, держала себя сдержанно и с удивительным достоинством.
Дочь короля Кушо, одного из бывавших данников Каффы, она вышла замуж 12 лет; теперь ей 25 лет, и 13 лет замужества были для нее, по ее словам, сплошным счастьем. Король любил ее больше всех, и украшал и одевал богаче других овоих жен, и чаще всех призывал ее к себе. Она любила своего короля, тосковала без него и спрашивала меня, не видал ли я его, здоров ли он, не умер ли уже в заточении...
Удивительно просто рассказывала она, с сожалением вспоминая прежнюю жизнь На лице ее все время лежал отпечаток глубокой грусти.
С нею вместе находились еще две жены, четыре наложницы короля и бойкая, красивая 12-летняя его сестра. Я просил, чтобы они тоже вышли, и снял с них фотографию. Среди наложниц была одна «восходящая звезда», удивительно хорошенькая галласка, замечательно веселая. Бй нигде, кажется, не было скучно, даже в плену, и в то время как все были печальны, она улыбалась и даже кокетничала .
Простившись, я отправился на вершину горы, чтобы произвести оттуда наблюдения. Но солнечное полуденное наблюдение не удалось, так как тучи заволокли небо. Я взял только азимуты на окружающие горыггоры и после долгих допросов окончательно установил их названия. С горы Бонга-Беке видна вся Каффа, разделенная естественными границами на 12 областей. На северо-западе возвышаются горы Бача-аки-Кела и Гауа-Гунда в пограничной с Герой каффской области Гауата.
Немного южнее, по отрогам горного хребта, расположилась область Гимби с находящимися в ней вершинами Гида, Шонга, Голи, а к западу от нее, на гребне хребта, — область Геше. К юге-западу от Гимби по течениям речек, стекающих в Гуми, виднелись лесистые области Бута и Опа, а еще южнее по самому гребню главного горного хребта, направлявшегося на юго-восток,— область Чана. На северо-востоке, по долинам стекающих в р. Годжеб речек, были области Шаша и Шара.
Южнее от них — Каффа с городом Андрачи, к востоку от Каффы — область Бута, а на гребне, служащем водоразделом рек Гаджеб и Гуми,—область Адия. На юго-западе вырисовывалась гористая область Гоба.
Сама гора Бонга-Беке находилась в области Дече. Отсюда явственно обозначалась система р. Гуми. Среди горных ущелий текла она с северо-востока из гор Буты и у подножия горы у города Андрачи соединялась в р. Гича. Последняя стекала с горы Банга-Беке и огибала гору с запада. Миновав Банга-Беке, Гуми выходила в широкую низменную равнину.
Здесь кончались владения собственно Каффы и начинались негрские поселения Шуро. На северо-западе виднелась долина р. Годжеба. С горы Бача-аки-Кела стекает в Годжеб, по словам туземцев, р. Тира. На северо-востоке с гор Адии течет в р. Годжеб р. Адия. Воды юго-западных склонов Гауаты к западу от Опы образуют р. Мену, впадающую а Джубу и Собат. Отсюда видно было, как главный хребет от Геры протягивался на юго-восток. Высота горы Банга-Беке — 2615 метров над уровнем моря, а вершины Бача-аки-Кела, Гауа-Гундо, Гида и Шонга превышают 3000 метров. На востоке, на водараздельном между реками Омо и Гумн гребне, выделялся остроконечный пик горы Уадибнало, также, вероятно, превышающий 3000 метров над уровнем моря. Хребет постепенно и значительно понижается к югу.
Только в пять часов пополудни пришли мы на наш бивак, расположившийся на берегу р. Уоши, в области Дече. Меня ожидала толпа каффцев с начальником области во главе. По приказу раса они принесли продовольствие для моего отряда (дурго). Я принял барана от раша и дал ему пять ефимков, от остального же я отказался и возвратил дурго принесшим его полуголодным каффцам, прибавив им еще несколько ефимков на покупку зерна. Каффцы были этим очень тронуты — били себя в знак благодарности в грудь и целовали землю.

25 января. Мы выступили после полдня. По нашему биваку бродили совершенно голые голодные каффские дети, подбирая всякие отбросы. Жалко было смотреть на них. Они совсем потеряли человеческий облик и были страшно худы, точно обтянутые кожей скелеты. На тоненьких, почти лишенных мяса ногах резко выделялись суставы колен, щеки и глаза впали, а животы раздулись.
