GEOGRAFIA.ru

ГЕОГРАФИЯ.ру

Страноведческая журналистика

Главная страница     Путешествие во времени


Иван Ефремов

ДОРОГА ВЕТРОВ

ГОБИЙСКИЕ ЗАМЕТКИ


СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие

Книга первая КОСТИ ДРАКОНА (Лууны яс)

Глава первая. Древняя суша

Глава вторая. За Тремя Прекрасными

Глава третья. Красный лабиринт

Глава четвертая. Останец Цундж

Глава пятая. Путь на восток

Глава шестая. "Богатый стол"

Глава седьмая. Домой

Книга вторая ПАМЯТЬ ЗЕМЛИ (Газрын Дурсгал)

Глава первая. За скелетом неведомого зверя

Глава вторая. Штурм Нэмэгэту

Глава третья. В лабиринтах ущелий

Глава четвертая. Узкая синяя Гоби

Глава пятая. Вдоль подножия Алтая

Глава шестая. Голубые маяки Долины Озер

Глава седьмая. По хангайским степям

Глава восьмая. На дальний запад

Глава девятая. Через разливы рек

Глава десятая. Могила Дракона

Глава одиннадцатая. Разгадка "Красной гряды"

Послесловие

Справка-словарь

======================================================================

Глава восьмая НА ДАЛЬНИЙ ЗАПАД

С добрым подружиться - путь луны пройти.

Поговорка

Новый экспедиционный год наступил так быстро, что мы едва успели управиться с делами по разборке коллекций и обработке наблюдений в Москве. На этот раз мы запоздали и начали подготовку к полевым работам только с мая 1949 года в Улан-Баторе. Экспедиция выехала почти в том же составе, как и в 1948 году. Малеев поправился за зиму в Москве и опять оказался в нашем коллективе. Новым членом экспедиции был кинооператор Н.Л. Прозоровский - бывалый путешественник, оказавшийся отличным товарищем и неутомимым работником. В начале июня мы приступили непосредственно к исследовательским работам. Рождественский выехал из Улан-Батора во главе отряда, чтобы начать изучение местонахождений на крайнем западе республики. Я оставался временно в Улан-Баторе вместе с Новожиловым из-за досадного нездоровья - "прострела", полученного во время перелета из жаркой Москвы через холодную Сибирь. Еще в 1932 году геолог Е.Э. Разумовская посетила впадину озера Бэгер-нур ("Почка-озеро") в Гоби-Алтайском аймаке. Исследовательница была поражена количеством костей ископаемых животных: носорогов, мастодонтов и трехпалых "лошадей" - гиппарионов. В задачу отряда Рождественского входило обследование и раскопки Бэгер-нурской котловины. Отсюда его отряд должен был пройти в огромную впадину Шаргаин-Гоби ("Палевая Гоби"). Края впадины составляли обширные лабиринты размывов красноцветных пород гобийского типа. В них могли залегать богатые местонахождения, и у нас были все основания ожидать новых и интересных находок. Рождественский собирался организовать опорную базу с запасом горючего, продовольствия и упаковочных материалов в центре Гоби-Алтайского аймака - Юсун-Булаке ("Девять ключей"). Сюда должны были подойти машины моего отряда и в зависимости от результатов раскопок в Бэгер-нуре и поисков в Шаргаин-Гоби двинуться дальше на запад, к гигантским озерам Хиргис-нур ("Киргизское озеро") и Хара-усу ("Черная вода"). Между этими двумя озерами существовала протока, по которой воды озера Хиргис-нур перетекали в озеро Хара-усу. Быстрые воды протоки преграждали путь всем животным, которые должны были предпринимать обход на многие сотни километров вокруг того или другого из озер, чтобы пройти на юг или, наоборот, на север. Только волки перебирались через протоку. Поэтому она получила меткое народное название Чоно-Хайрих ("Волчий прыжок"). Крутые берега Чоно-Хайрих сложены красноцветными отложениями, заключающими кости третичных млекопитающих, как и в Бэгер-нуре: мастодонтов, носорогов, гиппарионов. На старом Хобдосском тракте, поблизости от великих озер, экспедиция геолога И.П. Рачковского открыла невысокую гряду Оши с остатками таких же животных. К огромным озерам мы и должны были направиться на Юсун-Булака. По дороге следовало осмотреть Дзергенскую котловину, где тоже могли быть ископаемые животные. Еще в Москве мы мечтали побывать на великих озерах запада Монгольской Народной Республики. Особенно ярился Эглон - страстный рыболов. По сведениям наших путешественников, озера эти пресные и очень богаты рыбой. Легко понять энтузиазм, с которым Эглон готовил к путешествию 1949 года резиновую лодку, бредень, удочки. Но судьба, как это мы увидим, разрушила все мечты. Кроме великих озер Монголии, мы еще с прошлого года стремились увидеть знаменитого Менгэн-Тэмэ ("Серебряного Верблюда") или Менгэн-Дэш ("Серебряную Наковальню"). В горах Байтак-Богдо, на западной границе МНР (Синьцзян-Уйгурский автономный район КНР), на широкой равнине между двумя параллельными хребтами лежит огромный камень, отливающий серебром на сглаженных и отполированных ветром выступах. Это не камень, а сплошная глыба железа - судя по цвету, с большим содержанием никеля, - очевидно, гигантский метеорит. Его еще не осматривал ни один специалист, но если размеры глыбы не преувеличены очевидцами, то "Серебряный Верблюд" - один из величайших в мире метеоритов. Я предложил Метеоритной комиссии Академии наук взять с собой их сотрудника и доставить его к месту залегания метеорита. Метеоритная комиссия размышляла над этим простым делом так долго, что мы не дождались ее решения до конца экспедиции и этим ожиданием упустили время, когда смогли бы побывать там сами. Будем надеяться, что "Серебряный Верблюд" - возможно, величайший метеорит Азии - все же скоро удостоится внимания тех, кому надлежит этим заниматься! Приключения отряда Рождественского описаны в его книге "На поиски динозавров в Гоби", в ней же приведены данные о его маршруте и работах. Чтобы не повторяться, я буду говорить лишь о своих впечатлениях. Две недели спустя после отъезда Рождественского, 21 июня 1949 года, я выступил из Улан-Батора на трех машинах: "Волк" и "Дракон" были ветеранами экспедиции, третья машина - полуторка "ГАЗ-АА", названная "Олгой-Хорхой" по имени страшного червяка гобийских легенд, была взята нами специально для работы в ущельях Алтан-улы на "Могиле Дракона". Управлял ею рабочий прошлой экспедиции, здоровенный Коля Брилев, получивший за зиму шоферские права. Новожилов облюбовал себе эту машину. Иван-Козлиный (Александров) упросил взять его в маршрут в качестве рабочего и помощника Безбородова. "Дракон", по нашим расчетам, должен был идти обратно в Улан-Батор сразу же из Юсун-Булака. Еще одним новым членом нашей экспедиции стал только что прибывший из Москвы юный препаратор И.А. Дурненков - очень старательный, работящий и веселый паренек, пришедшийся по душе всему коллективу экспедиции. Под дождем выехали на Сухэ-Баторское шоссе и на двадцать втором километре свернули налево, на Арахангайскую дорогу. Сильный дождь перешел в град. Похолодало. Хмурая погода длилась до самого вечера, пока мы ныряли по зеленым холмам с перевала на перевал. К вечеру мы спустились в огромную котловину заросших песков, прошли автостанцию Хадассан ("Частокол") и остановились на ночлег, сделав около двухсот пятидесяти километров. На следующий день мы должны были добраться до центра Архангайского аймака - города Цецерлэг ("Цветок"), но ничего не получилось. При переезде через речку "Волк" завалился в трясину. Мы провозились с ним около трех часов и доехали только до озера Угэй-нур ("Источниковое озеро"). Угрюмые тучи нависли над нами, посыпался град. Стало холодно, темно; по дороге, покрытой белым слоем льда, потекли мутные ручейки. Мокрые холмы, ухабистая, залитая водой дорога - вид был совершенно как в подмосковном проселке в ноябре. Но за перевалом из-за тучи появилось синее небо, и мы спустились в низину, где множество круглых луж на желтой дороге казались зеркалами синего стекла - так ярко отражали они небесную синь. Множество мелких белых цветов рассыпалось среди зеленых полян полыни. Озеро Угей-нур, около десяти километров в длину, было как бы разделено на три части. Середина - в тени облаков - графитно-серая и шероховатая от ветровой ряби. Оба конца озера гладкие, без ветра, блестели синевато-зеленым стеклом. За озером потянулись низкие гранитные увалы, а справа от дороги поднялся довольно высокий хребет. Между увалами - широкая долина речки Цецерлэг, очень похожая на среднеазиатскую речушку, заросшая ивняком и высокими тополями, засыпанная крупной галькой, сверкавшей на солнце, как темное стекло. Казалось, что миллионы бутылок разбиты здесь на огромном пространстве. В сырых ложках между холмами появились яркие синие поля незабудок, иногда окаймленные огненно-желтыми лютиками. Название города и речки - "цветок" - оправдывалось. Склоны ближних гор тоже испещрены белыми точками цветов и выглядели очень нарядно в ярком солнце. При подъезде к Цецерлэгу встретились узкие хребтики, усаженные пирамидами голого камня на равных расстояниях друг от друга, совершенно точно воспроизводившие спины доисторических ящеров - стетозавров. На одном из перевалов мы обогнали двух верховых охотников со старинными ружьями и сошками за плечами. Охотники гнали трех сарлыков, а один вез поперек седла маленького белого сарлычонка. Тот покорно лежал и, поднимая свою до комичности короткую и тупую, почти кубическую мордашку, бесстрашными черными глазами провожал наши машины. Цецерлэг - самый приятный из всех виденных мною аймаков. Это настоящий городок, есть и двухэтажные каменные постройки. Много домов с садами и кустарниками в палисадах, везде заборы из распространенной в Улан-Баторе неокоренной лиственницы. Над городком господствуют серые кручи гор - обнаженные скалы, кое-где утыканные редкими лиственницами. У этих круч - большой монастырь с четырьмя храмами тибетской архитектуры. Теперь от них остались только пустые стены, окруженные множеством крохотных деревянных домиков - отдельных келий. Над монастырем, на середине высоты скалистой кручи, большое изображение бурхана - Будды, высеченное внутри овала из какой-то удивительно прочной красной краски, покрывающей поверхность скалы. Рядом еще два меньших изображения. Перед Цецерлэгом - округлый зеленый бугор, совершенно скрывающий аймак с востока. Но стоило нам подняться на его вершину, как весь городок оказался прямо под носом. Сразу за аймаком, на западе, начинался подъем на перевал. С левой стороны к дороге подходил чудесный свежий лес - лиственницы, изредка кедры с полянами, усеянными желтыми и белыми цветами. Необычайно длинный извилистый спуск за перевалом привел нас в горную долину. Густой лес хмурился с обеих сторон дороги. Кричала кукушка, верещали сойки, и стало казаться, будто мы совсем не в Монголии - настолько слился для нас облик страны с гобийскими пустынями. Спуск продолжался двадцать четыре километра. Дорога, покрытая ярким охристо-желтым песком, вилась по свежей зеленой траве вдоль темной стены леса с пятнами заледеневшего снега в тенистых местах. Наконец горы расступились, и мы выехали в широкую безлесную котловину. Опять встретились среднеазиатские речные долинки: широкая галечная россыпь, вдоль русла - заросли тополей, и у самой воды - ивняка. Деревья росли прямыми рядами, как будто нарочно посаженные. Кое-где виднелись белые домики, и повсюду - много юрт. Дальше лес занимал лишь северные склоны. Иногда деревья торчали частоколом на самом гребне хребтов, иногда лес спускался почти до подошвы гор. Большое впечатление оставила одна гора, могуче возвышавшаяся над дорогой на краю широкой равнины. На верхушке горы - гряда обнаженных скал, с северной стороны которой висел над кручей маленький клок леса - низкие раскидистые лиственницы. Безлесные горы Хангая другие, нежели горы Гоби. Тут мало голого камня - это мягкие по очертаниям увалы, сплошь заросшие редкой бледно-зеленой травой. Природа Хангайских гор оправдывает название "Хангай" ("обильный", "сытый"). Здесь даже обнаженные скалы округлы, с выпуклыми боками, сглаженные ветром, добродушного светлого цвета. Кажется, что самые горы - сытые. Гобийские скалы ощерены, со впалыми боками, почерневшие от пустынного загара, - у них действительно голодный вид. Вдалеке перед нами - серые пологие купола высоких гольцов. Их склоны, как рубцами, были покрыты косыми висячими долинами, в которых лежал снег. Белые ребра гольцов сияли неимоверно ярко в голубой небесной дали. Множество сарлыков встречалось на нашем пути, и мы хорошо познакомились с этими интересными животными. Прежде всего привлекали внимание их пушистые лошадиные хвосты. Они уморительно задирали их вверх, и тогда пышные султаны жестких волос развевались по ветру, как флаги. Хвосты яков имеют серьезное биологическое значение, служа сигналами, необходимыми для стадных животных, чтобы издалека распознавать своих ближних и двигаться один за другим в темноте и в бурю. Для этой же цели служат, например, белые "зеркала" на заду у оленей, антилоп и других животных. Фигура сарлыка своеобразна и отлична от обычного рогатого скота, особенно когда животные пасутся. Шея у яков посажена сравнительно низко, передний край холки отвесный. Очень забавны скачущие сарлыки. Они мчатся прыжками, высоко задирая хвост. Самые большие быки, с шерстью, свисающей от брюха до земли, обычно невозмутимы и неподвижны. Рога яков - велики: тонкие, острые и высокие, часто нелепо закручены - один рожище вниз, другой вверх или вперед. Это придает животным устрашающий вид, хотя и комолые их собратья тоже имеют суровый облик со своими мохнатыми, широколобыми головами и притупленными мордами. Мы ехали после заката, стараясь дотянуть до станка Хурмэин ("Базальтовый"), расположенного среди цветущих незабудками и лютиками мочажин в небольшой котловине у входа в грозное ущелье. Вечер становился все холоднее, и хотелось заночевать в доме. Однако помещение станка оказалось занятым рабочими геологической экспедиции. Мы повернули на широкий склон долины и по крутому подъему подъехали к самой опушке корявого низкого леса. Тепло большого костра заменило нам ночлег под крышей. Только вставать утром было трудновато: ночью хватил порядочный мороз, и все покрылось инеем. Почему-то я долго не мог заснуть. Глядя на освещенный луной склон гигантской горы на противоположной стороне долины, я смотрел, как удлинялась ее многокилометровая тень, и думал о пройденном пути. Около Арахангая я видел такие же отложения, как и в Южной Гоби, около Ноян сомона. Мощные пласты глыбовых песчаников, чередуясь со слоями углистых сланцев и массивами конгломератов, образовывали исполинскую толщу континентальных пород. Теперь для меня было ясно, что американские геологи, назвавшие эти отложения "серией Цеценван" (по китайскому названию города Цецерлэг), допустили серьезную ошибку, определив возраст их как юрский. На самом деле толща континентальных пород около Арахангая относилась к концу палеозойской эры и, вероятно, к эпохе нижней перми. Здесь породы имели несколько другой вид, чем в Гоби, так как не были покрыты коркой черного пустынного загара. Обширные массивы базальтов, долеритов, порфиритов и других основных эффузивных (излившихся на поверхность земли) пород свидетельствовали о столь же сильном вулканизме, как и в Южной Гоби. Я уверен, что в области развития Арахангайской толщи должны найтись древние вулканические конусы. Мы не успели отъехать и нескольких километров от ночлега, как нас встретила сплошная наледь, вытянувшаяся вдоль дороги у русла реки. Резким, пронизывающим холодом дуло по ущелью. Здесь, в тени огромной горы, было мрачно, и мы попали сюда с солнечного плато совершенно как в погреб. Начинался подъем на громадный перевал, называвшийся Ихэ-даба ("Великий перевал"). Двадцать шесть километров поднимались мы по убийственной дороге из гранитных плит, по ребрам крупных камней и россыпям остроугольных кусков кварцевых и диоритовых жил. Спуск был не лучше и еще более длинен. Машины, неистово раскачиваясь и содрогаясь, тащились на второй или третьей передачах. При каждом резком толчке нога шофера невольно сильнее прижимала газ. Машина отвечала на это более сильным воем передач. Совпадение толчка и воя давало полное впечатление живой реакции измученного существа. Наполненные бензином бочки глухо рокотали в кузове, и обычные опасения все сильнее беспокоили меня. Течь в протершихся бочках, попадание бензина на раскаленную выхлопную трубу и страшный пожар машины - вот о чем не перестаешь думать, когда везешь бензин в бочках в дальнем маршруте и по плохой дороге. А здесь, на страшных камнях высоченных перевалов, эта тревога особенно вырастала. У высшей точки перевала стояло обо в несколько метров высотой - куча камней в десятки тонн весом. Со всех сторон нас обступили исполинские платообразные гольцы - удивительно ровные столовые горы. У крутых, как ножом обрезанных, краев их плато в каждом углублении склона сверкали снеговые пятна. Кое-где виднелись остатки размытых корытообразных долин, или отрогов, и широкие полуцирки, называемые геологами "кары", врезанные в верхние края столовых гор. Это означало, что здесь когда-то были горные ледники, вероятно, в эпоху более влажного климата. Еще долго шла безотрадная дорога по большим белым камням, как по костям. Еле ползущие машины выли и содрогались, как в судорогах, под холодным резким ветром и бледным высоким небом. Потом светлые граниты сменились красными роговиками и кремнистыми сланцами. Камни стали мельче, но перевалы, хотя и менее высокие, шли один за другим. Русла полувысохших речек пересекали дорогу. Заваленные крупной галькой, серой вперемешку с белой, они казались полосами грубой ткани. Мы с Вылежаниным ушли далеко вперед и остановились на самом верху перевала, чтобы подождать отставших товарищей. Отойдя в сторону от перегретой машины, мы растянулись на земле. Позади нас, на востоке, далеко вниз уходила извилистая долина и без конца тянулись гряды низких безлесных гор вплоть до ровной стены гольцов. Впереди, на западе, горы становились ниже, и удаленная равнина тонула в дымке нагретого воздуха. По сторонам уходили за горизонт слабо зеленые равнины плоскогорья. Поразительное одиночество и пустота как бы отрезали нас от всего мира. Одинокая машина на высоченном плато стояла наедине с небом и облаками, ползущими на уровне земли. Это незабываемое зрелище могло служить символом борьбы человека с бесконечными просторами Монголии. Наконец показались наши машины, и мы покатились вниз с большого спуска к невысоким хребтикам, заросшим травой и сплошь утыканным пирамидами и конусами черного камня. Местность начала принимать гобийский вид. Исчезли все следы леса, почва стала сухой, речки встречались все реже, появились скалы с черным пустынным загаром. Гладкая дорога позволила развивать ход, и мы быстро достигли Дзаг сомона. Уже само название - "саксаульный сомон" - говорило, что мы покинули пределы Хангая. После ночлега у колодца Цаган-Тологойн мы приблизились к долине реки Дзабхан. Вдоль северной стороны долины шли поразительно пестрые низкие горы с разнообразными конически-ступенчатыми формами. Вскоре в еще прозрачном с утра воздухе стали видны постройки Цаган-Олома. Цаган-Олом ("Белый брод") стоял на самом берегу реки Дзабхан. Настоящая хорошая река с прозрачной и мягкой водой с шумом бурлила на перекатах, обещая замечательное купание. Однако как раз для купания-то и не было времени: мы хотели сегодня же поспеть в Юсун-Булак - теперешний центр Гоби-Алтайского аймака. Впрочем, когда стих ветер, налетело множество кусачей мошки, и желание купаться поостыло. Наскоро пообедав в местной столовой, мы отправились по хорошей дороге прямо к югу и через сорок пять километров прибыли в аймак. Он стоял в безотрадном месте. Жители испытывали сильную нехватку воды и страдали зимой и осенью от неистовых ветров. Все признавали, что аймак поставлен неудачно. Его прежнее расположение в Цаган-Оломе было несравненно удобнее. Последний стоит на перекрестке разных дорог, на большой реке, а в смысле приближения к своим районам сорокапятикилометровое расстояние от Цаган-Олома до Юсун-Булака - совершенно пустяковая выгода по монгольским масштабам. В полутемном строении мы нашли Петрунина и рабочего Илью Жилкина, уныло валявшихся на груде запасного снаряжения. В письме Рождественский сообщал, что на Бэгер-нуре его постигла неудача. Местонахождение, столь расхваленное геологами, на взгляд палеонтолога, оказалось очень бедным, хотя и содержало какие-то новые, еще неизвестные науке виды. Раскопки за несколько дней дали незначительное количество костей носорогов и обломок черепа мастодонта. Этого было достаточно, чтобы установить геологический возраст и условия образования местонахождения. Только накануне нашего приезда отряд Рождественского ушел из аймака по прямой дороге в Шаргаин-Гоби. Взвесив все обстоятельства, я принял решение - перенести базу в Цаган-Олом и затем выйти наперерез Рождественскому по Хобдосской дороге и заехать в Шаргаин-Гоби с запада через Тонхил сомон ("Находящийся в выемке"). Немедленно погрузившись, мы сдали помещение, поблагодарили хозяев и к вечеру пришли в Цаган-Олом. Пока искали начальство, совсем стемнело. Наконец получили помещение под базу - длинный глинобитный дом, недалеко от берега Дзабхана. Устраивались уже ночью, в полной темноте, и только во втором часу утра закончили этот многотрудный день. Двадцать шестое июня мы простояли в Цаган-Оломе, устраивая базу и распределяя грузы. "Дракон" и "Кулан" отправились в Улан-Батор с грузом коллекций, пустых бочек и лишнего снаряжения. Со мной, кроме "Волка", осталась только полуторка - "Олгой-Хорхой". Чтобы избежать убийственной дороги через Арахангай, я направил наши машины в Улан-Батор по южной дороге, через Баин-Хонгор и Убур-Хангай. Расчет был правильным - машины дошли легко и быстро. На Цаган-Оломской базе оставили Дурненкова и с ним одного рабочего - наиболее молодого и слабосильного. Дурненков приуныл. В самом деле, сидеть здесь и "куковать" на складе в почти пустом поселке, в девятистах пятидесяти километрах от Улан-Батора, было совсем не весело. Выяснив, что у какого-то из местных жителей имеется гармонь, Дурненков немного повеселел. Вечером, уже в темноте, после окончания всех работ шоферы решили купаться. Я сидел, покуривая козью ножку, и поджидал Новожилова, искавшего мочалку для купания. Внезапно сквозь тьму с реки донесся вопль, затем второй и невнятные испуганные крики. Сердце у меня заколотилось. Я представил, что кто-то тонет в быстрой реке, и бросился к берегу. Где-то впереди журчала река, и узкая полоска воды поблескивала в свете звезд совсем близко. Вдруг я полетел куда-то в темноту, тяжело брякнулся на песок и оказался у самой воды, скрытой береговой террасой. С нее-то и сверзился Вылежанин, растянув сухожилие на ноге, а затем я, отделавшийся более счастливо. В общем, наш "Волк" захромал и продолжал хромать до самого возвращения в Улан-Батор. Рано утром двадцать седьмого июня мы направились по долине Дзабхана. Дорога вилась по ущельям и склонам холмов, потом отошла от реки и направилась поперек необыкновенно мрачной котловины. В ней стояли одинокие шатровидные останцы, а с юга высились конические горы с редкими полосами снега наверху. За длинным перевалом началась большая котловина - восточная оконечность Гуйсуин-Гоби ("Гоби смерчей", "Вихревая Гоби"). У самого начала впадины находились развалины монастыря Могойн-хурэ ("Змеиный монастырь") - целый город пустых стен и станция для проезжавших машин. От развалин монастыря через всю "Вихревую Гоби" виднелась гора Цасту-Богдо ("Снежная святая") в четыре тысячи двести двадцать пять метров абсолютной высоты. Ее снежный плоский купол как бы парил над затянутыми фиолетовой дымкой плохо различимыми темными склонами. Цасту-Богдо представляла собою форпост снеговых гигантов Монголии, выдвинутый далеко на юг, в область Гоби. К середине дня над горой собрался облачный покров и повис над ней неподвижной плоской тучей, так же как над Ихэ-Богдо. "Вихревая Гоби" - это огромная, совершенно плоская и поразительно жаркая впадина. В центре котловины - остров страшных пухлых глин, и вообще вся подпочва этой Гоби - глинистая. Нигде ни признака воды, ни сухого русла. Только жаркие ветры гуляли, вздымая пыльные смерчи, на всем стокилометровом протяжении Гуйсуин-Гоби. Вдалеке на севере в тусклом мареве виднелись цепи гигантских барханов подвижных песков Монголын-Элисун - "Монгольские пески". Они казались палево-желтыми, словно накаленными на подножиях черного мелкосопочника. Дорога здесь была хорошая, и машины неслись, отсчитывая безотрадные километры и приближаясь к концу этой жаркой пустыни. Обычная для монгольских дорог "гребенка", т.