Утро было свежее (10’R), трава покрыта обильной росой, и несчастные дети, дрожа от холода, искали в траве кости, дрались между собоя из-за внутренности барана, и если находили его ноги, то обгладывали на них кожу и мякоть.
У меня произошлс столкновение с одним нз моих эльфинь-ашкеров -—Амбырбыром, молодым горячим тигрейцем. Он поссорился с Хайле и, несмотря на то что тот заклинал его богом Булатовича — «Ба Булата Амлак!»— не трогать его, вступил с Хайле в драку. Все это происходило на моих глазах и было, следовательно, посягательством на авторитет моего имени. Ввиду этого мне пришлось вступиться лично в это дело. Несмотря на мое приказание, Амбырбыр ве остановился. Тогда я его ударил, но он обозлился от этого еще больше и готов был броситься на меня. Пришлось действовать решительнее. Я толкнул его в грудь, и он упал без чувств. Через несколько минут он пришел в себя. Этим инцидент окончился. В наказание за буйство я Амбырбыра отчислил от эльфинь-ашкеров и заменил его Арегауем.
Мы сделали небольшой переход и остановились в земле Бута. По дороге мне показывали усыпальницу каффских королей. Могилы были совершенно сровнены с землей и ничем не отмечены.

26 января. Мы вступили в область Чана. Пройдя дорогу, ведущую мимо поселений каффцев по гребню хребта, и миновав заставу, мы пошли вдоль границы шуро. Они отделены от Каффы широкой необитаемом полосой, которая прилегала на западе к заповедным слоновым охотам каффских королевой. По дороге нам то и дело попадались следы слонов. Шуро, зная, что в их сторону предпринимается поход, усиленно оберегали свои границы и следили за этой дорогой. И в густой траве, и на опушках леса то тут, то там показывались мельком их черные фигуры.
Проследовавши через эту местность, мы миновали заставу и вновь вступили в довольно населенную область Чана. Бивак мы разбили рядом с отрядом вновь назначенного начальника пограничных каффских областей — Ато-Кассема. Он вскоре пришел меня приветствовать и принес в дар несколько кувшинов меду. Ато-Кассем, 60-летний старик, тщедушный, льстивый, был раньше судьей в Куло. Эти области под свое начальство он получил в виде пенсии за долгую службу.
Недалеко от нашего бивака находился дом известного жреца (бале) Чаны, за которым я приказал послать. Бале скоро пришел и сел у входа в палатку, не решаясь войти в нее, чтобы не оскверниться пребыванием в жилище употребляющего в пищу мясо нечистых животных человека, за какового он почитал европейца. Бале — молодой, очень красивый каффец, по внешности ничем не отличается от остальных соплеменников.
Происходит он из рода Госса, и все его предки, насколико он помнит, были тоже жрецами. Я его о многом расспрашивал, но мало чего добился.


27 января. Мы спустились с хребта к р. Ука (с высоты 2400 метров на 1700 метров над уровнем моря) по искусно проложенной по гребню отрога дороге. Она шла среди густого леса, в котором деревья достига-ли невиданных мною размеров. Даже кактусы колкуала спорили своей высотой с самыми колоссальными деревьями. В лесу мы встретили много обезьян, но птиц нам не попадалось почти ни одной. Реку Ука мы перешли по отлично устроенному мосту. Ука составляет южную границу собственно Каффы, и за ней начинаются земли шодвластных Каффе племен. Область эта называется Уота. Начальник ее, Уота-раша, встретил нас на границе своих владений.
Мы остановились биваком около реки, а на следующий день поднялись вновь на хребет. Я взошел на вершину находившейся вблизи горы Бока, или Бокан, откуда с высоты 2714 метров открывался далекий кругозор на юг и юго-восток. Отсюда отчетливо видно, как гребень главного хребта тянется на восток и поворачивает затем на юг. Далеко в дымке виднеются его южные вершины, с которыми я потом ближе ознакомился и узнал их имена — Кастит, Сай, Уйта, Шаши и др. Еще дальше на востоке возвышается остроконечная пирамидальная вершина горы Диме, которую Дональдсон Смит назвал своим именем М.I. Smith.
На север от нее вырисовывалась другая, еще большая гора, имеющая форму наискось усеченной сахарной головы. Эту гору мы назвали Менелик-Саганейт. Эти две горы находились по той стороне р. Омо.