е. поперечные валики и выбоинки, заставляла нас вилять из стороны в сторону, выбирая менее тряские участки. Простора для езды здесь было много, и Вылежанин небрежно поворачивал руль, чему-то ухмыляясь про себя. В этом году он не отпустил бороды, и его узкое "староверческое" лицо не было столь представительным, как в прошлую экспедицию. - Вспоминаете вчерашний полет с террасы? - осведомился я. - Нет, я все думаю о вчерашнем разговоре. - Вылежанин подразумевал нашу вечернюю беседу. Я рассказывал, какие задачи стоят перед нами здесь и каких вымерших животных мы будем тут раскапывать. - Так что же вас веселит? - заинтересовался я. - Если кому сказать, куда едем и зачем! Вот, скажем, спросит кто-нибудь встречный. А ему так, по чистоте сердца, и ответить: в Хобдо за носорогами и за жирафами. Это будет правда? Правда! А от такой правды за сумасшедшего примут! В лучшем случае скажут - ну и брехун! Я подумал, что если бы действительно без подробных разъяснений объявить, что мы едем добывать здесь носорогов, жирафов, мастодонтов, то, кроме смуты, такое сообщение ничего бы не вызвало. А ведь мы рассчитывали добыть именно эти породы животных, только ископаемых... Из-под рыхлых глин показались низкие пологие бугры черных коренных пород - "Гоби Смерчей" окончилась. С бугров открывалась перед нами обширная котловина Баин-гола ("Богатая речка"), вся желтая и светлая от высокого дериса. Котловина подходила к подножию Цасту-Богдо. Дерисовый кочкарник кончался у пологих красных холмов, выше которых поднимались черные ребристые горы первой высотной ступени Цасту-Богдо. Еще выше громоздились грубые глыбы разрезанного ущельями плато. Они высились гигантскими кубами, затянутыми нежно-голубой дымкой, испещренные под верхним краем мелкими пятнами снега. Еще дальше и выше желтели светлые склоны центрального массива, поднимавшегося плоским удлиненным куполом, покрытым сплошной гладкой шапкой ослепительно белого снега. Узкие полоски снегов сползали по дну глубоких ущелий. Вечером весь массив Цасту-Богдо затянулся синей дымкой, и детали уступов исчезли, но снег продолжал быть столь же ярким и чистым и приобрел серебряный оттенок. Будто необычайно плотное белое облако улеглось на синевато-фиолетовом воздушно-легком троне. В стане Баин-гол, расположившемся на бугре у скрещения нескольких дорог, мы были ошарашены сообщением, что наши крытые фургонами машины прошли здесь два дня назад, двадцать пятого числа! Эта новость означала, что в Шаргаин-Гоби отряд Рождественского ничего не делал, а попросту пронесся сквозь нее. Впоследствии выяснилось, что Рождественский, узнав от сведущих людей в Гоби-Алтайском аймаке о большом количестве "каменных" костей в Дзергенской ("Эфедровой") котловине, устремился туда и попросту бросил работу в Шаргаин-Гоби. Он спасся от ответственности только тем, что ему действительно удалось найти крупное местонахождение. Но Шаргаин-Гоби осталась неисследованной и ждет ученых. Мы направились в Дзергенскую котловину, в погоню за чересчур проворными исследователями. Как на сказочном перепутье, три дороги предстали перед нами. Мне очень хотелось поехать по правой, потому что она шла на перевал с манящим названием Алтан-Хадас-даба ("Перевал Полярной Звезды", вернее - "Золотого кола", как эта звезда называется у монголов). Но туда шла старая дорога, в обход Дзергенской впадины, и мы поехали по средней в бывший сомон Алтан-Тээли ("Золотой шпенек"), где узнали, что крытые машины прошли дальше на запад. Слева от нас гигантской стеной шел вдоль всей Дзергенской котловины хребет Батыр-Хаирхан ("Милостивый Богатырь"), понижавшийся лишь далеко на севере. Его огромные конусы выноса слились в наклонный бэль, по краю которого вилась дорога. Большая ледниковая долина прямо против нас позволяла разглядеть в центральной части хребта плоский снеговой купол. Мы прошли около четырех километров за поселок Алтан-Тээли и остановились у дороги в зарослях берез. Всех нас порадовала неожиданная встреча с любимым деревом русского человека. Маленький ручеек журчал по мшистым камням, тонкие белые стволы раскачивались на ветерке, а листва шептала нам про родину. Мирно и спокойно стало на душе. Устали мы за этот день порядочно, так как проехали триста пять километров. Дзергенская котловина была неширока. На восточной ее стороне, на расстоянии двадцати - двадцати пяти километров, поднимался бэль хребта Бумбату-Нуру ("Курган-гора"), шедшего параллельно Батыр-Хаирхану. Большие красновато-желтые пятна - размывы гобийских пород - виднелись у подножия Бумбату. Как оказалось, именно там Рождественский обнаружил большие скопления ископаемых животных. Местонахождение было названо по сомону - Алтан-Тээли. Под нами на дне котловины протягивалось к северу узкое болото с кое-где поблескивавшими лужами воды. Чувствуя, что наши товарищи где-то близко, я решил попробовать подать им сигнал ракетами, которыми мы запаслись в этом году. Один за другим два ослепительно белых огня взвились над погрузившейся в ночную тьму впадиной. Эффект был потрясающим. В болоте внизу поднялся надсадный птичий гомон. Кричали утки, цапли, журавли, заухали низкими голосами еще какие-то большие птицы, вероятно пеликаны. Где-то заблеяли и замычали домашние животные. Но товарищи, находившиеся в этот момент в ущельях бэля Бумбату-Нуру, на противоположной стороне котловины, ничего не заметили. Продолжая путь на север, мы благополучно доехали до Дзерген сомона и здесь получили сведения, что две крытые машины прошли дальше на север. Перебраться на другую, восточную, сторону котловины у сомона, чтобы посмотреть там выходы красноцветов, было невозможно, и мы поехали дальше. В северном конце котловины дорога близко прижалась к хребту. Здесь бэль был узок и покрыт сплошь черным щебнем, среди которого отдельные группы больших угловатых камней сверкали в низком солнце почти ослепительно, как полированный металл. Это сияние черных предметов, столь характерное для Монгольской Гоби, поистине удивительно! Стена хребта Батыр-Хаирхана необычайно крута и непрерывна. Выше стены - скалистые ребра, двугранные и черные, они тянутся на всю высоту хребта и заканчиваются вверху блюдцеобразными впадинами. По впадинам веерообразно развертываются к вершинам мелкие русла, сливающиеся книзу в одну глубокую долину. В этом месте хребет так близко к дороге, так крут и высок, что его исполинская масса, надвигающаяся на зрителя, кажется почти нереальной - очень уж велика. Впечатление усиливает едва заметная голубая дымка, одевающая склон от подножия до вершины. В этой дымке круча хребта как бы всплывает вверх, над головой. Позади, на юге, хребет теряет свою стенообразную монолитность и рассекается темными глубокими долинами, дно которых снизу не видно и таинственно. Зато сквозь долины видны светлые купола гольцов со снежными полями. Черные от пустынного загара глыбы камней на конусах выноса означали, что эти выносы - старые остатки древнего, прекратившегося здесь размыва гор. Свежие, современные выносы громоздились высокими конусами, а валуны и щебень на их поверхности были совсем светлыми. Центр котловины занимала низина с озерками и зарослями камыша. Сотни уток, гусей, розовых фламинго, белых цапель раззадорили наших охотников, однако позорно бежавших от комаров и слепней. Оазис богатейшей птичьей жизни был узок (два - четыре километра), зажатый между бэлями параллельных хребтов. К северу от Дзерген сомона появилось огромное поле светлых гранитных валунов, разбросанных с почти равными промежутками на пространстве около четырех квадратных километров. Машины наши лавировали между глыбами. Местность казалась сказочной, как будто сошедшей с былинных картин Рериха. В больших камнях, разбросанных по степи на зеленой траве, всегда есть что-то очень привлекательное. Таков типичный для русской равнины ледниковый ландшафт, где испокон веков жили, сражались и умирали наши предки... Через пятьдесят километров от сомона бэли Батыр-Хаирхана и Бумбату-Нуру сомкнулись, глубокая впадина между ними исчезла. Мы повернули направо, поднялись над дном Дзергенской котловины и через пятнадцать километров достигли гряды Оши ("Водопой"), за которой высился хребет Чжиргаланту ("Счастливый"). Вдоль гряды проходил не то канал, не то речка (как мы узнали потом - и то и другое), по которому быстро текла пресная вода из озера Хара-усу. Мы заметили телеграфные столбы на старой Хобдосской дороге и, так как нигде не было видно ни машин, ни белых палаток, решили доехать до озера. За кочкастой низменной котловиной Боро-Дуруни-Ама ("Дождливого Облака Пасть") в мутном воздухе засветились воды озера Хара-усу. Но мы так и не увидели всю эту огромную водную гладь. Лишь небольшой залив врезался углом сюда, в безотрадную песчаную равнину, которая, несомненно, раньше была дном этого же ныне уменьшившегося озера. Я сразу понял, что наши мечты о закидывании сетей в озеро порождены незнанием. Отсюда, с юга, подходов к озеру почти не было. Вся прибрежная зона озера имела всего лишь полуметровую глубину с топкой грязью на дне. Становилась совершенно ясной несостоятельность рыболовных стремлений нашего Яна Мартыновича. Увидев, что дорога уходит в пески, я остановил машину. Вдали показался небольшой верблюжий караван, ползший извилистой цепочкой по однообразной и ровной поверхности впадины. Араты, ведшие караван, утверждали, будто своими глазами видели две крытые машины, проходившие дальше на Хобдо. Что-то было не так. Каким бы прытким ни оказался Рождественский, он не мог без исследования проскочить всю Дзергенскую котловину и миновать гряду Оши. Вероятно, мы гнались за мифом. Я решил набрать воды в колодце, купить у аратов в стоявших неподалеку юртах барана, вернуться на гряду Оши и заняться ее исследованием в ожидании, пока наши товарищи не объявятся сами. Едва полуторка ушла к колодцу, а мы с "Волком" растянулись под машиной, как услышали надрывный вой мотора. Нас догнали Рождественский и Прозоровский на "Дзерене". Пронин был, что называется, весь в мыле: они гнались за нами около ста километров. Недоразумение вышло потому, что Рождественский не удосужился поставить у отворота с дороги каменную пирамидку - обо. Он попросту начертил на песке большую стрелу, которую мы на быстром ходу вовсе не заметили. Эта небрежность обернулась нам напрасным шестисоткилометровым пробегом машин. Впрочем, не совсем напрасным, потому что я осмотрел почти весь район наших работ на западе. После соответствующего, выражаясь по-морскому, "раздрая" мы направились обратно и к вечеру прибыли в лагерь отряда, находившийся в ущельях бэля хребта Бумбату, в семи километрах от автомобильной дороги. Лагерь был поставлен на краю сухого русла, близ колодца. С таким удобством мы стояли только на Анда-Худуке, в Орокнурском походе прошлого года. В лагере я застал множество "инвалидов". У повара воспалились обожженные сковородкой пальцы, Рождественский хромал, а препаратор Пресняков, прозванный рабочими за любовь покрикивать "комендантом", скрючился от прострела. Один из рабочих, Александр Осипов, бывший гвардеец и снайпер с лихими усами, работая полуголым, сжег кожу на спине и теперь уныло сидел в палатке. Другой рабочий, необычайно могучего сложения, прозывавшийся Толя-Слоник, лежал в жару, без всяких симптомов. К "инвалидам" в последний момент присоединился Новожилов, который стал ссылаться на боли в почках. На раскопках стали помогать шоферы. Пронин и Вылежанин заменяли также и повара. К счастью, в экспедиции больные быстро выздоравливают. Не прошло и трех дней, как все "инвалиды" поправились, за исключением повара, серьезное нагноение у которого требовало хирургического лечения. Пока, до врача и больницы, его лечили спиртовыми и содовыми компрессами. Только несокрушимый Эглон сиял и цвел по обыкновению, однако и он едва не погиб от... кислого молока. У нас был трофейный немецкий алюминиевый бидон с герметически запирающейся крышкой. Кинооператор, ездивший на съемки в сомон, привез в этом бидоне кислого молока и поставил в палатку. В знойный день бидон очень сильно нагрелся. Пришедший на обед Ян Мартынович захотел полакомиться кисленьким. Едва успел он сбросить защелку запора, как бидон буквально взорвался. Крышка хватила ошеломленного Эглона по зубам, мощная струя простокваши залепила очки и глаза. Мы застыли в испуге, но через минуту все уже весело хохотали вместе с пострадавшим и составляли заговор на кинооператора, чтобы подсунуть ему такой же нагретый бидон. В первый же момент нашей встречи Эглон стал жаловаться, что у него кончились гипс и доски для монолитов. Я думал обрадовать его сообщением о привозе большого запаса, но Эглон презрительно фыркнул, заявив, что все это ни к чему, так как все находки будут исчерпаны через два дня. Рождественский прямо завопил от негодования: он считал найденное местонахождение очень богатым. Последующие дни я изучил строение костеносной толщи и выяснил условия образования местонахождения. Рождественский был совершенно прав: Алтан-Тээли оказалось самым богатым из всех местонахождений ископаемых млекопитающих в Монгольской Народной Республике. Чередующиеся слои желтых песчанистых глин и грубых конгломератов общей толщиной около двухсот метров залегали здесь не горизонтально, а наклонно, смятые в складку при подъеме хребта Бумбату-Нуру. Слой песчанистой глины в середине разреза был особенно богат костями. Прослои конгломератов, торчавшие под углом к поверхности бэля, в размывах образовали длинные гряды, склоны которых составляли более мягкие слои желтых глин. Там и сям, по всей длине желтых гряд, белели кости. Черепа, челюсти, ребра, позвонки, кости лап были беспорядочно перемешаны и нагромождены отдельными скоплениями, как бы кучами, в костеносной желто-бурой глине. Чаще всего встречались носороги из вымершей группы хилотериев, трехпалые гиппарионы, крупные жирафы, реже хищники вроде крупных гиен. Подобные большие скопления одних и тех же животных объяснялись только катастрофами. На месте Дзергенской котловины около пятнадцати миллионов лет тому назад существовала большая, значительно более широкая, межгорная впадина. Там обитало огромное количество животных: носорогов, жирафов и гиппарионов, находивших обильный корм на влажной почве впадины. Время от времени, возможно раз в сотни лет, случались сильнейшие и продолжительные ливни, вызывавшие наводнения. С прилегающих гор во впадину устремлялись потоки воды и грязи, губившие тысячи животных. Остатки этих животных сносились потоками к центру впадины и нагромождались там вместе с массами ила. Таким путем накопилась мощная залежь остатков вымерших млекопитающих, которую мы теперь раскопали. Во время образования Алтан-Тээли горы, с которых стекали губительные потоки, находились гораздо дальше на востоке, чем хребет Бумбату-Нуру. Этот последний поднялся в совсем недавнее геологическое время, прорезал и согнул в складки красноцветные отложения Алан-Тээли. И в настоящее время примерно раз в четверть века в Гоби случаются страшной силы ливни. Именно они и размывают бэли хребтов, создают лабиринты ущелий и оврагов в рыхлых, легко разрушаемых породах мелового и третичного периодов. В эпоху образования Алтан-Тээли климат был гораздо более влажным и сила катастрофических ливней во много раз превосходила современные. Местонахождение Алтан-Тээли вопреки прежним высказываниям Эглона могло дать коллекций не на четыре бывшие с нами машины, а на четыреста машин. Поэтому следовало провести здесь раскопки, которые полностью загрузили бы наш транспорт, и доставить в Улан-Батор коллекцию, достаточную для полного изучения животных этого геологического горизонта. Пришлось провести в ущельях Бумбату одиннадцать дней, считая с момента моего приезда. Эглон и Малеев производили раскопки. Новожилов, Рождественский и я бродили по горам, изучая отложения. Кинооператор Прозоровский и наш новый переводчик, молодой студент Улан-Баторского университета Туванжаб составляли особую группу. Почти каждый день они спускались в котловину, добывали лошадей и ездили в окрестные сомоны и баги, чтобы получить киноматериал о жизни монгольского народа в местах, близ которых работала экспедиция. Сообразно своей деятельности Прозоровский и Туванжаб отличались наиболее щегольским видом. Они в своих галифе, спортивных курточках с "молниями", кепках и начищенных сапогах выглядели очень импозантно среди нас, запыленных, повязанных платками, постоянно испачканных в пыли и глине. Туванжаб - такого же юного возраста, как наш прошлогодний переводчик Очир, держался гораздо более уверенно. Широкое лицо с заостренным подбородком было еще детским, но твердо сжатый рот и прямая осанка делали его старше. Туванжаб любил европейскую одежду, не в пример старомодному Очиру, и в этом сошелся со старавшимся приодеться "при народе" кинооператором. Прозоровский выглядел даже картинно, когда вместе с Туванжабом спускался на лошадях к подножию хребта, перед увенчанной снегами величественной стеной Батыр-Хаирхана. Все другие не бывали в населенных местах. Мало времени оставалось для работы: предстоял еще длиннейший путь возвращения на главную базу в Улан-Батор. Погода не благоприятствовала успешному ведению раскопок. В Южной и Восточной Гоби мы привыкли успешно справляться с главными затруднениями - безводьем, жарой и сильнейшими ветрами. Здесь ничего этого не было, кроме, пожалуй, ветра, но зато нам мешали почти каждодневные дожди. Иногда дождь был настолько силен и продолжителен, что сухое русло, на берегу которого стоял лагерь, превращалось в быструю речку, а передвижение по крутым склонам из размокшей глины становилось невозможным. В проливной дождь с холодом и ветром 6 июля пришлось прекратить всякие работы. На горах, по всей цепи Батыр-Хаирхана и на Бумбату, выпал снег, серые плотные тучи спустились почти до уровня котловины. Расчищенный нами в ответвлении русла колодец замело песком. Я забрался в пустую машину, стоявшую у края русла, и, завернувшись в одеяло, старался согреться. Поток желтой воды несся мимо с характерным пощелкиванием и шорохом катящейся гальки. Лагерь будто вымер - все живое попряталось в палатки. Только неутомимые шоферы возились у машин, прикрываясь брезентами. Внезапно из-под моей машины раздался крик, перешедший в злобный рев и закончившийся разнообразными проклятиями. Испуганный, я выглянул из машины и увидел Пронина, державшегося одновременно за голову и поясницу. Он увлекся работой, но тут порыв ветра свалил прислоненный для укрепления брезента брус, который ударил шофера по ноге. От боли Пронин дернулся, стараясь высвободиться из-под машины, и рассадил спину о кронштейн подножки. Невзвидя света, несчастный водитель вскочил и с размаху треснулся головой о выступающий болт кузова. Это было уже слишком. Наш добродушный "Дзерен" так разозлился на судьбу, что несколько минут вертелся на месте от боли и ярости, походя на умалишенного. В такой исключительно дождливый день ни у кого из "научной силы" не было занятий, и в палатке шла картежная игра в "короля" или подкидного дурака. Почему-то эти безобидные игры разжигали страсти. Особенным азартом отличались Прозоровский и Рождественский - самый искусный игрок из всех нас. Но едва наступало хоть малейшее прояснение погоды, Прозоровский без отдыха и срока носился повсюду, стараясь наснимать побольше эффектных кадров. Он побывал и в ущельях Цасту-Богдо, и на крутых склонах Батыр-Хаирхана, участвовал в экспедиции Новожилова к развалинам монастыря Сутай-Хурэ ("Обитель Мудрецов"). В районе развалин все подножие Цасту-Богдо было сложено древнепермскими породами, сходными с встречавшимися нам около Арахангая и Ноян сомона. Как и в Ноян сомоне, у Сутай-Хурэ мощные пласты песчаников чередовались с углистыми и глинистыми сланцами. Вся пермская толща имела мощность - совокупную толщину всех пластов - не менее двух километров. Слои были смяты в складки и поставлены почти вертикально, "на голову", как говорят геологи. У подножия Цасту-Богдо не было пустынного загара. Очень светлые песчаники прорезывались черными полосами углистых прослоев и железистых сланцев. Издалека, с высоты, чередование пород казалось шкурой полосатого зверя. Повсюду лежали окаменелые черные бревна - стволы кордаитов, такие же, как в Ноян сомоне. Кордаиты, как я уже упоминал, были необычайно широко распространены в палеозойскую эру на южных материках и в Сибири. Эти большие деревья образовали леса на необозримых пространствах, подобные современной тайге северных стран, тоже представленной однообразными деревьями на тысячи километров. Новожилову удалось найти прекрасные отпечатки глоссоптерисов - очень древних высокоорганизованных растений, близких к высшим - покрытосемянным. Глоссоптерисы возникли и распространились двести пятьдесят миллионов лет назад на южных материках - в Южной Африке, Южной Америке, Австралии, Антарктиде, затем в Индии. Другой важной находкой Новожилова оказались интересные породы - угольные конгломераты с плоской галькой из скатанных кусочков угля. Перед нижнепермскими отложениями Сутай-Хурэ, так же как и в громадах пермских гор западнее Ноян сомона, мы, палеонтологи, чувствовали себя в преддверии большой загадки Азиатского материка. Здесь должны были сохраниться кости самого древнего наземного населения Азии - четвероногих позвоночных. Находка нижнепермских отложений, состоящих из пород, обогащенных растительными остатками и темными солями железа с флорой южных материков конца палеозойской эры, здесь, в центре Азии, поднимала крупные научные вопросы. Рассматривая эти отложения (названные гондванскими - по стране гондов в Южной Индии) как отложения умеренных климатических поясов, приходилось признать, что климатические пояса нашей планеты в верхнем палеозое распределялись совершенно иначе, чем современные. Гондванские нижнепермские отложения южных материков связывались с Азией через Индию. Другая колоссальная область распространения гондванских отложений с такой же кордаитовой "тайгой" находилась в нашей Сибири, в Тунгусском (правобережье Енисея) и Кузнецком бассейнах, заполненных мощными материковыми отложениями. Развитие таких же отложений в Центральной Азии - Монголии - соединяло гондванские отложения Индии и Сибири, а следовательно, Сибири и южных материков. Получалась как бы гигантская полоса, протянувшаяся с севера на юг от Антарктики до Арктики. Если эта полоса означала климатический пояс, то, значит, климатические пояса верхнего палеозоя располагались перпендикулярно к современным и экватор пермского времени стоял "вертикально", как наш современный меридиан. Следовательно, ось нашей Земли лежала в плоскости эклиптики, в плоскости вращения планет вокруг Солнца, подобно тому, как вращается в настоящее время планета Уран. Само собой разумеется, что решение проблемы потребует еще длительной большой работы. Астрономы, пока упорно верящие в незыблемость планетных осей, будут находить всяческие возражения и авторитетно "опровергать" нас, геологов... Как бы то ни было, вопрос был очень интересен и открывал широкие горизонты. Было над чем думать под шум дождя, барабанившего по брезенту машины в лагере на Бумбату. И другие, может быть, не столь крупные вопросы геологии заставляли заниматься их выяснением. Изучая бэль хребта Бумбату, я заметил на нем три отчетливо выраженных уступа, каждый высотой от сорока до семидесяти метров. Эти уступы проходили вдоль всей котловины на абсолютной высоте от тысячи шестисот до тысячи семисот пятидесяти метров. Хотя во многих местах они были разрушены выветриванием и размывом, остатки их уцелели. Такие же уступы отмечались на гряде Оши, у подножия хребта Чжиргаланту. Я прослеживал эти уступы, все более убеждаясь в правоте географа Э.М. Мурзаева, считавшего, что они являются озерными террасами, то есть выработаны на склонах гор волнами озера. Значит, когда-то озеро Хара-усу распространялось гораздо дальше на юг и Дзергенская котловина представляла собой его южный залив. Восточный берег этого залива обрамлял хребет Бумбату-Нуру. Хребты впоследствии поднялись, а озеро сократилось, и теперь террасы, на которых плескались озерные волны, находятся на высоте больше ста метров над дном Дзергенской впадины. После маршрута по Бумбату моя догадка превратилась в уверенность. Я вернулся в лагерь, чтобы вычертить расположение террас на карте и посмотреть их совпадение с границами древнего озера. Лагерь стоял пустой: все, кроме спавшего в палатке больного повара, были на раскопках. Линии террас легли на карте как нужно, но я не успел насладиться торжеством ученого. Налетевший смерч сокрушил мою палатку, унес пачку оберточной бумаги, две алюминиевые сковородки и штаны Новожилова, сохнувшие после стирки. Веревки лопнули, верхний горизонтальный кол переломился, а задний угостил меня по шее в то время, как я прикрыл собой драгоценные дневники и карты. Страшнейшая пыль с пола засыпала мне глаза, нос и рот. Через секунду все кончилось, и я выбрался из-под тяжелой материи ползком. Помочь поставить палатку было некому, одному при ветре это сделать не под силу. Ничего больше не оставалось, как, пользуясь ясной погодой, снова уйти в маршрут. Рождественский на полуторке ездил к местонахождению Оши. Закончить исследование ему не удалось из-за поломки динамо. Однако он установил, что Оши очень похоже на Бэгер-нур. Там нашлись такие же твердые стяжения из гравия, заключавшие кости животных, большей частью разрозненные. На Оши совсем не было остатков трехпалых лошадей - гиппарионов, зато встречались кости мастодонтов, которых не было в Алтан-Тээли. По-видимому, и Оши, и Бэгер-нур образовались в более постоянных потоках - реках, приносивших издалека остатки животных. На это указывали находки мастодонтов. Эти слонообразные, на самом деле по строению зубов более близкие к свиньям и бегемотам, животные были обитателями рек. Только самые последние (американские) мастодонты, ставшие современниками человека, по образу жизни сделались совсем похожи на настоящих слонов. Мастодонты, обитавшие в Монголии, были речными или болотными жителями. Всякому, кто побывал бы на наших раскопках в Алтан-Тээли и увидел целые штабеля носорожьих черепов, залегавшие один на другом в глинах, стало бы легко представить неисчислимое богатство животных на древней монгольской земле пятнадцать миллионов лет тому назад.

Глава девятая ЧЕРЕЗ РАЗЛИВЫ РЕК

Длинного черного коня никаким арканом не удержишь (река).

Загадка

Раскопки закончились, но, вычислив вес всего нашего снаряжения, продовольствия, горючего и коллекций, я установил, что можно взять еще около трехсот килограммов. Малееву досталось срочное задание - в оставшиеся два дня найти и раскопать пару хороших черепов. К вечеру того же дня нашлись три черепа носорогов и один - ископаемого верблюда, великолепно сохранившийся. Раскопщики, работая до полной темноты, спешили изготовить монолит. К раскопкам для ускорения вывозки проложили крутой "императорский" (по нашим воспоминаниям 1948 года) въезд, и машины могли грузиться непосредственно на месте раскопок. Странное зрелище представлял собою наш лагерь в эти пасмурные дни. Бэль хребта Бумбату, на уступе которого стояли палатки, - светлый и желтый, без угрюмой гобийской черноты. Низкие облака с утра стелились по подножию хребта на уровне лагеря, иногда сползая еще ниже к дороге в котловину. Напротив нас Батыр-Хаирхан утопал вершинами в массе облаков, и только фиолетово-темные бэли выступали снизу из-под клубящейся белой массы. Вечером четвертого июля суровая погода порадовала поразительным зрелищем. Низкие клочковатые тучи закрыли все небо над котловиной от хребта до хребта. Вдруг на западе, в тот момент, когда солнце садилось за невидимый горизонт, облачная мгла разошлась и открыла волшебную игру красок. Вокруг лагеря на бэле все казалось четким и обыкновенным, как днем. Хребты утопали в глубокой фиолетовой дымке, а нижние уступы отсвечивали над темной долиной чистым червонным золотом. Золотые краски поднимались все выше, и наконец оба хребта сделались отлитыми из золота. Только восточные концы гор остались фиолетовыми - еще темнее и мрачнее от контраста. Из-за холмов бэля с запада взвились в высоту алые языки огня - так окрасились вертикальные космы и столбы туч. Огненная завеса стояла до тех пор, пока от подножия хребтов не поднялась фиолетовая мгла. Только вершины еще золотились. Цвет золота был необыкновенно ярок и чист. Три краски обрисовывали все окружающее - золотая, синяя и фиолетовая. Наконец все угасло, и наступили сумерки. В последний день нашего пребывания на Алтан-Тээли стало очень холодно. С утра завыл ветер, огромные тучи нависли прямо над головой. На горах снова выпал снег. В панике, что новый дождь опять задержит нас, мы изо всех сил "добивали" погрузку и раскопки. К обеду тучи разошлись. Несмотря на азартный авральный труд, нам не удалось закончить и погрузить "заказной" - последний монолит. Мы с Туванжабом сложили большое обо из обломков гранита и заложили внутрь неизменную записку об экспедиции и местонахождении. Вечером прибыл наш друг Шарын Иэнхорло - единственный арат, посещавший нас в нашем горном уединении. Этот симпатичный пожилой человек пас поблизости стадо и часто приезжал в лагерь, интересуясь нашими работами, расспрашивал о самых различных вещах, от ископаемых костей до устройства автомобилей. В качестве прощального подарка арат приволок большую упитанную овцу. Хотя его стадо состояло преимущественно из коз, а нам для еды послужила бы и коза, Иэнхорло не мог нанести такой обиды своим русским друзьям. По монгольским обычаям домашний скот разделяется на тепломордый и холодномордый. Дарить тепломордый - значит выражать теплую дружбу. Подарки холодномордого скота вообще не делаются, потому что такой дар оскорбителен. Тепломордый скот - это овцы и лошади, холодномордый - козы, верблюды и рогатый скот. Этот обычай настолько еще силен в Монголии, что когда в период Отечественной войны монголы посылали скот в дар Советской Армии, то просили пересчитать всех коров и яков по весу на овец и записать как дар овцами, дабы не дарить холодномордых. Скот в Монголии имеет и символическое значение для выражения людских чувств и характеров. Овца - символ глупости, лошадь - дружбы, верблюд - покорности, корова - упрямства, коза - злости, хитрости и всяческого сквернодушия. Иэнхорло попрощался, вышел из палатки, бережно поднял угол нашего спущенного флага и громко сказал: "Уунийг узуулэгч!" ("Друг на всю жизнь!") Арат вскочил на лошадь и грустный направился вниз по сухому руслу. Девятого июля мы погрузили последний монолит и в двенадцать часов покинули лагерь. Но после выезда на дорогу пришлось почти час дожидаться "Тарбагана" и полуторку. День был знойным, и мы скучились в короткой тени под машинами. Даже ноги надо было убирать в тень - сапоги накалялись на солнце. Оказалось, что у полуторки в пятидесяти метрах от лагеря отлетел кронштейн задней рессоры - совершенно такая же авария, какая была у нас в 1946 году со "Смерчем", тоже в самый момент выезда. Повсюду замечались следы сильных дождей. Дорога сделалась тяжелой, моторы нагревались. Даже в Гуйсуин-Гоби центральная впадина с пухлыми глинами оказалась затопленной. Озерцо пришлось объезжать, осторожно выбирая дорогу на взбухшей глинистой почве. Мы ночевали на станции в развалинах Могойн-хурэ и простились со снежными горами (Цасту-Богдо) только на следующее утро. У хозяина станции я увидел тощую кошку - животное, редко встречающееся у монголов. На мой вопрос, почему в Монголии не держат кошек, хозяин улыбнулся и рассказал старинное поверье о собаке и кошке. Собака будто бы каждое утро приходит посмотреть, жив ли ее дорогой хозяин, а кошка по утрам смотрит - не умер ли хозяин. Возможно, что это старинное поверье и сыграло какую-либо роль в отсутствии кошек. Однако, я думаю, дело проще. Кошка при кочевом хозяйстве бесполезна: нет запасов зерна, которые надо охранять от грызунов. На первом большом перевале мы обнаружили, что плоскогорья покрылись совсем молодой травкой. Со всех сторон торчали зубчатые скалистые горы бледно-серого цвета с пятнами рыжих лишайников. Над ними низкое холодное небо, сплошь закрытое ровной облачностью - вид очень суровый, но полный какой-то необычной для Монголии свежести. На мрачной равнине с шатровыми останцами я увидел древние могильники. Они настолько вросли в почву, что были заметны только издалека, с возвышенности. Очевидно, эти гранитные надгробия в виде поставленных вертикально остроугольных глыб или кругов из камней были древнее всех других. Холодное безлюдье продолжалось и дальше. Все мы обрадовались, увидев на небольшом плоскогорье близ самой дороги две недавно поставленные юрты. Остановка, чтобы покурить, потолковать с аратами и погреться, была оправдана замеченными Малеевым древними надписями. Травянистый склон, подходивший к дороге с юга, круто поднимался к подножию отвесных гранитных скал, а на них, на высоте около ста метров, отчетливо виднелись громадные буквы - не то тибетские, не то еще какие-то неизвестные иероглифы. Прозоровский с Рождественским вошли в раж и вызвались сбегать наверх и исследовать надписи. Я высказал предположение, что, может быть, это не надписи, но его с негодованием отвергли. Не говоря ни слова, я извлек бинокль, направил его на скалы и увидел только трещины гранитных отдельностей. Невооруженному глазу опять виделись загадочные буквы. Я промолчал о своем открытии, чтобы немного охладить ярых спорщиков. Через четверть часа оба явились, взмокшие от пота и сконфуженные. Велико же было негодование исследователей, когда я поднес им бинокль и они смогли еще раз убедиться в отсутствии надписей. На град упреков я хладнокровно отвечал сентенциями о необходимости пользоваться современной техникой. Однако пора было двигаться дальше. Я вынул часы, было уже четверть одиннадцатого, и предложил садиться в машины. Высунувшийся из кабины Эглон возразил, что мои часы никуда не годятся: у него - пять минут двенадцатого. Решили проверить время. Вся "научная сила" и шоферы извлекли свои часы. Восемь штук этих коварных механизмов показывали самое различное время, с расхождением до одного часа. Лишь на телеграфе в Цаган-Оломе мы запросили Улан-Батор о точном времени и установили, что единственно верными часами обладал Рождественский. Хорошо, что мы не были путешественниками прежних времен, когда точность съемки зависела от верности хода часов! За мрачной равниной, миновав небольшой перевал, мы попали в круглую впадину - зеленую, ровную котловину, окруженную синими, поразительно яркого цвета горами. Горы имели мягкие очертания, их бэли, покрытые свежей травой, казались аквамариновыми. Цепь густо-синих гор на аквамариновых фундаментах, высившаяся за зеленым простором под хмурым бессолнечным небом, выглядела совершенно сказочной. Впереди над горами виднелся узкий голубовато-стальной просвет - там пролегала долина Дзабхана. При спуске в долину дорога пошла по необычайно черным горам. В отличие от обычных гобийских гор, черных от пустынного загара, эти низкие, сильно разрушенные горы состояли из насквозь черных пород. Такая внутренняя, а не внешняя чернота сразу чувствуется на взгляд, и мне пришла на память монгольская поговорка: "Змеиная пестрота - снаружи, человечья пестрота - внутри"... На вершине перевала, на маленьких ступенчатых площадках, стояло множество очень острых и высоких пирамидок с узкими основаниями. Это были редкой формы обо, столь же черные, как все зубцы, стены, откосы вокруг. Впереди и внизу в черных воротах уже виднелся сверкающий Дзабхан. По крутому выпуклому косогору мы стали съезжать в долину. Машина опасно кренилась и раскачивалась. Я заметил, что дорога проведена неладно - нужно было бы немного потрудиться и вскопать косогор. - Ну кому здесь копать! - с досадой воскликнул Вылежанин, прижимая тормоз. Машина обогнула поворот - и... перед нами около двадцати рабочих усердно вскапывали косогор. В Цаган-Оломе нас ожидала радостная встреча. Бедняги Дурненков и юный рабочий Никита истосковались от вынужденного сидения и по-детски радовались приходу машин. Немедленно началась перегрузка. Учитывая потрепанное состояние и тяжелый груз наших машин, я решил возвращаться в Улан-Батор не через Ара-Хангай, а по южной дороге, через Баин-Хонгор и Убур-Хангай ("Южный Хангай"). Эта дорога не считалась магистральной и не имела мостов через мелкие речки. Поэтому при наступивших дождях был известный риск задержек на переправах. Так оно и оказалось впоследствии. Правда, мы потеряли всего два дня, так как южная дорога была короче. Мелкий моросящий дождь продолжал преследовать экспедицию. Горы на востоке за Цаган-Оломом стали теперь ярко-синими. Конусовидный мелкосопочник казался издалека скопищем темно-синих или темно-фиолетовых волн. Это всегда бывает в гобийских районах Монголии, когда влажно и пасмурно. Трудно представить себе более яркие и чистые оттенки синего цвета. Этот цвет, именно в его наиболее ярких тонах, больше всего любят в Монголии. Перед Дзаг сомоном начался длиннейший подъем, незаметный и похожий на плоскость. Машина стала "задыхаться" на третьей передаче, и пришлось переходить на вторую. После нескольких километров пути и отчаянных попыток двигаться на третьей передаче мы с Вылежаниным остановились. Осмотрели баллоны, тормозные барабаны, начали гадать, что такое приключилось с мотором. Пока мы дознались, что машина в полной исправности, нас догнал Пронин и принялся издеваться над премудрыми механиками. Лихачев со своим дымившим "Тарбаганом" отстал, и Пронин высказал ядовитое предположение, что Лихачев разбирает мотор, будучи не в силах понять простую вещь. Однако Лихачев скоро догнал нас, высунул из кабины взлохмаченную голову и закричал, сияя застенчивой улыбкой: - А я уже решил, что мой мотор совсем отказывает! Потом смотрю - нет, вы тоже едва плететесь! Действительно, такого длинного и незаметного подъема я еще не видал. Машина без разгона становилась беспомощной и еле ползла. Зато с какой поразительной скоростью машина брала с разгона крутые подъемы. Проливной дождь замыл дорогу, и мы нашли убежище в школе Дзаг сомона. Дождь лил всю ночь и продолжался на следующий день - двенадцатого июля. Сначала мы прошли тридцать один километр по арахангайской дороге, затопленной в глубоких ямах и лужах. Затем отвернули на восток, в ущелье между гор, по слабому следу на россыпях синеватых, в мокром виде - совсем синих, кварцитов. Дорога пошла по дну типичной хангайской долины, покрытой слоем почвы и сплошь заросшей травой. Дно долины тоже было задерновано - это никогда не встречается в Гоби. Крутые зеленые откосы, блестящие от мокрой травы, поднимались по сторонам. Здесь, на большой высоте - свыше двух тысяч метров, - серые клочья туч низко теснились по гладким бокам гор. Машины устремлялись в сплошную завесу мглистого дождя по неизведанной дороге. Весь день шли мы по сказочному царству тумана, в подоблачной стране. Долина сузилась, склоны гор сделались скалистыми, по дну зазмеилась маленькая речка Убуртэлиин-гол ("Южная Петлястая"). Слева, на вершинах теснившихся округлых гор, появились высокие обнаженные скалы, напоминавшие циклопические постройки. Клочья облаков проплывали между горами, то закрывая, то открывая таинственные черные башни. Будто замки, касающиеся в тумане низкого облачного неба, населенные неведомыми обитателями. Дальше потянулись странные горы, осыпавшиеся мокрыми, холодно поблескивающими плитами синего камня. Ниже по долине у русла речки появились очень плоские зеленые холмики, на вершинах которых круглые или квадратные могильники с вертикальными плитами до двух метров высоты. А у подошвы скал по обеим сторонам долины непрерывной цепью тянулись меньшие могильники. И так - на тридцать километров пути! Вылежанин удачно назвал эту долину - "Долиной старой смерти". Ближе к речке, почти на краю ее террас, одиноко маячили среди тумана огромные, по три-четыре метра высоты, грубо обтесанные квадратные столбы красного гранита. Вокруг этих угрюмых памятников - маленький холм из камней, на столбах широкими желобками высечены какие-то знаки - круги, косые линии, очертания заостренного книзу щита. Странное ощущение возникало при виде этих памятников, стоявших здесь под низкими облаками забытыми более двух с половиной тысяч лет. Что, какие мысли и желания хотели выразить ими люди того времени? На что надеялись они, предпринимая такие большие труды? И казалось - вот-вот, сроднясь с древним, поймешь забытый смысл, но машина проходила дальше, и могильник за могильником скрывался в тумане, как бы расплываясь в разделявших нас тысячелетиях. А вверху плыли и плыли мутные слои облаков, разрывались, показывая стометровые заостренные столбы гранитов, стоявшие грозным частоколом, как зубы дракона. Эти страшные зубы рвали в клочья облака и заграждали им путь. Мотор ревел, машина раскачивалась и тряслась на камнях, холод проникал в щелястую кабину. Капли воды струились по стеклам, еще более смягчая и без того нерезкие в дымке тумана очертания скал и могильников. Огромные грифы тяжко взлетали с могильных камней почти перед самой машиной и, распластав черные крылья, ныряли в низко плывущие облака. И вдруг за поворотом огибающей скалу дороги открылся простор зеленой равнины, рассеченный последовательно, один за другим, как декорации в театре, прорвавшимися из облаков столбами солнечного света. В одном из золотых столбов стояла на свежей траве белая юрта. У ее двери молодая девушка в голубом шелковом дели держала под уздцы рыжего коня. Ее круглое лицо и темные, как вишни, глаза приковались к нам с радостным удивлением. Необычайное зрелище - процессия огромных машин, спустившихся с гор неизвестно откуда! Чудесный контраст юной, полной жизни фигурки с красивым конем перед нарядной юртой после отрешенности путешествия по хмурой стране тумана! Множество серых камней и плит впаялись в почву среди зеленеющей травы. Местами пучки жесткой темно-зеленой осоки еще резче оттеняли их цвет. Безмятежно, не обращая внимания на дождь, паслись журавли. Огромное стадо баранов усеяло крутой черный склон. Внизу стадо сгрудилось плотной белой массой во всю ширину склона. Выше, до самой вершины, овцы казались белыми точками, испятнавшими гору до самого края облачного покрова. Когда большое стадо движется по склону, то кажется, что оно течет, струится. Большущие собаки внезапно вырвались из гущи стада и с невероятной злобой бросились под колеса, так что Вылежанину пришлось вилять рулем, чтобы не задавить псов, пытавшихся вцепиться зубами в баллоны. Мокрый пастух, верхом на уныло поникшей лошади, помахал нам рукой. После долгого пути в совершенно безлюдной заколдованной стране тысяч древних могил долина создавала впечатление очень населенной. Дорога взвилась на перевал, и мы очутились в фантастическом мире причудливых гранитных скал: башен, животных, статуй, идолов, навесов. Все - серое, мокрое и в серой же дымке тумана. Слева обнаженный бок гранитной горы был усажен, как щеткой, наклонными конусовидными утесами - получилась невероятных размеров колючая чешуя. Под навесом скалы промаячила священная тибетская надпись синими, черными и зелеными буквами. С другой стороны дороги непрерывной цепью по-прежнему шли древние могильники. Между этими древнейшими и старыми, отжившими отзвуками религиозных эпох оказались мы на "ЗИСах" с московскими номерами. Три мира, три измерения времени встретились тут, на подоблачном перевале в далеком пути!.. Под перевалом дорогу преградила вздувшаяся от дождей речка. Крупные круглые камни на дне покачивались бурным течением. У шоферов волосы поднялись дыбом - из всего состава экспедиции только Вылежанин и я имели опыт переправ на машинах через быстрые реки Средней Азии. Короткое совещание в кабине - и Вылежанин бесстрашно повел своего передового "Волка" вниз по течению, пересекая речку наискось. Как всегда, на таких переправах из кабины казалось, что автомобиль крутится и беспомощно сплывает вниз, - так сильно впечатление от быстро несущейся под машиной воды. Огромные камни глухо грохотали под колесами, "ЗИС" кренился и тяжко оседал, но опасная переправа закончилась благополучно и для всех остальных машин. За речкой мы повернули налево, в большую сквозную долину, и к пяти часам прибыли в аймак Баин-Хонгор. Аймак стоит необычайно красиво - на широкой возвышенности среди высоких зеленых холмов. Глядя на него, вспоминались легенды о первых городах наших предков, ставившихся на "семи холмах" среди диких просторов. Повсюду, в ущельях и на зеленых буграх, виднелись древние могильники, хотя и не столь частые, как в долине Убуртэлиин-гола. На ночевке в аймаке, прислушиваясь к шуму ночного дождя, я снова и снова переживал впечатления от "царства туманов". Существенной чертой скоплений древних могильников было то, что они находятся всегда там, где есть плиты гранита и, кроме того, множество причудливых скал, каменные палатки и скалистые отроги, вдающиеся от гор в степи. Это связано, без сомнения, с тем, что отдаленные наши предки - люди каменного века - искали убежищ именно в подобных местах. Ощущение убежища, передававшееся из поколения в поколение в преданиях, сказках и обрядах, сделало эти места в последующие времена священными. Здесь находили убежище уже не живые люди, как в каменном веке, а мертвецы более поздних племен, широко расселившихся по степям и удалившихся от гор. К этим размышлениям примешивались другие, более тревожные. Дождь все лил, а на пути было много речек. В самом деле, первое же русло за аймаком встретило нас на следующий день несколькими потоками воды, прибывающей буквально на глазах. Вокруг на горах лежал свежевыпавший снег, а день, как на грех, выдался теплый и ясный. От таяния снегов вода прибывала по сантиметру в минуту. Приступили к переправе с серьезной подготовкой. Сняли ремень вентилятора, чтобы его пропеллер не забрасывал воду на мотор. Обмотали изоляционной лентой свечи и крышки трамблеров, закрыли фанерками радиаторы спереди. Машина "ЗИС-5", при всех своих превосходных качествах, боится бродов из-за глубокой посадки двигателя и низко расположенного трамблера. С принятыми мерами предосторожности мы лихо переправились через русло, выбросив на берег огромные всплески воды, в которых забарахтались довольно крупные рыбешки. Только "Дзерен" (Пронин поленился снять вентиляторный ремень) заглох посередине русла и должен был просушивать свечи, прежде чем смог тронуться дальше. По широким зеленым холмам с могильниками мы доехали до следующей речки Харганаик-гол ("Речка черных обрывов"). Едва мы спустились в ее долину, как чувство безнадежности охватило нас. Широким разливом быстро мчалась прибывающая вода. Мы принялись исследовать брод, сняв сапоги и шлепая по воде, сначала достигавшей немного выше щиколоток. Впереди выступал Новожилов в своей нарядной кожаной курточке, изящно придерживая пальчиками приподнятые штаны. Пойменная терраса, сплошь залитая наводнением, внезапно окончилась, и Новожилов рухнул в самое русло реки, где вода была выше головы. Отчаянно уцепившись за какой-то кустарник, Новожилов вылез, мокрый до последней нитки, и в тот же момент раздался вопль выше по течению - это свалился в воду водитель полуторки Николай Брилев. Тогда приступили к поискам брода Лихачев и я, предусмотрительно раздевшись. Широкоплечий, с выступающими сильными мускулами, Иван Иванович ходил осторожно, переваливаясь, как медведь, на крупных камнях русла. Но вода неслась слишком сильно, громко журча в подмывах и издавая характерное шипение по траве и кустам. В одном месте Лихачева сбило с ног течением. Нигде не нашли брода: в самом мелком месте вода была выше уровня трамблера. Приходилось оставить мысль о переправе. Пока исследовали брод, струя воды обошла позади наших машин и образовала новый рукав. Пойма превратилась в топкое болото, и мы едва выбрались назад на склон долины. Надо было обождать, пока обтают снега на горах. Машины выстроились в ряд у подошвы широкого склона, по которому вверх к гранитным скалам тянулись могильники. Меня осенила счастливая идея. Двадцать один человек - состав нашего отряда - представляли собою серьезную рабочую силу, и ее можно было использовать для раскопки одного из могильников в помощь монгольским археологам. Опыт раскопки и полученные при удаче материалы могли оказаться полезными для национального музея в Улан-Баторе. Мы наметили большой кольцевой могильник около тридцати метров диаметром, с четырьмя огромными вертикальными глыбами, установленными против стран света по периметру круга. В центре лежал маленький холмик замшелых камней. Я произнес короткую речь об археологических раскопках и постарался картинно расписать замечательные случаи находок драгоценных кладов. В каждом участнике экспедиции пробудилась душа кладоискателя. Через несколько минут рабочие, шоферы и научные сотрудники бешено раскидывали камни на холмике. Никогда еще работа не производилась с таким азартом, но холмик оказался предательским. Под насыпью сравнительно мелких камней прошли все более укрупнявшиеся плиты, которые мы отворачивали с большим трудом. Плиты были уложены шатрообразно в четыре слоя, и все промежутки между ними забиты камнями. Последнюю плиту сначала хотели зацепить машиной, но все же соединенными усилиями подняли и отвалили в сторону. Под ней оказалась еще большая плита, в шесть квадратных метров, которую ни "ЗИС", ни весь состав нашей экспедиции не смогли бы перевернуть. Пришлось копать рядом с плитой траншею и подходить под нее сбоку. Непосредственно под плитой в слое рыхлого песка оказался скелет мужчины громадного роста старше шестидесяти лет. Он лежал на спине головой на запад, с запрокинутым вверх лицом. Странным образом у скелета отсутствовали кисти обеих рук. Вместе с покойником не было найдено абсолютно ничего. Ни одного осколка посуды, обломка оружия, следов каких-либо украшений или одеяний, так как если бы человек был похоронен совершенно голым. Высказывались предположения, что тут похоронили какого-то раба или врага, но в таком случае все это гигантское сооружение было бессмысленным. Такие огромные плиты могли перетаскиваться лишь доброй сотней человек, и то под кнутом. Кости покойника сильно разрушились водой, затекавшей со склона под плиту, но Эглон пропитал их столярным клеем. Мы взяли череп, бедро и необыкновенно массивные поясничные позвонки. Судя по черепу, покойник был не монголом, а представителем европейской расы. С большой осторожностью мы упаковали кости, пролежавшие под плитой около трех тысяч лет, и передали их впоследствии археологам экспедиции профессора С.В. Киселева. Рабочие сильно разочаровались - никакого клада и даже ничего мало-мальски интересного. Как бы то ни было, за день была проделана поистине гигантская работа. На следующий день мы успешно форсировали речку и, пройдя около восьмидесяти километров, опять застряли перед речкой Туин-гол ("Галочья речка"). Эта многоводная речка имела устрашающий вид: больше чем на километр разлились многочисленные протоки с неистово несущейся черной водой. Под чистейшим небом Монголии самые прозрачные реки кажутся темно-синими, почти черными. Четыре часа подряд искали брод, но два главных протока были совершенно непроходимы. Однако вода быстро шла на убыль, и на следующий день можно было попытаться форсировать препятствие. Остановка оказалась кстати. У моей "командирской" машины - "Волка" отломился кронштейн подрессорника, и машина стала крениться на крутых поворотах и косогорах. Усилиями всех механиков удалось устроить хитрое приспособление из бревен, двух кусков старой рессоры и большого количества проволоки, с которым машина благополучно пришла в Улан-Батор. Началась всеобщая стирка (купание состоялось ранее, при поисках брода). Вечером я отправился в геологическую экскурсию вверх по реке и вернулся только в сумерки, застав в лагере полное смятение. В мое отсутствие к нам приехали гости - несколько аратов. На лошадях гостей наша молодежь устроила скачки. Обогнал всех Коля Брилев, а не в меру азартный Пресняков грохнулся на всем скаку с лошади, уцелев прямо-таки чудом. Седло свернулось под брюхо коня, и тот, напуганный, долго носился по долине, пока не превратил седло в клочья и щепки. Владелец коня, старик, пришел в страшное огорчение. Нервно куря трубку за трубкой, он рассказал, как на этом седле, служившем ему уже тридцать лет, он ездил в Китай, к Тибету и к границам России, - последнее путешествие он проделал с войском национального героя Монголии Сухэ-Батора. В общем, за седло старику пришлось заплатить семьсот тугриков, и Пресняков месяц отрабатывал свою попытку состязаться с аратами в верховой езде. С утра на следующий день вся экспедиция, за исключением Эглона, Малеева и повара, разделась догола. Эглона освободили от трудной работы по возрасту, Малеева - по больному сердцу, а повара - из-за нарывающих рук. Мы решили поддерживать машины в воде и подталкивать их, что облегчало переправу. С нашими тяжело груженными машинами переправа была нелегким и довольно рискованным предприятием. Рождественский поторопился и, не обладая опытом в переправах, утопил полуторку в глубокой протоке. Мы поспешно спустили груз машины - бочки с бензином - вниз по течению. Сняли аккумулятор и вытащили полуторку "вручную" на косу. Приходилось торопиться, так как вода снова начала прибывать. Все же мы провозились около четырех часов, пока вылили воду и масло из мотора полуторки, промыли и запустили машину. Еще две неприятные речки - у Барун-Ульцзейту сомона ("Западный сомон знака счастья") и Тацаин-гол ("Ракитовая речка") - форсировали с ходу, даже не снимая вентиляторных ремней, только с замотанными изоляционной лентой приборами зажигания. Хорошо запомнились два дня - четырнадцатое и пятнадцатое июля, прошедшие в борьбе с водой. Шум несущейся на перекатах воды, боль в глазах от ослепительного блеска солнца на речках, яростный рев моторов, огромные всплески от тяжелых "ЗИСов" и, главное, дружная, веселая, ни на минуту не ослабевающая работа всех участников экспедиции... Вода - наша мечта в Южной Гоби - здесь превратилась в опасного врага, но и этот враг остался побежденным. Еще на спуске в долину Туин-гола на юге вдали виднелась голубая призрачная Бага-Богдо. Теперь на всем пути были прекрасно видны три наших "маяка" 1948 года: Ихэ-Богдо, за ней чашеобразная Тевш (Дунда-Богдо) и угрюмая Бага-Богдо. В стороне Ихэ-Богдо, на скатах последних отрогов Хангая, виднелись огромные базальтовые поля, протягивавшиеся к подножию трех Богдо. Эти черные плоскогорья голубели от марева нагретого воздуха, и казалось, что за остроконечным мелкосопочником сразу начинается сияющее голубое море. На плоскогорье за Тацаин-голом, на пологих зеленых холмах, торчал высокий зубчатый гребень кварцевой жилы, словно хребет снежно-белого дракона. Повсюду разбросаны куски абсолютно белого кварца, точно снежные глыбы среди зеленой травы. А справа продолжали реять над мрачными базальтовыми плато воздушно-голубые призраки трех высочайших гор Гобийского Алтая, столь хорошо знакомые нам по очертаниям. Еще две-три речки не были препятствием: вода спала, но нас донимала зловредная мошкара. Для спасения от нее мы остановились на ночлег на вершине перевала в две тысячи двести метров абсолютной высоты у горы Хан-ула. Больше препятствий до Убур-Хангая не было. Но там протекал Онгиин-гол - река, по размерам несравнимая с теми, какие мы едва преодолели. Разлив на Онгиин-голе исключал всякую возможность переправы. На наше счастье, мост починили, и мы в одну минуту пересекли грозно вздувшуюся реку. Только у края долины оказалась протока, в обычное время сухая. Сейчас вода в ней доходила до коленей. Однако "Тарбаган" умудрился получить сильное повреждение: Лихачев сунулся в протоку с ходу, машина подняла огромный вал, вода ударила в радиатор, который Лихачев поленился прикрыть фанерой, погнула лопасти вентилятора, а тот распорол несколько трубок на задней поверхности радиатора. Пришлось снимать его и запаивать трубки. В этом рейсе "Тарбагану" вообще не везло. Он еле полз на длинных подъемах и жег неимоверное количество масла - кольца в моторе сильно подносились. Вчера пробило якорь динамо, а сегодня - новая авария. Четыре часа были потеряны и вместе с ними - надежда доехать завтра до столицы Монголии. Мы остановились на ночлег на гранитном плоскогорье, как раз на месте нашего обеда в 1948 году. Все было на месте - и лужа, из которой тогда брали воду, и незабудки, которые собирала Лукьянова, и угольки от нашего костерчика. Казалось, что мы побывали здесь только вчера - так медленно течет время в монгольских просторах. На следующий день в заповедном месте у Онгон-Хаирхана, где Прозоровский решил снять несколько кинокадров, мы остановились на обед. Машины выстроились на равнине у гранитного полуцирка. Большая туча наплывала с запада, оттуда порывами дул холодный ветер. Усталые люди растянулись на земле, я тоже укрылся от ветра под радиатором своего "ЗИСа". Разговоры умолкли, ветер монотонно шелестел жесткой полынью. Звонко капала вода из разбитых дальней дорогой радиаторов, и, словно в такт им, кто-то перебирал струны гитары, издававшей редкие звенящие ноты. Совсем рядом высились грозные зубцы Онгон-Хаирхана, и свежий запах молодой полыни затоплял все плоскогорье. Таков был последний рабочий день далекого Западного маршрута. Переночевать пришлось в долине Толы, а назавтра у ворот нашей базы в Улан-Баторе я записал в полевой дневник показания спидометра "Волка" 30 297 - 27 328 (показание при выезде) = 2969 километров маршрута. И доблестная машина пошла на ремонт в наш гараж во дворе краеведческого музея.

Глава десятая МОГИЛА ДРАКОНА

На последнем верблюде - самый тяжелый груз.