Видимое направление гребня главного хрсбта породило во мне первое сомнсние в возможности того, чтобы река могла обогнуть его с юга и повернуть на запад. (Дальнейшсе путешествие окончательно удостоверило, чго вновь открытый хребет отклоняет Омо на юг, заставляя ее впадать в о. Рудольфа, и составляет водораздел рек Нила п Омо.) Гребень хребта покрыт в некоторых частях лесом, а пологие западные скаты сго и долины многочисленных направляющихся на запад притоков реки Мену были густо населены, Тут обитали племена гимиро, подразделявшиеся на маленькие, зависимые от Каффы княжества: Каба, Шево, Ишено, Яйно, Дука, Бенешо, Шяро и Шяко.
Народ этот по типу разнится от каффцев. Цвет кожи у гимиро темнее и черты лица грубее. Язык совершенно отличен от каффского и очень труден в смысле произношения. Он изобилует свистящими и зубными согласными; некоторые слоги как бы глотаются. Отличается он также и от языка племен сидамо: куда, конты и других, но говор этих языков схож, и в них попадаются общие корни. Веруют гимиро в бога, называя его примятым от каффцев именем Иер или Иерочи. Существует, впрочем, и другое божество Кий, которому приносятся жертвы. Гимиро не признают обряда обрезания. Культура этого народа одинакова с культурой каффцев, так же как оружие и одежда. По характеру они скорее мирный и трудолюбивый, чем воинственный, народ. Дома их построены очень искусно и прочно. Среди домашней утвари попадаются впервые встреченные мною в Абиссинии корыта, сделанные из ствола колкуала. Гимиро глубоко вскапьшаюг кирками свои поля и засевают их хлебами всех родов в зависимости от высоты местности. Скотоводство процветает. Коровы у них очень хорошие, лошадей же совсем нет.
Они держат в большом количестве пчел; пчеловодству благоприятствуют богатая растительность и влажный климат.
На вершине Бокана я произвел солнечное полуденное наблюдепие и взял азимуты на окружающие горы. Собравшаяся вокруг меня толпа туземцев с любопытством раосматривала и меня, и мой инструмент.
Я расспрашивал их о названии окружающих гор, но они знали только ближайшую местность и ничего не могли мне сказать относительно гор, видневшихся на юге, кроме того только, что там живут шуро, т. е. черные. Когда я попросил у них воды, они принесли ее в саженном стволе бамбука.
Спустившись в долину р. Уайна, лежащую нз высоте 2000 метров над уровнем моря, мы вступили в густонаселенную область Шево. Реку Уайну, текущую в болотистых берегах, мы перешли по отлично сделанному мосту, устланному пальмовыми ветвями. По ту сторону реки жители расчищали дорогу для проезда раса. Завидя нас, некоторые скрывались в чащу, остальные же, низко кланяясь, приветствовали словами:
«Саро, саро!».
Мы остановились на берегу одного из притоков р Уайны, на месте будущего бивака раса. Для него сооружен целый дворец на берегу ручья, состоящий из нескольких домов, построенных, в виде громад.
ных шалашей, окруженных затейливым забором. Во дворце идут деятельные приготовления к приему раса. Гимиро сносят сюда муку, завернутую в банановые листья, и мед, а солдаты Ато-Кассема приготовляют из него тэдж. Одни из них мелко рубят листья гешо (одурманивающее средство, прибавляемое в тэдж), другие разбавляют мед водою в громаднык кувшинах и корытах, отделяя от него воск. Ато-Кассем и князь Шево пришли на мой бивак, привели мне барана и принесли меда и муки. Мед был замечательно душистый и совершенно белый, но есть его днем оказалось невозможным. Как только его внесли в палатку, она наполнилась пчелами, облепившими и тарелку и ложку и летавшими у самого рта. Здешние пчелы сравнительно с нашими очень добры, и от них можно отмахнуться, тем не менее одна нз них, сев снизу на ложку как раз в тот момент, когда я клал ее в рот, ужалила мне язык и заставила отложить до вечера мой десерт. Язык сильно распух, и два дня я с трудом мог разговаривать.