Пословица

Значительная доля работы, запланированной на 1949 год, осталась позади. Как всегда, это не был тот успех, который представлялся в первоначальных планах. Жизнь внесла свои неумолимые поправки: Шаргаин-Гоби и Чоно-Хайрик остались неисследованными. Правда, было открыто крупное местонахождение Алтан-Тээли и восемь тонн добытых из него ценных коллекций лежали на нашем складе. Теперь надо было браться за главную задачу этого года - раскопки "Могилы Дракона". К ним мы подготовились как смогли. Две лебедки, тали и длинные тросы для подъема тяжелых плит из ущелья, горные клинья, ломы и молоты для разламывания песчаника составляли наше вооружение. Лесозавод в Иро напилил специально для экспедиции толстые доски и брусья, необходимые для упаковки плит с костями и для настила дороги по песчаному склону на выходе из ущелья. Улан-Баторский механический завод отковал нам стальные скобы и накладки, а также заершенные костыли для скрепления брусьев. Напоследок добыли еще двутавровую стальную балку для подвески талей. Снаряженные таким образом, мы могли теперь взяться за "Могилу Дракона". Попутно с этой работой мы собирались продолжать обследование гигантских размывов костеносных красноцветов как в самой Нэмэгэтинской котловине, так и вне ее - в Ширэгин-Гашуне и в котловине В.А. Обручева. Но более всего меня занимала красная гряда глин и песков, проходившая по центру котловины Нэмэгэту. За предыдущие годы мы нашли здесь ничтожное количество костей, вернее - обломков. Но эти находки говорили, что "Красная гряда" содержит остатки очень древних млекопитающих и таких, какие еще не находились в Азии. Если бы удалось обнаружить скопление остатков этих животных хорошей сохранности, то это, без сомнения, явилось бы крупным научным открытием и позволило бы определить геологический возраст таинственных, но, несомненно, кайнозойских красных пород. Вот почему я хотел во что бы то ни стало провести тщательное обследование "Красной гряды" в западной части котловины, где нам предстояло работать. Если бы удалось выполнить всю намеченную программу, то мы могли бы считать год удачным. Тогда на будущий, 1950 год нам осталось бы подробное исследование Восточной Гоби и маршрут к дальнему юго-западу в Джунгарскую Гоби. На этом последнем маршруте мы ликвидировали бы оставшиеся за нами "долги" 1948-1949 годов - исследование Ачжи-Богдо и Шаргаин-Гоби. Продуманные во всех отношениях планы предусматривали все, за исключением одного - работам 1950 года не суждено было состояться... После очередного ремонта машин - смены рамы, радиатора и переднего моста у "Кулана" и мотора у "Тарбагана" - стало возможным начать перевозку людей и снаряжения в Далан-Дзадагад. Пока ремонтировались машины, от геологов из Восточной Гоби пришло сообщение о находке скелета небольшого ящера в меловых отложениях. Немедленно туда отправился Эглон на "Дзерене" и привез неполный скелет неизвестного древнего крокодилообразного. В Южногобийский аймак поехал Новожилов на "Драконе" и полуторка с грузом леса. Отослав "Дракона" обратно, Новожилов направился на Баин-Дзак и остался там до подхода всей автоколонны. Новые наблюдения Новожилова привели к очень интересным заключениям. Оказалось, что американцы, нашедшие здесь черепа маленьких плацентарных млекопитающих, впали в серьезную ошибку. Нам давно казалось сомнительной находка столь высокоорганизованных животных в таких низких горизонтах верхнего мела, как на Баин-Дзаке. Теперь Новожилов установил, что остатки млекопитающих вовсе не залегают в меловых отложениях, а высыпались из вышележащих отложений палеоцена при их размыве. Множество мелких конкреций, среди которых попадаются и конкреции с костями, образовывали прослой среди пурпурных глин и красных песков палеоцена. Почти такие же конкреции, но несколько более крупные и содержащие измельченную слюду, во множестве встречались в верхних слоях меловых песков. При общем размыве палеоценовых глин и меловых песков миллионы конкреции смешались и ссыпались к подножию обрывов Баин-Дзака. Так кайнозойские млекопитающие были найдены вместе с яйцами динозавров. Этих последних мы нашли много. Правда, цельные, нетронутые кладки находились крайне редко. Но большие куски скорлупы, видимо, от вылупившейся молоди или от съеденных, вернее выпитых, яиц встречались гораздо чаще. Мелкие обломки битой скорлупы были найдены нами в громадном количестве - целые прослойки скорлупок залегали среди желтых песков в верхней части обрывов. Еще больше было их на так называемом "Западном Поле", недалеко от старого колодца. Строение скорлупы было очень различным. Мы находили толстые и тонкие скорлупки, покрытые бугорками, прямыми гребешками, волнистыми бороздками. Все это указывало на принадлежность яиц к разным видам, а вовсе не к одному виду динозавров - протоцератопсов, как это определили американские ученые. Самая принадлежность всех яиц динозаврам встала под сомнение. Крайняя редкость находок ископаемых яиц, современных динозаврам, противоречила массам захороненных остатков и вообще неисчислимому количеству этих животных, обитавших по всей земле. Между тем только в Монголии, да еще в самое последнее время в Северо-Восточном Китае - только в двух местах мира - были найдены учеными ископаемые яйца. Как бы ни было велико разнообразие условий захоронения, миллионы поколений миллиардов динозавров оставили бы такое множество скорлупы яиц, что она попадалась бы довольно часто. Поэтому напрашивается предположение о наличии у динозавров мягкой, кожистой скорлупы яиц, как у современных змей и ящериц. Твердая скорлупа яиц могла принадлежать крупным черепахам. В настоящее время во многих реках Южной Америки, как, например, в Ориноко, водится еще невероятное количество водных черепах. Они откладывают миллионы яиц преимущественно на островках и песчаных отмелях. Яйца служат предметом промысла целых индейских племен, которые добывают из них так называемое черепашье масло - ценный пищевой продукт. В меловой период реки, без сомнения, нисколько не меньше, а, пожалуй, еще больше кишели черепахами. Скопления их яиц могли сноситься водой и образовывать прослои битой скорлупы или, оставаясь на месте, залегания целых кладок. Естественно, что у нас возникло предположение о том, что яйца, находимые в Баин-Дзаке, принадлежат нескольким видам крупных водяных черепах. Громадные количества их остатков, как, например, найденный нами в Цаган-уле черепаший слой, говорили о богатстве черепашьего населения в меловой период на Центрально-Азиатском материке. Это предположение не подтвердилось, и американцы оказались правы в отношении принадлежности яиц динозаврам. Впоследствии сотрудник Института морфологии животных Академии наук СССР А.С. Садов произвел микроскопическое изучение скорлупы яиц "динозавров" или "черепах". Некоторые яйца действительно могли быть черепашьими. Другие же скорлупки походили на птичьи. Птицы - наиболее близкие родственники динозавров. Поэтому и яйца должны были принадлежать мелким динозаврам. Большой интерес вызвало открытие Садовым цветного пигмента на многих скорлупках. Испятнанные пигментом яйца представляют собой приспособление для маскировки яиц под окружающую почву и, следовательно, служат верным признаком открытых кладок. Нашим современным пресмыкающимся, всем их группам - крокодилам, черепахам, ящерицам, змеям - свойственны закрытые кладки: отложенные яйца закапываются в песок или листья. Поэтому все яйца пресмыкающихся одноцветные, белого или очень бледного серого цвета. Пятна окраски на яйцах из Баин-Дзака говорят за еще одно сходство монгольских динозавров - протоцератопсов с птицами, выраженное в устройстве открытых гнезд. Вот какие вопросы занимали Новожилова во время его одинокого пребывания у "Пылающих скал" Баин-Дзака и колодца Хашиату. Теперь его наблюдения и мысли превратились в печатный труд, опубликованный Академией наук наряду со многими другими работами, посвященными нашим открытиям. Первого августа в Нэмэгэту выехала первая партия, Малеев, Эглон, Лукьянова, Пресняков и Дурненков должны были вести работы на Цаган-уле, пока мы с Рождественским не подвезем лебедки, лес и прочее снаряжение для "Могилы Дракона". Новожилов, перевезенный с Баин-Дзака в Нэмэгэту, получил особое задание: исследовать "Красную гряду" в ее западной части. Там среди красных глин выступали грубые белые и серые пески, в которых могли залегать скопления остатков, так как пески отложились в древнем речном русле. Прозоровский, Рождественский и я оставались в Улан-Баторе. Кинооператор проявлял свои пленки, а мы с Рождественским тосковали по Гоби и возились с отчетностью, которую Академия наук из года в год усложняла. Машины вернулись одиннадцатого августа, и мы собрались в отъезд. Неожиданно к нам прибыл крупный советский археолог - профессор А.П. Окладников. Ученый был приглашен Монгольским комитетом наук для консультации по изучению каменного века - эпохи, по которой Окладников был ведущим специалистом. Наибольшее количество кремневых орудий каменного века встречалось в Гоби, и Окладников обратился к нам, уже считавшимся знатоками тамошних мест. Мы с Рождественским показали профессору кое-что из наших коллекций кремневых орудий, а когда я рассказал о найденной нами недалеко от впадины Оши "мастерской", Окладников пришел в восторг. Еще молодой и необычайно живой, профессор нам понравился. Мы предложили ему ехать с нашей автоколонной до Южногобийского аймака, взявшись показать оттуда дорогу к важнейшим местам находок кремневых орудий. Окладников с радостью принял предложение. Еще больше обрадовался его шофер, только что прибывший из Москвы и опасавшийся неведомой для него Гоби. Четырнадцатого августа мы наконец выступили. Все шло "нормально" - ужасающий ливень с утра, выключившийся накануне, в разгар укладки, электрический свет... В Мандал-Гоби был разгар надома - праздника, и мы оставили там Прозоровского с Туванжабом и "Козлом" для киносъемок. Отсюда Туванжаб должен был вернуться в Улан-Батор, так как истекал срок его отпуска в университете. Как обычно, у развалин Олдаху-хида нас встретила гобийская жара, тягостная после прохладной погоды в Улан-Баторе. Зной нисколько не смущал нашего нового спутника. Энергичный археолог на каждой остановке бегал по равнине и находил все новые и новые каменные орудия древнего человека. Мы, считавшие себя "стреляными воробьями", только диву давались. Окончательно сразил нас Окладников, когда на всем ходу остановил свою машину и поднял с дороги обломок каменного топора - первого, найденного в Гоби. Торопясь добраться до аймака, мы долго ехали ночью. На дороге спали птицы - преимущественно копытки. Быстро идущая машина налетала, как буря, на несчастных птиц, перед радиатором взвивалось облако крыльев и перьев, иногда птицы ударялись о радиатор или лобовое стекло. Секунда - и безвестные жертвы оставались позади, а машина мчалась и мчалась вперед без остановки. Иногда лисы метались на дороге в свете фар, а глаза встречных зверей или скота загорались жуткими огоньками. Неистово прыгали на светлой пыли длинноногие тушканчики... При ночной езде по ровной дороге кажется, что машина идет все время под спуск. За ограниченным светлым пятном фар - темнота и почему-то видится спуск. При подъеме свет разливается вверх по склону, и дорога производит впечатление ровной. Безлунная ночь веяла холодом, но ногам от мотора было тепло. В Далан-Дзадагаде мы расстались с профессором Окладниковым и оставили "Кулана" для сопровождения "Козла" с Прозоровским, когда тот придет из Средней Гоби. У "Дзерена" сгорели два генератора - старый и только что поставленный запасной, оказавшийся с браком. Пронин храбро пошел в Нэмэгэту без динамо, на одном аккумуляторе. Дорога ухудшилась от дождей. Перед Ноян сомоном на дорогу нанесло еще больше песка, чем в прошлом году. Заночевали в сухом русле, не добравшись до сомона, на второй день пути. Ветер всю ночь заносил нас мелким теплым песком, неумолчно шуршавшим по брезенту машин и спальных мешков. Из щелей каменных скал к нам ползли мелкие серые скорпионы. Понятно, что мы обрадовались рассвету. Щебнистая ровная котловина за руслом озарилась лучами раннего солнца. Сильно выгоревшая растительность (в Южной Гоби в этом году была засуха - черный дзут, в то время как мы мокли под дождями в Хангае и в Западной Гоби) казалась совершенно желтой. У стоявших кольцом гор плавала голубая дымка. Я ехал по хорошо знакомой дороге и думал, что повторные наблюдения, многократные восприятия далеко не всегда ведут к изощрению, детализации, тонкости прочувствованного или продуманного. Очень часто виденное в третий, четвертый, пятый раз уже не вызывает внимания, не находит отклика в душе и безразличной тенью проходит мимо. А в то же время первое восприятие было остро, свежо и верно так, что повторение не смогло ничего добавить. Подобная утомляемость восприятия должна обязательно учитываться при обучении или анализе творчества ученого или художника. В Ноян сомоне мы задержались по обычным делам: нужны были верблюды для подвозки воды на "Могилу Дракона" и вывозки накопанной "добычи" из узких оврагов Цаган-улы, а также бараны. Я пошел смотреть на отбор животных и в сотый раз поражался, как помнят и узнают скот араты. Каждый узнает своих верблюдов, лошадей, овец и в тысячном стаде, углядит издалека своего коня и в целом табуне. Такая память и узнавание по совершенно неуловимым для нас признакам кажутся чудом. Я пробовал отыскивать даже в небольшом стаде какую-нибудь только что показанную мне овцу, но всегда оказывался беспомощным. Должно быть, тысячелетний опыт и привычка многих поколений выработали у монгольского народа эту поразительную способность... Ночью ветер как-то особенно заунывно завыл в горах, обступивших сомон. Мне не спалось - одолевали беспокойные мысли. Как выбрать наиболее верное направление дальнейшей работы? Я вышел из юрты, стараясь не разбудить хозяев. Было самое глухое время - "час быка" (два часа ночи) - власти злых духов и черного (злого) шаманства, по старинным монгольским суевериям. Странные ноянсомонские горы громоздили вокруг свои гребнистые спины. В глубочайшей темноте, затоплявшей ущелье, звонко шелестел по траве и невидимым камням ветер. Сквозь скалистую расселину на юге горела большая красная звезда - Антарес, и звездный Скорпион вздымал свои сверкающие огоньками клешни. Высоко под звездами мчались длинные полупрозрачные облака. Угрюмая местность не испугала, а даже как-то подбодрила меня. Впервые я отчетливо понял, что успел полюбить эту страну и теперь душа останется привязанной к ней. Теперь всегда дороги Гоби будут стоять перед моим мысленным взором, и каждая местность будет не просто впадиной, хребтом, сухим руслом, а участком огромного поля научных вопросов, какое представляет собою Монгольская Гоби. Вот, например, на западе, где скрыт во тьме срезанный кратер Ноян-Богдо, за кручами хребтов Тоску и Алтан-улы, за песками Эхини-Цзулуганай, находится море красноцветных пород, для полного исследования которых понадобится не один год. А сколько подобных мест стало известно нам теперь в Гоби! Дорога "Академии наук", проложенная нами в 1948 году, отлично сохранилась и только кое-где в руслах оказалась перемытой. Уже к трем часам мы прошли Ойдул-худук, или бывший "Лукьян-сомон". Ничего не напоминало о большом лагере, находившемся здесь в прошлом году. Ветер развеял все следы экспедиции, кроме твердо накатанной дороги. Продолжая наш путь на запад, мы прибыли к следующему колодцу, Даацхудук ("Большой грязный колодец"), к пяти часам и тут встретили полуторку с Эглоном и Лукьяновой, шедшую на Алтан-улу. Раздались приветственные выстрелы, отчаянно залаяла собака, сопровождавшая Эглона с Улан-Батора. Новости были самые приятные. Прежде всего Новожилов сообщил с Наран-Булака ("Солнечного ключа"), вытекавшего из белых песков в "Красной гряде", что им найдены целый череп, челюсть и несколько костей какого-то неизвестного млекопитающего. Итак, значит, "Красная гряда" уступила настойчивым поискам и появились первые настоящие находки. На Цаган-уле Эглон, Малеев и Лукьянова копали каждый в своем отдельном овраге. Первый добыл множество черепах, а оба последние - каждый по скелету гигантского хищного динозавра. Нашлись и остатки утконосых динозавров и мелких хищников. Малеев уже закончил свою долю и перебрался на Алтан-улу, так как был назначен начальником лагеря на "Могиле Дракона". Мы направились к Алтан-уле все вместе, куда и прибыли к девяти часам вечера. На плоскогорье бэля мы поставили лагерь не у самых обрывов, близ "Орлиного утеса", на краю сухого русла, где стояли в 1948 году, а на три километра ниже, где наметили спуск для машин. Здесь и был организован Главный, или Перевалочный, лагерь 1949 года. В течение трех последующих дней мы занимались оборудованием Перевалочного лагеря и лагеря на "Могиле Дракона". Полуторку спустили в сухое русло. На склоне русла была прокопана и выложена толстыми досками подъемная дорога. Уклон оказался настолько крут, что машине нечего было и думать подняться своим ходом. Но это нас не смутило. Напротив дороги установили лебедку, и полуторку под одобрительные крики вытащили наверх двое рабочих. Подъем происходил медленно и занимал двадцать пять минут. Для ускорения мы увеличили диаметр барабана лебедки и стали вытаскивать машину с грузом за шестнадцать минут. Отряд рабочих отправился в ущелье, расширил отмеченные заранее повороты, срыл ступеньки, и полуторка пришла на "Могилу Дракона", к восторгу находившихся там "отшельников". Скоро путь с "Могилы Дракона" представлял собой накатанную фантастическую дорогу по узкому сухому руслу с бесчисленными извилинами, тесными проходами под башнями и гротами из выветрелого красного песчаника. По мере того как машина углублялась все дальше в лабиринт горных ущелий, возникало странное чувство - точно мы вторгались во что-то запретное для человека. И сама "Могила Дракона" - усыпанная чудовищными костями площадка среди оранжевых и палево-бледных уступов мертвого песчаника, нещадно палимого солнцем, казалось, принадлежала той отдаленной эпохе, когда только одни драконы и царствовали на земле. Теперь огромные плиты, от половины до двух тонн весом, могли быть доставлены по сухому руслу к Перевалочному лагерю, а там подняты лебедкой вместе с машиной и перегружены на "ЗИСы" для доставки в Улан-Батор. Восемнадцатого августа подошли "Козел" (с кинооператором) и "Кулан", а на следующее утро Эглон вместе с Прозоровским отправились на Наран-Булак для пробных раскопок найденного Новожиловым места. Самого Новожилова привезли оттуда в Перевалочный лагерь: беднягу схватил свирепый прострел, и я взялся за его лечение. На "Могиле Дракона" собралось научное совещание, происходившее в эффектной обстановке. Вокруг нас, как безмолвные часовые, стояли башни песчаника, над головами выступал утес ярко-оранжевых песков, а еще выше закрывала полнеба скалистая темно-зеленая круча Алтан-улы. Дымя махорочными цигарками, участники совещания расположились в живописных позах на вздыбленных плитах песчаника, попирая ногами обломки разрушившихся костей. Материала здесь действительно было много, но совсем неравноценного. Все кости по краю площадки были разрушены выветриванием и морозом. Нам не было смысла их брать, так как восстановление костей потребовало бы уйму времени и усилий. Решили выбрать "Могилу Дракона" лишь частично, взяв только лучший материал - залегавшие в центре площадки скелеты и черепа. Вечером все собрались в Перевалочном лагере и со смехом вспоминали разные приключения, случившиеся во время нашего отсутствия. Особенно запомнился один поход Новожилова. Нестор Иванович отправился с Цаган-улы в дальнюю экскурсию к западной оконечности Алтан-улы. Он выбрал себе в спутники молодого рабочего Юру Борисова, и тот с охотой согласился. Путешественники вернулись поздно ночью. Борисов клялся, что никогда в жизни он не испытывал таких мучений и что больше он ни за что не пойдет с Нестором Ивановичем. Оказывается, Новожилов, хорошо тренированный для гобийских походов, ошибся в оценке расстояния. До дальних размывов было примерно двадцать пять километров, следовательно, маршрут туда и обратно составил пятьдесят. По жаре, с малым запасом воды для непривычного человека это было убийственно. С тех пор Новожилов стал внушать нашим рабочим суеверный страх. Только самые крепкие отваживались пускаться с ним в пешие маршруты. Своей мелкой, семенящей походкой Новожилов отсчитывал километр за километром по сыпучим пескам, кручам обрывов, по дну раскаленных сухих русел. Благодаря его героическому походу мы получили сведения, которые иным путем было бы очень трудно добыть ввиду недоступности этого места даже для верблюдов. На дальних размывах Алтан-улы Новожилов обнаружил выветрелый скелет карнозавра, часть скелета зауропода и другие кости. Очевидно, там мы могли рассчитывать на хорошую добычу при систематическом обследовании и раскопках. Однако у нас и здесь был полон рот хлопот. Помимо основных раскопок на "Могиле Дракона" следовало продолжать изучение "Красной гряды" и хотя бы очень поверхностно осмотреть бесконечные размывы у западного конца Бумбин-нуру и северной стороны Алтан-улы. Кроме того, мы намеревались снова посетить Ширэгин-Гашун. После экспедиции 1946 года мне удалось встретиться с Б.М. Чудиновым и допросить с пристрастием автора мнимого кладбища динозавров. Чудинов уверял, что кладбище динозавров подлинно существует, но находится в северной половине впадины, а мы в 1946 году изучили только южную. Он снова перечислял свои приметы: останец в виде сфинкса, близ него - широкая тропа, спускающаяся на дно впадины к колодцу между красных бугров, неподалеку множество огромных, никем не исследованных пещер. Действительно, в 1946 году мы подошли к Ширэгин-Гашуну с юга, останец Цундж - сфинкс - видели издалека в бинокль, а к центру впадины пробились лишь с трудом на разгруженной полуторке. Может быть, на самом деле мы не дошли до сказочного кладбища драконов и обязаны это сделать теперь! Двадцатого августа закончилась перевозка имущества и запасов на "Могилу Дракона". Над кухонной палаткой поднялся ароматный дымок, лебедка для переворачивания плит и затаскивания их на машину заняла свое место на противоположном берегу русла. Для верблюдов нашли удобное плато, перегнали их туда, и Малеев со всем своим отрядом окончательно перебрался в лагерь на "Могиле Дракона". Я установил код ракетной сигнализации между двумя лагерями (на расстоянии шести километров по прямой) и составил график работы автомашин на все время раскопок. Ночью прибыл Эглон с Наран-Булака с замечательными новожиловскими находками. Череп с нижней челюстью принадлежал необыкновенному зверю, похожему одновременно на хищника и травоядного, на медведя и носорога из группы страннорогов или диноцерат, до сих пор известной только в Америке. Эглон с Лукьяновой на "Драконе" были отправлены в Наран-Булак для ведения раскопок. С "Тарбагана" сняли динамо, переставили на "Дзерена". Я на "Дзерене", а Рождественский с Прозоровским на "Козле" направились на последнюю рекогносцировку Ширэгин-Гашуна. Такое построение рекогносцировочного отряда оказалось наилучшим. Тяжелая машина несла на себе запас горючего, воды, снаряжения и продовольствия, достаточный для продолжительного пребывания вдали от лагеря и колодцев. Легковая машина высокой проходимости позволяла проникать в труднодоступные районы и вести подробные исследования. По опыту ширэгин-гашунского похода мы стали строить в дальнейшем все ответственные рекогносцировочные поездки. Мы всегда несколько опасались Ширэгин-Гашуна. Эта низкая впадина, защищенная от сильных ветров, была настоящей раскаленной печью. В 1946 году мы попали в Ширэгин-Гашун в октябре и то страдали от зноя, влачась по пухлым глинам и сыпким обрывам. Сейчас, в августе, Ширэгин-Гашун не сулил нам ничего доброго. Однако нами не был учтен совершенно новый фактор - наличие кинооператора. Еще в Западном маршруте старожилы говорили нам, что не помнят лета с такой плохой погодой. Совершенно необычайная для Гоби пасмурность очень мешала съемкам Прозоровского. Так случилось и в Ширэгин-Гашуне. Все дни, за исключением последнего, сопровождались дождями, хмарью и небывалой прохладой, вернее даже холодом. Исследование страшного Ширэгин-Гашуна превратилось в приятную поездку. Я поклялся, что отныне во все наиболее жаркие страны буду ездить только с кинооператорами. Рано утром мы направились на восток к выходу из ущелья, стараясь держаться как можно выше по бэлю, несмотря на громадные камни, усеивавшие поверхность плато. Выехали прямо к колодцу у ворот ущелья, набрали триста литров воды и покатили вниз по сухому руслу под сильным дождем. Старый колодец в середине ущелья оказался расчищенным. Близ него стояла юрта, однако ее обитатели отсутствовали. Едва перед нами открылся простор котловины В.А. Обручева (Занэмэгэтинской), как вдали мы увидели голубую и величественную Ихэ-Богдо. Мы спускались по "легин-гольской" тропе более десяти километров, пока не выехали на выровненную щебнистую поверхность центральной гряды. Здесь мы построили высокое обо, чтобы на обратном пути легче определить место поворота. Невольно я сравнивал нашу прошлую поездку в Ширэгин-Гашун в 1946 году и теперь. Теперь мы шли без проводника, со спокойной уверенностью в своем знании Гоби и умении проводить по ней машины. И действительно, Ширэгин-Гашун был достигнут легко и в тот же день. Машины шли местами по пятьдесят километров в час по увалам, сплошь покрытым мелкой галькой из третичных конгломератов. Грозная и совершенно безводная котловина В.А. Обручева не пугала путешественников. Напомню, что в 1946 году мы шли от Алтан-улы до Ширэгин-Гашуна с неимоверными трудностями два дня - вот что значит правильный выбор пути по гобийскому бездорожью. Мы остановились у западного края Ширэгин-Гашуна. На следующий день, холодный и дождливый, низкие лиловые облака скрыли все горы. Мы оказались беспомощными, потеряв горные ориентиры, и не смогли выбрать направление на пресловутый сфинкс Цундж. Нет гор - нет и ориентиров в Гоби для мест, не нанесенных на карту. В последний момент перед выездом я внезапно увидел "сфинкса" в бинокль. Но взятое по компасу направление не помогло: надо было объехать выступающий на запад угол впадины. Заморосил мелкий непрекращавшийся дождь, и мы как бы повисли в мутном, беспросветном пространстве. Спустившись на "Козле" на дно впадины, мы исследовали ее северную окраину. К вечеру погода несколько прояснилась. Я взобрался на одинокую красную горку. С нее хорошо просматривался обрыв Барун-Ширэ, где стояла наша экспедиция в 1946 году, а левее - мрачные холмы Чоноин-Шорголга. Останца Цундж нигде не было видно. Вечерние тени протянулись к центру впадины от ее обрывистых краев. Ветер проносился почти беззвучно над увлажнившейся почвой. Ни малейшего признака жизни я не заметил на всем огромном пространстве. Только древнее столетнее обо на безвестной горке напоминало о человеке. Кто и зачем складывал его здесь, в забытом углу, в стороне даже от местных колодезных троп? Печальным покоем повеяло на меня от этой невесть когда и с какими надеждами сложенной кучки камней, которую только безлюдье Гоби сохранило во времени. Здесь, на холме, посреди безводной впадины, одолевало тоскливое чувство заброшенности, и я с удовольствием спустился к товарищам, к шелесту мокрых кустов и привычному фырчанью мотора. В пасмурном, облачном покрове на следующий день появились большие прорывы, временами позволявшие увидеть горы. Удалось рассмотреть Нэмэгэту, Гильбэнту, Сэвэрэй и, стало быть, ориентироваться. Ихэ-Богдо неожиданно показалась вся в снегу. Вот какова была причина свирепого северного ветра и необычайного холода в огненном Ширэгин-Гашуне! Двинулись на юг, и внезапно, как из-под земли, выросла черная голова сфинкса. Через полчаса мы карабкались по спине легендарного чудовища, а кинооператор снимал это восхождение. Останец Цундж был совсем не таким большим, как описывал его Чудинов и каким он казался в бинокль. Высота сфинкса не превышала двенадцати метров, длина - тридцати. Эта случайно образовавшаяся в результате размыва скала песчаника была похожа на лежащего с вытянутыми передними лапами и поднятой головой льва. Сходство, в особенности в некотором отдалении, было совершенно поразительно. У самых "лап" Цунджа я нашел грубо отделанное доисторическое орудие из очень темного кремня. Отсюда начались поиски примет Чудинова. Нашли чуть заметную тропу, спускавшуюся на дно котловины по широкому сухому руслу через подобие ворот в красных обрывах. Справа и слева шли гряды причудливых размывов, внизу щетинился саксаул, и еще дальше, в самом низком участке котловины, краснели пухлые глины. Напротив виднелся обрыв Цзун-Ширэ и поодаль - Барун-Ширэ. Все совпадало с приметами, на которых так настаивал Чудинов. Оставалось отыскать колодец, легендарные пещеры, а затем и кладбище динозавров. Мы спустились на "Козле" вниз по сухому руслу, пересекли саксауловую рощу и на ее южной "опушке" среди гигантских песчаных кочек по пятнадцати метров высотой в зарослях тамарисков нашли колодец с чистой, но тухлой минерализованной водой. Он был закрыт козлиной шкурой и завален стволами саксаула. Мы набрали воды для машин и проехали к западу. В изрытых и крутых обрывах обнаружили несколько пещер, из них три глубокие и длинные. Однако пещеры представляли собой простые промоины карстообразного типа в известково-глинистых песчаниках, и, видимо, весьма недавние. Ждать здесь археологических находок не приходилось. Итак, пещеры и колодец нашлись, теперь дело было за динозаврами, то есть за главной целью нашего путешествия. За два дня - двадцать четвертого и двадцать пятого августа - мы исследовали всю северную часть дна впадины Ширэгин-Гашун. На первых же низких буграх из красных глин и конгломератов валялись кости конечностей мелких динозавров и обломки панцирей черепах. В группе более высоких холмов Прозоровский обнаружил отдельные, сильно выветрившиеся кости конечностей утконосых динозавров. В залегавших ниже слоистых оранжевых пестрых песках Рождественский сделал замечательную находку - полный череп с частью скелета и панциря крокодила. После научной обработки этот крокодил оказался предком современных аллигаторов. Таким образом, находка в Ширэгин-Гашуне говорила, что аллигаторы - азиатского происхождения и что современный китайский аллигатор древнее американских и является потомком древней ветви азиатских крокодилов. У крайнего северного останца я нашел рассыпавшийся скелет гигантского динозавра - зауропода, а Рождественский - кусок черепа панцирного динозавра - очень редкого в Нэмэгэту анкилозавра. Мы обошли все бугры, останцы и участки дна впадины. Нашлось много сильно разрушившихся крупных костей, обломков черепов и челюстей, но нигде не было больших скоплений и вообще сколько-нибудь хорошо сохранившихся скелетов. Недалеко от колодца я наткнулся на сильно разрушенный череп и несколько громадных костей. Кости залегали в крепких футлярах железистого песчаника, растрескавшихся от выветривания и заключавших в себе уже только костяную труху. Вероятно, это и было место, обнаруженное Чудиновым. Ширэгин-Гашун был несравненно беднее Нэмэгэту. Рассеянное залегание костей невыгодно для раскопок, хотя здесь, несомненно, можно было добыть не тронутые выветриванием и хорошо сохранившиеся кости. Для постановки раскопок местонахождение приходилось признать нерентабельным по сравнению с Нэмэгэту. Теперь наш долг в отношении Ширэгин-Гашуна можно было считать выполненным, и мы могли возвращаться назад. В последний день Рождественский и Прозоровский поехали на "Козле" к холмам Чоноин-Шорголга, чтобы достичь западного конца барханов Хонгорин-Элисун ("Светло-рыжие пески") и заснять их на кинопленку. Мы с Прониным проехали на "Дзерене" к югу и продолжали исследование центральной части Ширэгин-Гашуна. Заросли саксаула здесь отличались особенной густотой: саксауловый лес казался огромным и величественным среди окружавшего мертвого простора. Я собрал замечательные пустынные многогранники, до сих пор не известные ни в какой геологической коллекции. Огромные кости динозавров от выветривания распались на продолговатые куски. Эти кусочки, обточенные ветром с песком, приняли пирамидальную форму. Не менее интересны были находки доисторических орудий из еще невиданного голубого зернистого кремня. Рождественский с Прозоровским заблудились в барханах и приехали поздно ночью и то благодаря искусству Александрова, сумевшего в темноте провести машину по очень трудному пути. После ночных передряг мы выехали в обратный путь лишь в полдень. Опять безбрежные поля щебня и гальки стелились перед нами в потоках и столбах горячего воздуха. Непогода окончилась: нещадный зной повис над котловиной. Мы очень своевременно покончили с Ширэгин-Гашуном; предполагавшийся "подвиг" превратился в нормальную и вовсе не трудную работу. Как после этого было не благословлять присутствие кинооператора Прозоровского! Зной становился все сильнее, редкие ящерки-круглоголовки влезли на кустики, ища спасения от жара накалившейся почвы. Серые призрачные тени появились в мареве слева, мчась наперерез. Машины шли быстро, тени превратились в стадо куланов. Рождественский и Александров дружным залпом свалили хорошо упитанного самца - подарок работникам на раскопках, куда мы прибыли, потратив на весь путь из Ширэгин-Гашуна всего четыре с половиной часа!

Глава одиннадцатая РАЗГАДКА "КРАСНОЙ ГРЯДЫ"

Именно делите мир не по северу и по югу, не по западу и по востоку, но всюду различайте старый мир от нового!

Наставление из тибетских сказок

В лагере нас встретило необычайное многолюдство и приветственная стрельба. Только что прибыл Малеев с "Могилы Дракона", вернулись Эглон с Лукьяновой из Наран-Булака. Ян Мартынович, сияющий и торжественный, вручил мне письменный рапорт об успехе раскопок в Наран-Булаке. Нашли несколько черепов и челюстей диноцератов, невиданную целую черепаху и другие сокровища. Давно я не испытывал такой радости. Тайна "Красной гряды" раскрылась, уступая нашим упорным трудам. Новая фауна древнейших млекопитающих, черепах и даже рыб нижнего эоцена - эпохи начала третичной системы, закончившейся около сорока миллионов лет тому назад, открылась глазам ученых. Следовательно, все красные отложения центральной гряды Нэмэгэтинской котловины были эоценовыми, то есть очень важными для отечественной палеонтологии, потому что на нашей Родине породы этого возраста очень редки. Нашим долгом было продолжать раскопки и поиски. Место, где мы вынужденно поставили Перевалочный лагерь (именно вынужденно, без выбора), оказалось открытым страшным ветрам, дувшим вдоль Нэмэгэтинской впадины. В лагере на "Могиле Дракона" ветер чувствовался не так сильно, но здесь он дул по целым неделям и сильно раздражал нас. Без прикрытия буквально ничего нельзя было делать. При курении за воротник и в глаза летели жгучие искры, при чтении рвались немилосердно трепавшиеся страницы, при еде миска с супом была полной песку и пыли. Беспрерывная вибрация натянутой палатки очень надоедала, но еще больше мешала въедливая тонкая пыль, желтым туманом стоявшая внутри. Я изобрел себе другой род жилища. Из остатков фанеры и обрезков досок мы сколотили небольшую будку, такую, чтобы в ней едва-едва можно было поместиться. Эта будка на ветреном юру лагеря оказалась очень уютной. Не раз сюда собиралось "местное население" послушать патефон, пописать дневник или привести в порядок аппараты и приборы. Поставленная на краю обрыва будка удерживалась четырьмя проволочными растяжками, противостоявшими самым злобным шквалам. Опыт удался как нельзя лучше: будка была гораздо лучше защищена от ветра и песка, чем палатка. Позднее мы сделали в будке задвижную дверь и поставили двойную, не прогреваемую солнцем крышу. Такие будки я могу горячо рекомендовать для продолжительной лагерной жизни в Гоби. Как часто во время ранних осенних ночей, в холодном мраке и реве ветра я сидел в своей будке за пишущей машинкой, звук которой заглушался ветром, и не мешал никому в спящем лагере. С одной стороны вдоль стенки, на ящиках с ценными приборами и патронами, - доски, на них - постель. Напротив - столик с двумя подсвечниками. По стенам - узенькие полки и гвозди, на которых размещено научное имущество - фотоаппараты, бинокли. В углу - винтовка, а по другой стенке - вьючные чемоданы с документами. Над столом на стене - табель-календарь, график движения машин и таблица ракетной сигнализации. В общем, вполне приспособленная для работы и отдыха каюта... Наступил сентябрь, ночи становились необычайно холодными даже для Гоби в это время года. Мы не рассчитывали на такой сильный холод и не оборудовали палатки переносными печками. Единственной отрадой работавших на "Могиле Дракона" стала кухонная палатка. У нас в Перевалочном лагере и этого не было. Днем во время работы мы забывали о ночном холоде, но едва только солнце закатывалось, как он подступал - неумолимый, неизбежный. Крепко досталось мне в одну из ночей четвертого сентября. Мы с Новожиловым определяли истинный меридиан по звездам с помощью теодолита. Звезды никак не "хотели" сходиться. К четырем часам мы закоченели так, что едва смогли закончить наблюдения. Новожилов принес изготовленную им "целебную" тинктуру - крепчайшую водку, настоянную на семи сортах полыни. С помощью этой зеленой жидкости ужасающей ядовитости и горечи нам удалось согреться. Работа шла споро, как заведенные часы. Машины даже из самых дальних рейсов в Улан-Батор прибывали точно по графику. Новожилов совершил несколько поездок на "Козле" в котловину Обручева и на западный конец Бумбин-нуру ("Банка-Хребет"). К сожалению, выделить ему в помощь грузовую машину никак не удавалось, а кратковременные наезды на одном "Козле" не принесли серьезных результатов, кроме общей ориентировки. Интересным было открытие Новожиловым резко смятых красноцветных костеносных пород с северной стороны Алтан-улы. Слои песчаников были резко загнуты вверх и поставлены вертикально, параллельно оси хребта, показывая тем самым направление и характер поднятия. Рождественский отправился в дальний маршрут в Номогон сомон ("Тихий сомон") на юг от Далан-Дзадагада. Еще в 1946 году мы слыхали о нахождении там "драконовых костей". Однако Рождественский вернулся ни с чем; в Номогон сомоне не было не только костей, но даже отсутствовали красноцветные осадочные породы мела или кайнозоя. На поверку оказалось, что кости встречались не у Номогон сомона, а в горах Номогон-ула, на северной окраине Номиин-Гоби ("Лазоревая Гоби"), на восток от аймака - вдоль границы с КНР. Пришлось отложить исследование на следующий год работы экспедиции (так и не состоявшейся). Опыт этих поисков показал, насколько трудно постижимо каждое серьезное открытие. Ничего не давалось с налета, а только в результате продолжительных поисков и тщательной подготовки. Неудача последних разведок явилась уроком для нашей научной молодежи, стремившейся все вперед к новым местам, не доделав еще начатого. Наука требует прежде всего систематичности. Я вел неукоснительную борьбу с этими тенденциями к "великим открытиям", а заодно и со "слабохарактерностью" при раскопках. Эглон, копавший на Наран-Булаке, посылал мне с каждой оказией записки о том, что там пора прекращать работу и перебрасываться на новые места. Последнюю записку доставил наш рабочий на верблюде. Он попал под проливной дождь, верблюд стал падать на скользкой почве, и Тимофеев едва добрался до нас. По дороге он наблюдал трагическую гибель одиноко пасшегося верблюда. Огромный и сильный самец неосторожно подошел к краю узкого оврага и соскользнул по склону из размокшей глины. Верблюд не разбился, но упал на спину вверх ногами и никак не мог встать. Животное билось всего несколько минут и умерло от напряжения или страха, прежде чем Тимофеев подоспел к нему на помощь. Этот случай показал, насколько верблюд, необычайно выносливый в привычных для него условиях, становится беспомощным при других обстоятельствах. Правы ли биологи, считая верблюда особенно выносливым? Это животное выносливо лишь к жаре, безводью и грубой пище - специальным условиям пустыни. На самом деле верблюд обладает малым запасом жизненной энергии и легко гибнет в случаях, требующих огромного напряжения и неутомимости. Пришлось ехать к Эглону, в его лагерь среди высоких белых стен ущелья Наран-Булак. По дороге мне удалось убить харасульта - очень кстати, так как у Эглона кончилось мясо. Но и привезенный харасульт не утешил упавшего духом раскопщика. Из четырех заложенных нами пробных раскопок все оказались пустыми, за исключением первого, открытого Новожиловым скопления. Если кости здесь залегали разрозненно или редкими гнездовыми скоплениями, то неудача наших раскопок еще ничего не значила. Мы избаловались исключительным богатством монгольских местонахождений. Я напомнил Эглону, как четырнадцать лет назад мы с ним копали пермские местонахождения в Поволжье. Там кости и скелеты редчайших пресмыкающихся, живших около двухсот миллионов лет назад, залегали в костеносном песке очень рассеянно. Мы применили вскрытие костеносного пласта большими площадками, до двухсот квадратных метров, и добились крупного успеха. Сейчас мы не могли делать большую раскопку - работа на "Могиле Дракона" отнимала все силы и к тому же затягивалась из-за неимоверной крепости песчаника. Я упросил Эглона сделать еще одну контрольную раскопку и дал согласие на его возвращение в Перевалочный лагерь. Рабочие его отряда должны были усилить отряд Малеева на "Могиле Дракона". Тонна за тонной песчаниковых плит, переполненных костями траходонтов, прибывали с "Могилы Дракона". Песчаник в глубине раскопки стал очень твердым. Весь горный инструмент поломался, и походный горн горел целыми днями для кузнечной работы. В плитах песчаника мы находили отпечатки шкуры утконосых ящеров. Кожа их была усеяна круглыми костными бляшками разной величины - от горошины до грецкого ореха. Песчаник сохранил все складки и морщины кожи исполинов. Не поддавались объяснению отпечатки с рядами загадочных круглых ямок, возможно, отверстий каких-нибудь кожных желез. К северу, в глубь обрыва, твердые плиты переходили в плотный песок, служивший границей скопления скелетов. Совершенно очевидно, что порода сцементировалась вокруг костей химическим действием продуктов гниения органических веществ. Крепость песчаника разочаровала нас. Препаровка, то есть освобождение из породы окаменелых костей, при такой твердости песчаника должна была занять в Москве многие годы. Как ни трудно извлекать скелеты крупных динозавров, залегающие в рыхлом песке, но это окупается быстротой их препаровки, а следовательно, и научной обработки. Материал с "Могилы Дракона" требовал многих лет тяжелой работы, прежде чем мог стать пригодным для научной обработки и музейной экспозиции. По всем этим соображениям мы перестали жадничать и оставили на месте как разрушенные выветриванием кости, так и залегавшие в самой твердой плите. Один череп около метра длины, лежавший на боку, плохо сохранился, но я хотел взять его, чтобы выставить в музее без всякой препаровки, в естественном залегании. Однако неимоверно крепкая плита, больше метра толщины, не позволила этого сделать. Череп и по сие время скалит свои многочисленные зубы в ущельях Алтан-улы. На левой половине площадки Малеев открыл громадный, тоже лежавший на боку череп от другого скелета. На границе песка обнаружили превосходно сохранившийся череп маленького - молодого - зауролофа. Чтобы отделить его от плиты, поочередно били молотами самые сильные люди экспедиции - шоферы Брилев и Лихачев, рабочий Толя-Слоник и я. Мы любовались работой Брилева. Обнаженный до пояса, он широко и свободно размахивал двадцатикилограммовой кувалдой, могучие мышцы выступали пластинами на его широченной груди, вздувались буграми на прямых плечах, перекатываясь под гладкой смуглой кожей. В конце концов плита уступила. Когда Малеев уехал в Улан-Батор, а его место на раскопках занял Эглон, при помощи лебедки перевернули последнюю, оставшуюся нетронутой плиту. Под ней вскрылся исполинский череп, лежавший на темени нижней челюстью вверх. Все эти три черепа уже отпрепарированы и дополнили выставку Палеонтологического музея Академии наук СССР. Два из них принадлежали таким гигантам, какие еще не были известны среди утконосых динозавров - зауролофов. В естественном положении - стоя на задних ногах - эти животные достигали девяти метров высоты, а по массивности костей не уступали самым громадным ящерам - зауроподам. Маленький череп показывает, что вместе со старыми животными захоронились и очень молодые. Такое захоронение могло случиться только при какой-то катастрофической, внезапной гибели стада утконосых динозавров. Что это было: наводнение, эпизоотия или отравление газами? На этот вопрос условия залегания скелетов не дали нам никакого ответа. По числу добытых и разрушенных черепов мы установили, что на "Могиле Дракона" было погребено не меньше шести скелетов крупных взрослых особей и седьмой - молодого индивида. Все скелеты принадлежали одному и тому же виду животных - зауролофу узкорылому, описанному Рождественским по нашим находкам. Четвертого сентября в Улан-Батор отправились Малеев с Лукьяновой. Малееву следовало возвращаться в Москву для защиты диссертации, а Лукьянова должна была вести в Улан-Баторе препарковку части наших коллекций для Государственного музея МНР. Суета в Перевалочном лагере прекратилась. На следующий день, когда мы мирно сидели в пустой машине и хлебали горячий суп, я воспользовался свободным временем, чтобы ответить на наиболее частый вопрос, задававшийся нам - палеонтологам - нашими рабочими, шоферами, приезжими аратами. Каким образом мы, ученые, распознаем погребенных в толщах горных пород зверей, если эти звери вымерли, когда еще на Земле не было человека? - Существует наука анатомия, - начал я, - без которой ни один хирург не мог бы сделать операции или врач - определить болезнь. Анатомия подробно изучила, как устроены у человека кости, кровеносные сосуды, нервы, кишки, мозг. Из анатомии родилась сравнительная анатомия. Эта наука изучает строение не только человека, но и других животных, сравнивает их между собой, находя одинаковые системы органов, устанавливая различия в действии пищеварительной системы, зубов, органов движения - конечностей. Животные, приспособившиеся к одинаковым условиям существования, всегда похожи друг на друга. Например, крупная рыба - акула, вымерший морской ящер - ихтиозавр и современный морской зверь - дельфин обладают почти одинаковой формой тела. Однако их внутренние органы - скелет, дыхательная система, воспроизведение потомства - очень сильно разнятся. На основании данных сравнительной анатомии мы можем по строению даже отдельных частей животных, например скелета, установить, с каким родом животных мы имеем дело. У пресмыкающегося никогда не будет таких костей, как у млекопитающего или у рыбы, рыба будет отличаться от всех других позвоночных животных и так далее. Но этим еще не исчерпывается могущество сравнительной анатомии. Изучая строение органов в их действии, функции, как говорят ученые, мы узнаем, какому назначению отвечает тот или другой орган. Копыта лошади, зебры или осла - приспособление к продолжительному бегу на твердой почве. Парные раздвоенные копыта жвачных или свиней служат для передвижения по более мягкой, топкой почве, хотя отлично служат антилопам и в сухих степях. Широкие мозолистые ступни верблюда, расширенные пальцы-лапы страуса, толстые, с короткими ногтями-копытцами ножки нашей копытки - все это приспособления для ходьбы по рыхлым, сыпучим пескам пустыни. Слон, носорог и бегемот обладают круглыми, столбообразными ногами, хотя и являются разными, не родственными друг другу животными. Строение их конечностей одинаково только потому, что столбообразные ноги наиболее выгодны для огромных животных с большим весом тела и, следовательно, выполняют одинаковое назначение - функцию. Зная назначение и действие каждого типа органов у современных животных, мы можем, находя такое же строение у вымерших животных, определить, к чему они были приспособлены, выяснить образ жизни давно исчезнувших с лица Земли тварей. Тем самым мы получаем важнейший ключ для воссоздания условий жизни в прошлых геологических эпохах и для выяснения условий образования горных пород. Для палеонтолога чрезвычайно важно, чтобы современные животные были подробно изучены зоологами и биологами. К сожалению, изученность строения современных животных крайне недостаточна. Для палеонтологов особенно нужно изучить животных древнего типа, которые еще живут в наше время. Именно эти животные наименее изучены, потому что живут в труднодоступных районах тропиков и субтропиков. Именно так уцелели пережитки прошлого населения нашей планеты. Таковы древние хищники - кунице-кошки горной Азии, Центральной Америки и Центральной Африки, крокодилы, исполинские тропические ящерицы, слоновые черепахи, тапиры, бегемоты, носороги, слоны, гиены, трубкозубы, броненосцы, ленивцы, сумчатые, однопроходные, панголины и многие другие. Все эти животные изучены очень плохо. Предстоит еще колоссальная работа, прежде чем биологи будут знать их анатомию с нужными подробностями. Но дело не только в анатомии. Для того чтобы понять действие и назначение устройства органов этих животных, надо во всех подробностях знать их образ жизни: движение, питание, размножение, поведение в условиях той местности и страны, где они живут. Поэтому нужны десятки лет терпеливых и длительных наблюдений над жизнью этих животных. Эти наблюдения есть. Они накоплены тысячелетним опытом охотничьих народов Африки, Южной Азии, Австралии и Южной Америки. Самые знаменитые следопыты Африки - бушмены - знают в мельчайших подробностях жизнь диких зверей и птиц. То же самое можно сказать о даяках Индонезии, индейцах Центральной и Южной Америки, охотничьих племенах Индии. Именно у этих и у многих других народностей мы можем почерпнуть сведения о биологии животных, которые заменят столетие научных наблюдений. Однако расовые бредни, презрение европейских ученых к цветным приводят к тому, что ученые капиталистических стран даже не думают об этом. Здесь не только величайшая нелепость, но и прямое преступление перед будущими поколениями человечества. Охотничьи народы быстро исчезают. В условиях колониализма они превращаются в городских или сельских рабочих и навсегда отходят от промысла предков. Не менее быстро вымирают и сами животные, исчезая с лица Земли. Необходимы совершенно срочные меры, чтобы не упустить навсегда богатство народного опыта охотничьих племен и поставить его на службу науке. Оратор сильно воодушевился, сев на любимого конька, но лекция прервалась. Неожиданно показались три машины: к нам приехали гости из ЦК Монгольской народно-революционной партии, совершавшие поездку по южным районам республики. Мы повезли гостей на "Могилу Дракона", засняли на кинопленку и подробно разъяснили, как лучше выехать к северу через "наше" Нэмэгэтинское ущелье. Работы на "Могиле Дракона" заканчивались. Подошло время перебазировать раскопки и лагерь в другое место. Около двадцати тонн плит с костями динозавров лежало в Перевалочном лагере и дожидалось окончания раскопок. Только тогда можно было разобрать деревянную подъемную дорогу и пустить брусья на упаковку. Я настоял, чтобы Рождественский и Новожилов отправились еще раз на "Красную гряду" осмотреть необследованный участок между Наран-Булаком и горой в форме юрты к юго-западу от колодца Даац-худук. Поисковики вернулись уже к обеду и сообщили, что нашли два черепа и множество обломков костей древнейших млекопитающих в обрывах прямо на борту главного русла Эхини-Цзулуганай, к северу от родника Улан-Булак ("Красный родник"). Пригодность "Красной гряды" для раскопок подтвердилась еще раз, и я решил переводить лагерь туда. Недалеко от "Могилы Дракона" были найдены два развалившихся размытых скелета крупных хищных динозавров. Такого материала у нас хватало, и мы не стали продолжать алтанулинские раскопки. Также пришлось отложить до будущего времени выемку находок Рождественского, ездившего к самым западным размывам массива Нэмэгэту. Судя по найденным костям крупных и мелких хищных динозавров, там мог бы быть еще один центр раскопочных работ. В ночь на 7 сентября налетела особенно сильная буря. Находившиеся в Перевалочном лагере Рождественский и Новожилов забились ко мне в будку. Наперекор буре мы завели патефон. Фанерная каморка чисто резонировала и усиливала звук. Заглушая рев ветра, неслись звенящие ноты "Липы вековой" и могучие звуки серебряных труб из вступления "Лебединого озера". Мы представляли себе, как были бы потрясены путники, качавшиеся на верблюдах в ночную бурю в безлюдной Гоби, если бы ветер донес к ним из темной дали чудесную музыку Чайковского. На следующий вечер мы закончили переброску лагеря с "Могилы Дракона" и окончательно подняли полуторку наверх. Сняли лебедку, разобрали деревянную дорогу и приступили к упаковке вывезенных наверх песчаниковых плит. Стальная балка для талей была более не нужна, везти ее назад не имело смысла. Мы глубоко вкопали ее на месте лагеря. На стороне, обращенной к северу, Дурненков насверлил надпись: "АН СССР, МПЭ, 48 - 49 г.". На полметра от поверхности, с той же северной стороны балки, закопали тщательно закупоренную бутылку с бумагами, указывавшими лагеря, расстояния до мест основных раскопок и перечислявшими участников экспедиции 1949 года. Стальная балка послужит прочным ориентиром на многие годы для будущих исследователей. Такой знак был гораздо лучше простого обо, воздвигнутого в Центральном лагере 1948 года. Правда, под обо там закопали испорченный походный горн, а внутри обо положили бутылку со сведениями об экспедиции и советскими газетами 1948 года... Уже в сумерках я вышел на обрыв сухого русла, чтобы немного отдохнуть и оглядеться. Ненужные больше верблюды были пригнаны с "Могилы Дракона" и завтра возвращались в сомон. Внизу, в сухом русле, на сером песке светилась тусклым белым фонариком палатка погонщиков-аратов. Вокруг виднелись темные пятна лежащих верблюдов. Взошла яркая луна, в палатке потух огонек, и она стала голубовато-белой пирамидкой на свинцовых песках, а черное плато засветилось лунными бликами. Восьмого сентября мы надолго, если не навсегда, покинули бэль Алтан-улы. Ветер скоро развеет щепки, обрывки бумаги и сотрет все следы нашей жизни. Останется только укатанная дорога, глубокая выемка в склоне сухого русла, да еще несокрушимый стальной столб будет выситься, шлифуемый свирепым ветром, как памятник труду горсточки советских людей. Глядя на опустошенный лагерь, было трудно поверить, что совсем недавно здесь стояли ряды палаток, штабеля досок и брусьев, ящиков с припасами. По вечерам звучал веселый смех, звуки гитары и патефона спорили с однообразным шумом ветра. Возвращаясь из рейсов, машины выстраивались за лагерем. Их громоздкие кузова казались прочной стеной, прикрывавшей нас с востока. С наступлением темноты в установленный час хлопали выстрелы ракетного пистолета, и плоскогорье озарялось вспышками ослепительного зеленого, голубого или белого света. Аварийных красных ракет, к счастью, не пришлось пускать ни разу... Одну-две минуты спустя под гребнем Алтан-улы возникала звездочка, одна, другая, светившие как будто из глубины горной громады. Это отвечал лагерь "Могилы Дракона". Если мы выпускали две зеленые ракеты, то спустя полчаса из ущелья огненными глазами дракона показывались фары полуторки. Это спешил за долгожданной почтой Малеев: две зеленые ракеты означали приход машин из Улан-Батора... Я долго возился с перевозкой лагеря и поломкой машины - у "Тарбагана" сломался хвостовик. Запасные части у нас были, и авария означала лишь задержку. Только ночью мы с Прозоровским наконец отправились на "Козле" в новый лагерь. Мы без конца петляли по путаным сухим руслам, спускаясь на дно котловины. Ночная таинственная Гоби была океаном холодного ветра. Фары "Козла" вырывали из мрака кусты саксаула, выступы обрывов, ровные скаты широких русл. Прозоровский согнулся на заднем сиденье, жадно осматриваясь. Иногда раздавался тоскливый вопль кинооператора: "Эх, кадры, кадры!" И как я сочувствовал ему, много раз силясь запечатлеть, передать другим величие или краски чудесных видений, мелькавших передо мной на путях по Гоби с не поддававшейся осмысливанию быстротой! В лагере у подножия останца в русле Эхини-Цзулуганай, близ родника Улан-Булак, уже стояли три палатки. Моя фанерная будка встала на высокой площадке - уступе холма над руслом. Только на Алтан-уле она стояла на буро-желтых меловых песках, а здесь - на белом песке эоцена. Взошла луна. Я уже не раз замечал, что здесь, и вообще на юге, луна голубее северной, та - более каленосеребряная. От голубого лунного света белые пески утратили сероватый оттенок и засеребрились. Серебряные холмы, склоны и уступы со всех сторон окружили новый лагерь, а площадка перед моей будкой напоминала роскошную серебряную плиту. На моем столике загорелись свечи, и стало опять хорошо работать, как будто и не было переезда с высокого бэля Алтан-улы сюда, на дно котловины, к саксаульным буграм. И ветер завывал по-прежнему, хотя и не с таким остервенением, как на открытом плоскогорье. С рассветом в лагере возобновилось оживление. Часть рабочих продолжала разборку перевезенного и в спешке выгруженного кое-как имущества. Другие грузили машины коллекциями и пустыми бочками. "Волк", "Дракон" и "Тарбаган" шли в Далан-Дзадагад, а "Тарбаган" после выгрузки в аймаке должен был идти с Рождественским в Орокнурский район. Мы рассчитывали, что дождливое лето 1949 года принесет нам новые сборы костей мелких млекопитающих, вымытых из третичных отложений на Татал-голе. Кроме того, Рождественский собирался раскопать место к югу от лагеря Анда-худук, где Новожилов в 1948 году нашел остатки мастодонта. Оттуда Рождественский возвращался прямо в Улан-Батор, а "Тарбаган" немедленно шел нам навстречу в Далан-Дзадагад с полным грузом бензина, которого осталось в обрез. Поиски и раскопки Рождественского не увенчались успехом, и я до сих пор раскаиваюсь, что послал его туда, а не на Улан-Ош. В последнюю далекую разведку к горам Улан-Дэль-ула ("Красная грива"), в ста километрах к югу от Баин-Далай сомона, отправился Новожилов на полуторке. Там находились большие