29 и 30 января. Два дня мы простояли на месте. Я занимался солнечными наблюдениями, определил широту, проверил хронометр, определил склонение магнитного меридиана и нанес на карту последние этапы моего пути. Отдых был для меня весьма кстати, так как ревматизм в ногах все еще не проходил, а после двух восхождений на горы Бонга-Беке и Бакан боль значительно усилилась, чему способствовала сырая и холодная погода по утрам. 29 января я ездил фотографировать двух виденных мною накануне повешенных. Они висели уже более года на громадной сикоморе и совершенно высохли. Кожа их местами стала белой, а у одного под мышкой я заметил пчелиный леток: вероятно, в грудной полости у него завелся рой.
На биваке нашем царило большое оживление. Днем ашкеры упражнялись в метании дротика в цель, и попавший наибольшее число раз в знак своей победы шел к цели по спинам лежавших ниц товарищейигроков. Вечером затевались песни и пляски, во время которых каффцы показывали нам свой боевой танец, очень красивый и напоминающий лезгинку. Танцуют двое, вооружившись копьями и щитами. Один из пляшущих, дико вскрикивая в такт песне, нападает и, направив копье свое в грудь противника, заставляя копье все время дрожать, наступает на него, а тот отступает, парирует щитом удары и затем наступаст в свою очередь. Движения танцующих были очень плавны и изящны; они описывали круги, как в лезгинке, а в разгаре пляски проделывали удивительные па, высоко подпрыгивая, бросаясь друг на друга, иногда приседая, как у нас в присядке.

30 января. Произошел эпизод, показавший, насколько развит был среди моих ашкеров дух товарищества. Один из них, Данье, страдал сифилисом, и ноги его были покрыты язвами. Он скрывал от меня свою болезнь из боязни, чтобы я не отставил его от похода, и молча терпел, делая одинаковые с прочими одиннадцатичасовые переходы пешком и не отставая ни в чем от товарищей. Здесь представился случай купить лошадь у одного нз солдат Ато-Кассема, и так как у Даиье не было на это денег, то товарищи, устроив складчину, собрали нужные на это 30 ефимков.

31 января. Мы вступили в землю Ишено, которая граничит на востоке и юге с владениями не признавших еще власти Абиссинии негров шуро. Западная граница отсюда всего верстах в десяти, а восточная в двадцати. Местность так же богата растительностью и обильна водой, как и только что пройденная нами. Дорога тянется вдоль западных склонов хребта, пересекая многочисленные речки с устроенными через них отличными мостами.
Мы разбили наш бивак рядом с выстроенным для раса домом, и вскоре по нашем прибытии явился князь Ишено, громадного роста типичный гимиро, и принес мне в дар муку, мед и барана.

1 февраля. На следующий день мой отряд дневал, а я поднялся на хребст, составляющий на западе границу Ишено. Меня сопровождал целый отряд гимиро, человек в сто, под предводительством князька. Из моих слуг я взял только оруженосцев, к большому огорчению других ашкеров, предполагавших, вероятно, что мы предпринимаем набег на соседей. С высоты гребня виднелась низменная долина текущей на восток р. Ука, соединявшаяся вдали с другой (по словам туземцев, долиною р. Гума).
По склонам гребня разбросаны многочисленные поселения шуро.
До них, казалось, рукой подать, и моими спутниками овладело страстное желание спуститься туда, во вражью землю и дать наконец волю своим боевым стремлениям. Мне с трудом удалось удержать нх. Осмотрев местность, я повернул назад.
На обратном пути мы проезжали мимо базара, на котором толпилась масса народа — мужчин и женщин, — бросившаяся бежать прн нашем появлении. Князю Ишено с трудом удалось остановить и успокоить своих подданных, и они продолжали прерванную торговлю. Продавались тут хлеб, пиво, куры, бараны и разные ткани. Торговцами и покупателями являются главным образом женщины, для мужчин же базар служит клубом. Они толпились тут с длинными трубками в зубах, болтая и обмениваясь новостями. Я купил у одного каффского дворянина большую деревянную трубу и приказал ему прийти за деньгами иа бивак. В назначенное время он явился. Я пригласил его в палатку, угостил медом и разговорился с ним. Мой собеседник оказался язычником, раньше он был очень богат, имел много скота. У него были две жены, семь рабынь и трое детей, но все они погибли по время войьы. Он рассказывал об этом с неподдельной грустью. «Я просил у бога смерти,—говорил он, — но он не дал ее».
— Кто же бог? — спросил я его.
— Иере) — ответил он мне. (О другом каффском божестве — Деонтос — он хотя и знал, по не мог мне объяснить, какая между ними разница. Знал он также и про дьявола — шайтана.) Я спросил его, слыхал ли он про Христа. Последовал отрицательный ответ.