размывы красноцветных пород. Рабочие сосредоточенно долбили раскопку - холодная осенняя Гоби уже поднадоела им всем, и ребята стремились в Улан-Батор. Прозоровский занимался съемкой растений и мелкой гобийской живности - мышей, змей и ежей. Я принялся за геологические исследования третичной толщи "Красной гряды". Эглон с Александровым открыли замечательный костеносный горизонт на небольшом плато к северу от лагеря, названного нами "Северным Полем". На всей поверхности плато выходил слой грубых гранийников и мелких конгломератов, а в нем попадалось множество конкреций - стяжений того же гравийника, образовавшихся вокруг костей древних млекопитающих, остатков черепах и скелетов рыб. Открытие пришлось как нельзя более кстати. Мы теперь подготовились для серьезной схватки с "Красной грядой". Раскопки на месте находок вдоль русла очень быстро истощались. Небольшие пробные площадки, заложенные в разных местах, оказались пустыми. Сделать большую двухсотметровую раскопку не хватило бы времени. А тут - целое большое поле, богатое этими, с таким трудом дававшимися находками! На следующий день мы с Эглоном проследили распространение горизонта "Северного Поля" на южный берег сухого русла, прямо к моей будке. В одной из промоин открылась громадная плита, сплошь покрытая скелетами крупных рыб из рода ильных рыб, или амий, и по сие время живущих в реках юга Северной Америки. Извлечение и упаковка находок на "Северном Поле" продолжались до четырнадцатого сентября. Я в это время обследовал окружающие останцы и ущелья. К северо-западу от лагеря древнее русло, заполненное конгломератом, было врезано в серые меловые песчаники. Прямо под красными третичными породами залегал неполный скелет крупного хищного динозавра. Это означало, что после мелового периода наступил размыв, вероятно, происходивший в палеоценовую эпоху. Возобновившееся в эоценовую эпоху отложение осадков сформировало породы "Красной гряды", которые легли на размытую поверхность меловых песчаников. Часть мела была смыта вместе с палеоценом. Размыв дошел до средних горизонтов верхнемеловой эпохи. Позднее Новожилов прошел с маршрутом дальше меня и открыл береговую линию эоценового бассейна. Четырнадцатое сентября оказалось днем, богатым событиями. С утра отправили "Козла" с Эглоном и Прозоровским. Они должны были заснять Баин-Дзак, не посещенный Прозоровским. Оттуда Эглон ехал прямо в Улан-Батор, а по дороге высаживал кинооператора в Мандал-Гоби для съемки каких-то недостававших для кинофильма кадров. Я должен был забрать Прозоровского на пути в Улан-Батор около двадцатого сентября. Население лагеря собралось проводить Яна Мартыновича, которого любили все без исключения. Маленькая машина была уморительно нагружена. На заднем сиденье устроился Прозоровский, защемленный и утопленный по шею в груде постелей и киноснаряжения. Я с наслаждением сфотографировал кинооператора и напомнил его жалобы в начале экспедиции. "Кинооператора возят, как собаку", - полушутя-полусерьезно ворчал тогда Прозоровский, карабкаясь в кузов грузовой машины. Но там он восседал в уютном мягком гнезде со всеми аппаратами под рукой и просторным обзором. Теперь наш Николай Львович вкушал сомнительную сладость дальнего путешествия на легковой машине. К обеду прибыли две улан-баторские машины - "Дзерен" и "Кулан". Обе едва-едва дотянули до лагеря. На спуске с Гурбан-Сайхана у "Дзерена" вырвало кардан, который разбил аккумулятор, бензобак и сам согнулся в дугу. Уже в лагере выяснилась еще более серьезная авария. От удара кардана лопнул картер маховика. К счастью, именно у "Дзерена" на борту был прибит запасной кардан. С ним машина ходила уже второй год, и теперь он пригодился. У "Кулана" окончательно рассыпался аккумулятор, но Пронин брался восстановить его из трех разбитых старых. Вечером явился "Олгой-Хорхой" с Новожиловым. У полуторки поломалась передняя рессора, серьга задней и рассыпался кузов. В довершение беды полуторка сожгла весь свой запас бензина - двести пятьдесят литров. Бензина для возвращения на базу в аймаке осталось в обрез - восемьсот литров на пять машин. В конце концов здесь, в насквозь знакомых местах, недостача горючего не была опасной. На случай нехватки мы могли заранее встать под перевалом Гурбан-Сайхан и послать полуторку в аймак за бензином. До поздней ночи мы с Новожиловым сидели в моей будке и, ежась от холода, рассматривали карты. Лагерь спал, слабый ветер катился по руслу, на "Северном Поле" гулко кричал филин: "Шубу! Шубу!" Шуба действительно очень требовалась. Новожилов осмотрел на Улан-Дэль-уле много обрывов, но осталось неизученным еще несметное количество. Его находки исчерпывались двумя обломками костей таза, по которым ничего нельзя было сказать. В неудачах новых маршрутов истинным утешением являлись успехи в лагере. Одно только "Северное Поле" дало три тонны интереснейших находок. Слой конкреций за моей будкой разработал Дурненков и нашел черепаху, крупные челюсти и части черепов. Я нашел большой череп диноцерата рядом с раскопкой Эглона и был немало изумлен этим обстоятельством. Подобная же история случилась с Новожиловым. Он вторично обследовал большой останец к востоку от лагеря, в свое время осмотренный Рождественским, который абсолютно ничего там не нашел. Новожилов открыл на останце целое костеносное поле, названное "Восточным". Подобные неожиданности как нельзя лучше свидетельствовали о необходимости самого тщательного исследования таких мест, в которых исследователь не рассчитывает побывать вторично. На гребне останца, возвышавшегося над лагерем, я установил теодолит. Вскоре на топографическую схему точно легли важные для раскопок подробности. Появились останцы "Восточный", "Контактовый", "Хайлясовый" и "Западный". Немного дальше, за "Западным", поднимался останец, возглавлявший гряду меловых пород, уходившую в направлении к Цаган-уле. Этот останец, названный "Столовым Массивом", и другие, следовавшие за ним до Цаган-улы, вероятно, были выступами извилистой береговой линии третичной, превратившейся в озеро, впадины. На севере "Столовый Массив" смыкался с обширной площадью мела, почти не осмотренной нами. Здесь имелись отличные перспективы для будущих раскопок. Новожилов исследовал западные останцы и нашел в них множество костей динозавров. Нам, палеонтологам, казалось странным, почти невероятным, такое скопление остатков гигантских ящеров в непосредственной близости от местонахождения третичных млекопитающих. Однако если вдуматься поглубже, то не было ничего удивительного: русла третичных потоков, отлагавших "Красную гряду", пересекли более древнее большое русло мелового периода. Так встретились два случая захоронений вымерших животных, по времени разделенные промежутком в двадцать миллионов лет. В трубу теодолита я долго обшаривал противоположный, северный край Нэмэгэтинской впадины. Засечки на заметные вершины, азимуты и углы возвышения для точной установки раскопок на картах уже были промерены. Оставалось разыскать Перевалочный лагерь и тем самым связать оба места главных работ 1949 года. Стекло зрительной трубы выхватывало из почти не различимой глазом дали отдельные промоины, склоны обрывов, кусты саксаула, темные впадины под обрывами - все затуманенное и перевернутое "вверх ногами". Часы шли, я не раз протирал слезившиеся от напряжения глаза, по нескольку раз уже был просмотрен каждый километр удаленного бэля, а столб в Перевалочном лагере никак не находился. Я позвал Новожилова с его соколиным зрением, но и тот, пробившись с полчаса, объявил, что ничего не видит. Отчаявшись, я почти примирился с перспективой отказаться от точной увязки обоих лагерей. Внезапно я заметил у самого края поля зрения крохотную черточку, отличавшуюся от всего другого резкой определенностью очертаний. Едва дыша и осторожно вращая микрометренный винт, я перегнал черточку в центр поля и тут убедился окончательно, что это был наш столб. Мы переоценили его размеры и потому так долго мучились с поисками. На этом расстоянии высокий рельс даже в трубу теодолита казался не больше короткой щетинки. Раскопки завершались. Кончался наш запас гипса и ящиков, подъедались и продукты. Мы могли бы похвалиться поразительно точным расчетом всех запасов, если бы это совпадение не было случайным. Солнечные и холодные дни были напоены бодрящей свежестью, и все работали не покладая рук. Ремонт машин шел на полный ход. Пронин после долгих размышлений стянул разбитый картер мотора "Дзерена" железными лентами. Мы рассчитывали на пресловутую прочность "ЗИСа" и надеялись, что машина дойдет до Далан-Дзадагада, куда "Тарбаган" подвезет новый картер. У Новожилова и у меня накопилось много геологических наблюдений. Теперь загадок "Красной гряды" больше не существовало. В "Красной гряде" мы открыли четыре костеносных горизонта и по смене пород проследили восемь этапов ее образования. В первом этапе происходил общий размыв меловых пород. Образовалась узкая котловина, в которой отлагались конгломераты и нижние грубые пески. Скорость потоков была слишком велика, и остатки животных, не задерживаясь здесь, выносились куда-то дальше и там разрушались. Вскоре в котловине образовалось озеро, скорость потоков резко упала, и они стали приносить только тонко-отмученный материал. Отложились пурпурные глины без остатков животных, которых не могли принести медленные (слабые) потоки. Затем наступило усиление приноса с частичным размывом уже отложенных пурпурных глин. В бассейн начали поступать кости нижнего костеносного горизонта, и отложилась нижняя песчаниковая плита. Еще большее увеличение скорости приносящих потоков вызвало отложение гравийника и множества костей второго нижнего горизонта. Течение было настолько сильным, что размывало рыхлые гравийные осадки, оставляя нетронутыми только участки, сцементировавшиеся вокруг костей. Так образовался слой конкреций с костями млекопитающих. Эти же потоки несли множество трупов крупных рыб и водяных черепах, погребавшихся вместе с конкрециями. В следующую, пятую, фазу отложения образовались продольные речные русла и в них накопились десятиметровой мощности слои белых песков с редкими рассеянными костями. Шестая и седьмая фазы - это вновь образование сравнительно глубокого озера с отложением в нем коричневых глин и бурых глинистых песков. Это отложение было прервано седьмой фазой с усилением приноса, отложением желтых песков и верхней песчаниковой плиты, а также с костями млекопитающих верхнего костеносного горизонта. В последнюю, восьмую, фазу озерный бассейн распространился гораздо шире прежней узкой котловины и достигал в ширину не менее двадцати километров с севера на юг. Такова была геологическая история "Красной гряды", прочитанная нами в смене различных пород и в распределении остатков животных. Потоки, приносившие кости, текли из лесов, окаймлявших озеро или ранее - котловину. Множество мелких древесных обломков, встреченных нами в костеносных горизонтах, говорило об этом. По-видимому, найденные нами древние млекопитающие обитали вдоль рек на опушках лесов. Попадая в воду, их остатки смешивались вместе с трупами речных обитателей - рыб и черепах - и сносились в ту котловину, которая пятьдесят миллионов лет спустя сделалась "Красной грядой" и вместилищем их окаменелых остатков. Найденные в "Красной гряде" диноцераты, по описанию профессора К.К. Флерова, были представителями совершенно новой ветви азиатских диноцерат, названных монголотериями (в переводе с греческого - "монгольский зверь"). Это были травоядные, размером с крупного теленка животные, еще не потерявшие общего облика хищника. Широкие лбы и узкие теменные гребни их черепов напоминали медведей. Еще большее сходство с медведями придавали стопоходящие когтистые задние лапы, позволявшие животным легко вставать на дыбы. Длинные клыки, торчавшие вниз из верхней челюсти, как у современной кабарги, но гораздо более длинные, походили на клыки саблезубых тигров. Другие найденные здесь звери принадлежали к группе пантоламбд, также до сих пор известных только на Американском материке. Величиной с собаку, они обладали замечательными зубами, похожими одновременно и на зубы травоядных и на древних насекомоядных - летучих мышей. Совершенно новыми были и черепахи, по-видимому, предки современных тропических черепах Африки и Южной Америки. Недаром так привлекала нас "Красная гряда". В ней, в самом сердце Азии, оказались скрытыми документы наземной жизни начала кайнозойской эры, и эта жизнь была в общем такой же, как и на удаленном Американском материке. Следовательно, развитие древних млекопитающих, вопреки установившимся взглядам, было широким и повсеместным уже на заре кайнозоя. С семнадцатого сентября ночные крики филина прекратились. Вместо них стал раздаваться печальный волчий вой. Сияющая гобийская красавица луна ущербилась, ночи стали темными. Восемнадцатого сентября мы принялись свертывать лагерь и грузить "Дзерена". В три часа дня "Дзерен" ушел на Далан-Дзадагад, чтобы не задерживать всю колонну, так как из-за разбитого картера он не мог идти быстро. Четыре тонны драгоценной добычи из "Красной гряды" были погружены на "Волка" и "Кулана". Полуторку забили бензобочками, а "Дракона" - тяжелым снаряжением. Как назло, "ходовой" день - девятнадцатое сентября - выдался жарким. Необыкновенный палевый туман застлал все горы и лег на бэли котловины Нэмэгэту еще со вчерашнего дня. Ветер дул в хвост колонны, моторы перегревались, но машины шли довольно быстро. К двенадцати часам достигли родника Даба. В последний раз я посмотрел на Нэмэгэту, но палевая дымка не дала мне проститься ни с ней, ни с Хугшо, несмотря на то что дорога проходила у самого подножия последней. Осталась позади и дикая серая стена Хана-Хере. Здесь не было дымки, и чудовищные "Три Чиновника" с их необычайными вырубленными формами нависли над нами в свете низкого солнца. Глубокие черные провалы, торчащие утесы, отвесные скалы... Две западные горы с наклонной столовой поверхностью были как бы грубо обтесаны с четырех сторон, а восточная - вздымалась исполинским горбом с длинными пирамидальными ребрами. К четырем часам мы были в Ноян сомоне. Прощание с друзьями и знакомыми отняло два часа, и мы дошли в свете фар только до больших песчаных кочек, в которых отстаивался "Дракон" в 1948 году. Пестрые горы в тридцати километрах к востоку от Ноян сомона поразили меня своей запыленностью. Мягкими, как бы подернутыми дымкой, были цвета горных пород: малиновый, охристо-серый, грязно-зеленый, буро-шоколадный, красно-серый и серовато-белый. Причудливо сочетались низкие конусы и выровненные площадки перечисленных цветов, испещренные пятнами черных камней и черно-зеленых кустов гобийского миндаля. Пыль и песок покрывали всю местность, лежали тонким слоем на склонах холмов. В руслах и долинах песок насыпан глубоким и рыхлым одеялом. При виде этой картины легкая тревога омрачила мне радость возвращения. Пески явно наступали на весь район наших работ в Южной Гоби. Они заносили и область пестрых гор у Ноян сомона, и запад Нэмэгэтинской котловины около Цаган-улы, где появлялись новые и новые барханы. И было приятно вспомнить, что наша дорога в Нэмэгэту - трудная, трясучая, много раз проклинавшаяся, пересекает котловину высоко на бэле, в безопасности от несчастного нашествия. Мы приближались к Цаган-Дерисуни. Знакомые черные холмы были испещрены почти горизонтальными тенями от низкого солнца. Сочетание скопища холмов и теней создало впечатление какой-то толпы, в быстром беге устремленной на запад, навстречу нашей колонне. Машины шли быстро, бензину хватило, и мы приехали в аймак к полудню, снявшись с ночлега в семь утра. Пронин добрался благополучно и разбирал мотор, никак не ожидая нас так скоро. Ночью пришел "Тарбаган" с бензином и картером для "Дзерена". Двадцать первого сентября мы догрузили машины, насколько это было возможно, и выехали в Улан-Батор. За Олдаху-хидом внезапно отстали "Волк" и "Кулан". Мы долго ждали их. Равнина в засуху была совершенно мертвой. Ни единой травинки не было на красновато-желтой глине, покрытой серым щебнем. Ветер поднимал столбы рыжей в закатном солнце пыли. Отставшие машины подошли только ночью. У "Волка" сломалась крыльчатка помпы, у "Кулана" - трамблер. К полудню двадцать второго сентября мы добрались до Мандал-Гоби. Машины остановились у столовой, а я на "Драконе" поехал разыскивать Прозоровского. Надо было видеть, с какой радостью наш кинооператор выскочил из дома, едва услышав гул машины. Он истосковался от ничегонеделанья, поджидая нас. Уже в полной темноте мы доехали до большого обо на перевале шестьдесят восьмого километра от Улан-Батора. Дальше шли опасные спуски, крутые повороты и косогоры. Шоферы наших машин, поврежденных в долгих маршрутах, с плохими тормозами, решили заночевать. Ледяной ветер пронизывал ватники. Мы разожгли большой костер и, погревшись, расхрабрились дотянуть до Улан-Батора еще сегодня на "Драконе" и полуторке. Машины пошли от веселого костра вниз в кромешную холодную тьму. Мгновение - и мир перестал существовать. Какие-то рытвины и бугорки виднелись впереди в свете фар. На самом деле это были спуски, подъемы и опасные косогоры, чувствовавшиеся только по мотору. Впереди нас шла полуторка. Пыль светлой стеной летела позади нее в свете наших фар. Когда полуторка удалялась, то только слабое пятно желтого света двигалось впереди в необъятной тьме. И этот слабый свет мгновенно исчезал, когда машина ныряла под спуск, и тогда "Дракон" двигался одинокий, словно затерявшийся в огромной вселенной. От его сильных фар по сторонам дороги ложился отсвет. Стоявшая за этой чертой тьма, как всегда, казалась огромнейшим лесом. Деревья с правильными интервалами выстроились ровной линией вдоль освещенной дороги. Отчетливо виделись огромные ветви почему-то не с листьями, а с хвоей, простертые на громадной, примерно семидесятиметровой высоте. Галлюцинация выдавала себя тем, что очертания деревьев не изменялись, несмотря на быстрый ход машины. Еще не было часа ночи, как мы подъезжали уже к нашей базе в Улан-Баторе. Эглон и Рождественский ожидали нас с шестнадцатого сентября. К утру прибыли и все остальные машины. Последний гобийский маршрут 1949 года закончился. Оставалось вывезти базу в Далан-Дзадагаде, а затем перебросить все на железную дорогу в Сухэ-Батор. Так закончилась третья палеонтологическая экспедиция в Монгольскую Народную Республику 1949 года. Еще больше узнали мы Гоби, еще больше полюбили эту пустынную и суровую страну. Наивно было бы думать, что теперь мы покончили с предварительным обследованием гобийских межгорных впадин. Огромные пространства: Джунгарская Гоби, Хони-Усуни-Гоби, впадина озера Алак-нур, Шаргаин-Гоби, пространство между Далан-Дзадагадом и Улугэй-хидом вдоль границы с КНР - все это простиралось на десятки тысяч неисследованных квадратных километров, которых еще не касались колеса наших машин. Да и в посещенных местах оставалось много неизвестного. Особенно на западе, где наши маршруты протянулись лишь одной длинной ниточкой. Примером может служить рассказ старика арата, встреченного нами уже в Улан-Баторе. Старик арат рассказал нам о "каменных костях", которые он видел в двух местах недалеко от Цаган-Олома, к востоку от дороги на Юсун-Булак и к западу от нее, близ Шаргаин-Гоби. Описание, данное старым аратом, не оставляло никакого сомнения в полной правдивости его слов. Я и раньше не раз замечал, что монголы, когда говорят о деле, не стремятся что-либо прибавить или приукрасить. Все указания и советы, которые мы от них получали, были совершенно точными. Таким образом, в маршруте этого года мы прошли между двумя интересными местонахождениями, не подозревая об их близости. А теперь, с сообщением старика, выяснялся новый интересный район, смежный вдобавок с Шаргаин-Гоби, на которую я не перестаю и сейчас возлагать большие надежды. Подобных сообщений из мест, смежных с районами наших раскопок, за годы, прошедшие со времени работы экспедиции, поступило еще несколько. Были присланы и кости громадных нижнемеловых травоядных динозавров - игуанодонов и больших титанотериев из Восточной Гоби как раз из оставшейся неисследованной области между Баин-Ширэ, Хара-Хутул и Эргиль-обо. Наступил день, и я вышел прощаться с автоколонной экспедиции, уходившей на север для погрузки и возвращения в Советский Союз. Пронизывающий ветер - самый первый спутник монгольских просторов, встречающий каждого жителя этой страны при рождении и провожающий его при смерти, - трепал изодранные тенты машин. Последние рукопожатия, приветственные взмахи рук, шум дружно заведенных моторов... И вот они пошли мимо: "МГ-41-15" - "Тарбаган"; "МГ-41-16" - "Волк"; "МГ-41-17" - "Дзерен"; "МГ-40-83" - "Дракон"; "МЛ-05-10" - "Кулан" и другие, более мелкие "звери". Если вы встретите их на улицах Москвы, доживающих свой век в честной работе, - помяните добрым словом и эти машины и их водителей. Это они, пробиваясь сквозь пыльные бури, знойные ураганы, в жестокий мороз и сильную жару через пески, горные хребты, глинистые котловины Гоби, дали возможность советским ученым совершить интересные научные открытия. Я смотрел вслед исчезавшей вдали колонне и думал о том, что трудное путешествие обогатило не только науку, но и нас самих. В пустынной Гоби широко раскрыта книга геологической летописи как бы в дар человеку за суровость и бесплодие природы. У нас на зеленом, богатом водою Севере листы этой книги плотно сомкнуты - закрыты лесами, болотами, зелеными коврами равнин. Здесь, в Гоби, как нигде, чувствуешь, насколько насыщена Земля памятью своего прошлого. В самых верхних ее слоях - орудия, черепки сосудов и другие предметы человеческого обихода. Глубже - стволы древних растений, кости вымерших животных. А еще ниже, в пока недоступной нам глубине, таятся древние химические элементы - огарки звездного вещества... Бродя по бесконечным лабиринтам красных ущелий, извлекая из-под тяжелых пластов песчаников, глин и конгломератов остатки жизни прошлого, мы все глубже проникали в великую книгу геологической летописи. Трудно передать ощущение, охватывающее тебя, когда кладешь пальцы на желобки в истертых зубах диноцерата, мастодонта или динозавра, сделанные пищей, съеденной десятки миллионов лет назад. Или стоишь перед раскопанным скелетом чудовищного ящера, стараясь разгадать причину его гибели по положению, в котором захоронилось животное. Или отчетливо видишь на окаменелых костях следы заживших ран - сломанных и сросшихся переломов, отметины странных заболеваний. Кажется, что с глаз спадает какая-то пелена и они глядят прямо в глубину времени, а современная человеческая жизнь соприкасается с прошлым, давно исчезнувшим, но совершенно реально осязаемым. И тогда приходит отчетливое понимание, насколько важно познание прошлого. Без этого знания мы никогда не поймем, как появились, как исторически сложились среди всей остальной жизни мыслящие существа - мы, люди! Только прикоснувшись к познанию прошлого, мы можем по-настоящему понять истинную ценность жизни. Великая история возникновения человека прежде всего поражает необычайной жестокостью. Сотни миллионов лет в смене неисчислимых поколений плескался на нашей планете океан бессмысленной, нерассуждающей жизни. Невообразимое число самых разных животных гибло, истребляемое голодом, микробами, хищниками, стихиями. В последовательной смене поколений происходило приспособление организмов к условиям существования, создание все более совершенных энергетических систем жизни, приобретение частичной независимости от воздействия окружающей физической среды. Как необходимость проявляется через сумму бесчисленных случайностей, так и высшие организмы - млекопитающие - постепенно вырабатывались из мелких, частных приспособлений. Наконец, организм животного со сложнейшими системами химической, физической и нервной регуляции, биологической защиты, пищеварения, воспроизведения потомства оказался в состоянии нести нагрузку в виде большого мозга. Это развитие на нашей планете потребовало семьсот миллионов лет. Только за это время исторически сложились животные, из которых труд и речь создали людей. Самый последний этап становления человека продолжался около двух миллионов лет. Убогими и наивными кажутся перед этой величественной картиной религиозные легенды о мгновенном сотворении человека и животных. Однако не менее наивны и предположения современных "ученых"-метафизиков о быстром, внезапном появлении разных видов, возникающих по мановению ока из совершенно других организмов. Драгоценным созданием материи является человечество, появившееся в результате безмерно огромного и трудного исторического пути. Поэтому непростительно преступны все призывы к истребительной атомной войне, грозящей гибелью всему живому. Только отвратительное невежество, породившее фашистский расизм, только безродная империалистическая идеология в безответственном самодовольстве может не думать о грозной истории возникновения человека, неотвратимо определяющей его дальнейшие судьбы.