— А про Богородицу?
— Про Мариам слышал!
— Что же, ты думаешь, будет с тобой после твоей смерти?Эот вопрос, видно, затронул одно из самых чувствительных и живых мест его души, и он решился поделиться со иной тем, что давно тяготило его.
— Это истина,— начал он воодушевленно, — то, что я говорю, есть истина! Слыхали мы, что хорошие люди будут после смерти блаженствовать, а дурные мучиться. Слыхали мы, что для первого постятся:
мясо — вкусно, масло — вкусно, а их не едят. Красивых женщин много, к ним влечет,— а воздерживаются. Слышал я все это, как слух, и давно у меня от этого душа болит (дословно, живот болит), Но что это все значит и как это произойдет — не знаю.
Я изложил ему вкратце основы христианского учения. Он слушал с большим вниманием, ударяя себя по временам кулаком в грудь, и в заключение спросил:
— Что же надо сделать?
— Креститься!
— А кто же меня научит постам и обрядам? И можно ли мне креститься, раз мои предки не были крещены? Хорошо ли я сделаю?
Я ему еще раз посоветовал креститься, после чего он поблагодарил меня и, видимо, душевно взволнованный разговором, ушел...
Вечером прискакал гонец с письмом от раса. Он извещал меня о том, что прибудет а Шево на следующий день, спрашивал о моем здоровье и об успешности моих работ. «Много ли видал земли?» — говорилось в письме. Я ответил ему, что, слава богу, здоров, земли видел много и что на следующий день приеду его навестить в Шево.

2 февраля. Утром я сделал небольшую прогулку в землю Яйно, к южным границам гимиро, а после обеда отправился верхом в сопровождении двух ашкеров, тоже верхами, к расу. Широко раскинулся его лагерь. Дорога на несколько верст от ставки раса была усеяна по бокам палатками. Солдаты, солдатки, дети, мулы — все было перемешано тут в беспорядке. Где только местность позволяла, я ехал широким галопом. При виде меня некоторые из встречавшихся абиссинцев почтительно давали дорогу, другие же презрительно оглядывали, крича:
«Али». Так прозвали абиссинцы итальянцев, а вместе с ними и всех белых. Название это в высшей степени оскорбительно, и Менелик под угрозой наказания жирафом запретил звать так европейцев. Но на этот раз я не обращал внимания на обидные крики, не желая с репрессалии начинать знакомство с моими будущими товарищами по походу.
Впрочем, слышались и одобрительные возгласы, относившиеся к моей лошади и езде, как, например: «Ай фарас! Ай фарас! Фрэндж фарасенье!» («ВОТ лошадь! Вот лошадь! Иностранец — «кавалерист!»).
Я застал раса на дворике его ставки окруженным офицерами. Он сидел, поджав под себя ноги, на ковре под тенью развесистого дерева и беззаботно чистил себе палочкой зубы. Старый, закаленный в боях воин чувствовал себя, по-видимому, счастливым, находясь вновь но главе своего войска, в походе, под открытым небом, на границе неприятельской земли, накануне перехода в нее. К этому чувству удовольствия должна была примешиваться некоторая нервная тревога, какую испытывает скакун весной на старте после мирно проведенной зимы, перед новой борьбой.
Мы сердечно встретились с расом, и я пробыл с ним до захода солнца. Вечером я вернулся на свой бивак.

3 февраля. С 8 часов утра стали прибывать непрерывной вереницей солдаты раса. Около 10 часов послышались вдали чистые звуки флейты, извещавшие о его приближении. Впереди ехали литаврщики в красных фесках, сидя на крестце мулов, на которых спереди были навьючены литавры, и, высоко размахивая палками, били в них красивый веселый бой. За литаврами везли на двух мулах громадную палатку раса, а носильщики несли длинные бамбуковые столбы от нее. Затем вели его лошадей в богатых серебряных уборах и заводных его мулов. Конюх любимого боевого коня раса нес два его собственных копья — серебряное и медное. Далее следовала длинная вереница пажей и носилыциков с вещами раса: складным деревянным креслом в красном кумачовом чехле, ковром, аптечкой, двумя небольшими мехами для воды, библиотекой, подзорной трубой и т.п. Вещи эти рас берет с собой во время своих путешествий и походов. За носильщиками шествовали флейтисты, и, наконец, окруженный всеми офицерами и солдатами своей охраны, ехал главнокомандующий; непосредственно за ним следовали оруженосцы, неся десяток ружей раса в красных шерстяных чехлах и столько же поясных патронташей, наброшенных оруженосцам на шею.
Мул раса в тяжелом серебряном ошейнике был оседлан абиссинским седлом, покрытым бархатным, расшитым шелками вальтрапом.
Рас был в белой тонкой рубашке и таких же штанах. Черный шелковый бурнус был надет поверх тончайшей шаммы, накинутой на плечо; свободным концом ее он закрывал себе лицо до глаз. Ноги раса были босы, а голова покрыта широкой фетровой шляпой. Маленький револьвер и оправленная в золото сабля (боевое отличие, полученное от императора Менелика) составляли вооружение раса.
Рас расположился в ожидании сбеда и одном из домов, где поставлена была его походная постель и разостланы ковры. Здесь он принимал депутации приходивших к нему с поклоном туземцев. Депутаты приветствовали раса земными поклонами и в знак радости лицезрения своего властелина целовали землю и ударяли себя ладонями в грудь.
Князь Ишено привел в подарок несколько чудных быков, одного из которых рас подарил мне.
Князь Ишено и его подданные как пограничные жители, были приглашены принять участие в походе, и они с радостью приняли это предложение. Из пих был образован особый отряд под командою состоявшего до сих пор прп мне переводчиком Габру.
На следующий день решено было перейти границу шуро. Их земли были отделены от гимиро густым порубежным лесом, через который вели только труднопроходимые пешеходные тропинки, и рас приказал немедленно отправить вперед рабочих для расчистки дороги и для охраны назначил сборный отряд из ста солдат.
Я пожелал отправиться с передовым отрядом и после большого обеда у раса, на который были приглашены все офицеры, старейшие из солдат и вся охрана его, выступил иа границу.
Часов в 5 вечера мы достигли опушки пограничного леса и стали биваком на маленькой поляне. Я поехал вперед, чтобы ознакомиться с местностью. Пройдя несколько верст по едва заметной тропинке среди густейшего леса, мы наткнулись на дозорных шуро, скрывшихся при нашем приближении, и, наконец, поднялись на гребень горного отрога, обрывом спускающегося к неизвестной реке. Долина ее и холмы, насколько только охватывал глаз, были густо заселены. Из домов поднимался дымок. Очевидно, там приготовлялась пища. С пастбища возвращался скот, и вид чудных, белых коров раздражал аппетит моих спутников, восклицавших все время: «Смотри, сколько коров! Какие белые! Эх и коровы!.. Вот так коровы!..» Поля кругом были возделаны. Во всем была заметна тихая, трудолюбивая жизнь мирного народа, и грустно было подумать, что завтра все это будет разрушено... Картина изменится: жители побегут, угоняя свой скот и унося скарб и детей. Будут, наверное, убитые, раненые и пленные, запылают дома, и от них останутся только пепелища. Разве шуро не предвидят этого? Рас Вальде Георгис не раз передавал им через их соседей гимиро совет добровольно покориться. Они знают, что абиссинцы близко: дозорные стерегут все пути, ведущие в их страну. Гроза надвигается, горе, очевидно, близко, неминуемо, и, несмотря на это, накануне его они беззаботно готовят пищу.
Уже смеркалось, когда я вернулся на свой бивак; по дороге попадались мои ашкеры, отправившиеся за водой. По собственной инициативе они приняли при этом все военные предосторожности, и двоих несших воды конвоировали, двое других с заряженными винтовками.
Вечером зарезали подаренного расом быка, и я угостил сборный отряд ужином, 14 офицеров я пригласил в палатку, и мы ели сырое мясо, обмакивая его в красный перец. Мои гости явились с собственными ножами или кинжалами (у некоторых в ножны шашки были вставлены маленькие ножички) .
Во время обеда мы установили порядок ночного охранения, ввиду представлявшегося вероятным нападения шуро. На четырех углах бивака разложили костры, а впереди их залегли караулы, по восьми человек каждый. Им было строго наказано стрелять только в крайности и отнюдь не внутрь бивака; собираться в случае тревоги было приказано к моей большой палатке. Наши ожидания, однако, не оправдались, в ночь прошла спокойно...


ПРОДОЛЖЕНИЕ, часть 3