1955

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Прошло пять лет. Уже закончена научная обработка почти всех сборов нашей экспедиции. Несколько томов научных статей в изданиях Академии наук посвящены материалам из монгольских местонахождений. В Палеонтологическом музее Академии наук стоят гигантские скелеты карнозавров, утконосого и панцирных динозавров. Выставлено множество громадных черепов костей скелетов, яиц динозавров и черепах. Отдельные витрины занимают ископаемые монгольские крокодилы, носороги, титанотерии. Особняком выставлена замечательная фауна "Красной гряды", подготовляется к монтировке целый скелет азиатского диноцерата. Часть коллекций передана Государственному музею Монгольской Народной Республики. Среди них - целый скелет исполинского хищного динозавра из Нэмэгэту, который поставлен в Улан-Баторе в специально выстроенном для находок экспедиции зале. Эти научные ценности, добытые экспедицией для нашего и монгольского народов, составляют лишь одну сторону ее работы и результатов. Другая сторона - научное значение сделанных открытий. Древний Азиатский материк, в состав которого входила гобийская территория Монгольской Народной Республики, оказался вовсе не стародавней, чуть ли не извечной пустыней. Около ста миллионов лет назад, в конце юрского периода, там находилась суша с тропическим влажным климатом и массой растительности, образовавшей угольные бассейны. Затем в нижнемеловую эпоху произошло погружение с образованием больших озер. В верхнем мелу бассейны обмелели и превратились в огромные заболоченные пространства, богатые растительностью. Неподалеку на юге находился берег настоящего моря. Верхнемеловые низменности простирались из Монголии далеко на запад и составляли типичный ландшафт материка, единого с нашей Средней Азией. Здесь развивалась богатая наземная жизнь. Десятки тысяч разнообразных динозавров кишели в болотах и прибрежных лесах. Некоторые группы динозавров, как, например, анкилозавры - панцирные ящеры-танки, - возникли здесь, на Азиатском материке. Также азиатское происхождение, по-видимому, имеет и вся группа утконосых динозавров. Анализ захоронения динозавров показал, что каждый род этих исполинских ящеров занимал особую, присущую только ему зону обитания. Прежние представления, рисовавшие жизнь динозавров всех вместе, в одной куче, - неверны. Главные группы динозавров обитали в трех разных зонах. Самые большие ящеры - зауроподы - были жителями низменных открытых побережий. По таким побережьям, очень широко распространенным в меловую эпоху, ходили громадные приливные волны. Никакие другие животные, кроме гигантских зауроподов с их тяжелыми костями и страшными когтями, не могли противостоять напору этих волн. Утконосые динозавры, также достигшие гигантской величины, укрывались в глубоких протоках среди затопленных прибрежных лесов. Они не были четвероногими, как зауроподы. Стоя на задних ногах и балансируя передними, снабженными плавательными перепонками, как веслами, эти ящеры не боялись и шестиметровых глубин. Исполинские хищные динозавры - карнозавры - не могли следовать на такую глубину за утконосыми. Они обитали в более возвышенных областях низменностей и здесь охотились на других травоядных - меньших размеров и не приспособленных к обитанию в глубоких болотах. Такие травоядные - панцирные и рогатые динозавры - обладали тяжелым защитным вооружением, сильно ограничивавшим аппетиты хищников. Таковы три главные зоны обитания динозавров, по которым теперь и нужно распределять всех этих исполинских ящеров. Проблема размножения динозавров в свете условий их существования стала особенно интересной. Очевидно, что утконосые динозавры и зауроподы обязательно должны были выходить на сушу для откладывания яиц в каких-то специальных убежищах. Мы не смогли проследить горизонты самых последних моментов мелового периода. Они, может быть, сохранились в Восточной Гоби, исследование которой не было выполнено, так как экспедиция недоработала один год по плану. Великое вымирание динозавров - вопрос следующей экспедиции в Монголию. Однако уже сейчас мы можем сказать, что оно не было таким повсеместно внезапным, как это представлялось раньше. Вероятно, на территории Азиатского материка одновременно существовали области, в которых жили динозавры, преимущественно болота и дельты рек, а также области, населенные млекопитающими, жившими в сухих и возвышенных местах, возможно, и на деревьях. Таково вероятное соотношение последних слоев верхнего мела и палеоцена. В эоцене древние млекопитающие все еще обитали вдоль рек и озер, на опушках лесов. Растительноядные звери питались преимущественно мягкой, связанной с водными бассейнами растительной пищей. Таковы древние группы диноцератов, корифодонтов, аминодонтов и другие. Напомню, что в палеоцене Монголии найдены остатки так называемых южных копытных - странных зверей, доселе известных только в Южной Америке. Это важное указание, говорящее о том, что в начале кайнозоя млекопитающие уже широко расселились по всем материкам. В олигоцене и позднее - в неогене, во второй половине третичного периода, фауна млекопитающих Монголии становится совершенно одинаковой с фауной нашей Средней Азии, Сибири и Казахстана. Материк с сухими степями - саваннами - простирался на всю площадь Азии. К востоку от Монголии, в Китайской Народной Республике, продолжаются те же самые отложения, как и в МНР, содержащие динозавров и млекопитающих. Однако в Китае лучше представлены юрские отложения с огромными зауроподами. Тесная связь истории кайнозоя в СССР и в Монгольской Народной Республике еще раз подтвердилась совсем недавно, уже после окончания работ нашей экспедиции. В Казахстане открыты титанотерии и исполинские хищники типа эндрьюсархов. На другом конце Азиатского материка, в нашем Уссурийском крае, в углях тоже найдены титанотерии и болотные носороги - аминодонты. История животного мира, восстановленная на основании находок в геологических отложениях, позволяет нам определить последовательность и условия отложения горных пород. Так получается история геологического прошлого Азиатского материка, очень важная для практических нужд геологии полезных ископаемых. В эту работу наша экспедиция внесла свою долю, продолжив славные традиции русских ученых в деле изучения Азии. Теперь, после произведенных исследований, яснее становится, как много нужно еще сделать. Наша экспедиция едва затронула межгорные впадины Гоби. На территории Монгольской Народной Республики еще много не осмотренных нами мест. А дальше, к югу, в пределах Китайской Народной Республики, простираются обширные гобийские впадины Внутренней Монголии. Не менее интересна и много обещает знаменитая "Долина Бесов" у восточной окраины Тянь-Шаня и провинция Гань-Су. Огромные поля красноцветных отложений есть в котловинах Синьцзян-Уйгурского автономного района у подножия Куэнь-Луня и по северной окраине Тибетского нагорья. Задача исследования древней наземной жизни Азиатского материка имеет интереснейшие перспективы.

1955

СПРАВКА-СЛОВАРЬ

Встречавшиеся в книге научные термины, географические названия и технические выражения в большей части разъясняются по ходу изложения. Для слов, оставшихся необъясненными, дается настоящий словарик.

1. ГЕОЛОГИЧЕСКИЕ ТЕРМИНЫ

Геологическая шкала времени

В книге мы встречаемся только с тем отделом шкалы, который включает историю планеты, когда на ней уже развилась жизнь. Эта история распадается на три эры: 1) палеозой (эру древней жизни), начавшийся около 600 миллионов лет тому назад и длившийся около 400 миллионов лет. В книге упоминаются отдельные периоды этой эры: силурийский, девонский и пермский; 2) мезозой (эру средней жизни), начавшийся после пермского периода палеозоя около 200 миллионов лет назад и длившийся около 110 миллионов лет. В книге упоминаются все три периода этой эры: триасовый, продолжавшийся 25 миллионов лет и сменившийся юрским такой же длительности, и меловой период, закончивший эру и длившийся около 60 миллионов лет; 3) кайнозой (эру новой жизни), начавшийся после мелового периода 55 - 60 миллионов лет назад и продолжающийся еще в настоящее время. Кайнозой делится на древние отложения, или палеоген, и новые, или неоген. Также встречаются названия третичные и четвертичные отложения. Первые составляют почти весь кайнозой, а четвертичный период - только самый последний этап этой эры - период великих оледенений, длившийся около миллиона лет. Самые древние отложения кайнозоя - это палеоцен и эоцен, продолжавшиеся свыше 20 миллионов лет, затем следует олигоцен длительностью в 16 миллионов лет и, наконец, перед четвертичным периодом был плиоцен, длившийся 6 миллионов лет. Названия всех перечисленных эр и периодов встречаются почти в каждой главе книги.

Отдельные геологические названия

Бэль - монгольское слово, вошедшее в науку, - высокий цоколь горного хребта, образовавшийся из продуктов его разрушения и окаймляющий подножие хребта. Характерен для пустынных областей.

Висячие долины - долины, русло которых не спускается постепенно в главную долину, а обрывается уступом. Встречаются в областях недавних поднятий.

Висячий маршрут - маршрут на большое расстояние, не имеющий опорных баз, кроме исходной точки начала маршрута.

Габбро-норит - "основная", глубинная изверженная порода.

Долериты - древние базальты; основные лавы с раскристаллизованной массой.

Диориты - породы со средним содержанием кварца, переходные от "кислых" (то есть с большим содержанием кварца) пород - гранитов к "основным" породам (с малым содержанием кварца).

Зеркало скольжения - пришлифованная плоскость на камне от сброса, то есть вертикального смещения пород по трещине.

Конус выноса - нагромождение продуктов разрушения хребта у его подошвы, в устье крутой горной долины. Обычно имеет вид правильно насыпанного конуса.

Кривая эрозии - уклон долины, по которой идет размыв хребта, или для больших областей - уклон от верховьев речного бассейна до моря.

Кварц-порфиры - излившиеся изверженные породы с отдельными кристаллами, рассеянными в стекловатой массе (порфиры) и с большим содержанием кварца.

Кора выветривания - зона поверхностного изменения горных пород от влияния атмосферы, воды, температуры и солнца. Проникает на различную глубину, в тех местах, где размыв незначителен, может достигать толщины в несколько десятков километров.

Конгломерат - горная порода, составленная из галек, сцементированных песчаником или известняком.

Конкреции - стяжения песчаника, мергеля или известняка обычно вокруг каких-либо органических остатков.

Метаморфические кварциты - слово "метаморфические" означает породы, подвергшиеся последующим изменениям от погружения в глубь земной коры или от соприкосновения с расплавленными изверженными породами.

Кварциты - песчаники, в которых зерна песка спаяны кремнием.

Мергель - известняк с большим содержанием глины.

Останец - одиноко стоящая возвышенность, оставшаяся от размыва гор.

Пластовая интрузия - излияние расплавленных пород между слоями осадочных пород, принявшие форму пласта.

Сбросы - вертикальные перемещения участков земной коры по разломам-трещинам.

Структурные единицы - в геологии так называются участки земной коры, характеризующиеся определенным строением, например, область складчатых гор, зоны опускания или поднятий и т.д.

Халцедон - скрытокристаллический натечный кварц.

Фации - совокупность условий отложения тех или других осадочных пород. Различаются морские, материковые, озерные фации и т.д.

Филиты - тонколистоватые метаморфизованные сланцы.

Элювиальная дресва - грубый песок, или гравийник, образовавшийся от разрушения пород здесь же, на месте, без переноса.

Эпигенетическое ущелье, участок - часть долины, захваченная недавним поднятием и характерная крутыми склонами.

Яшма - разноцветный скрытокристаллический кварц, или кремень.

2. МОНГОЛЬСКИЕ ТЕРМИНЫ И НЕКОТОРЫЕ ТЕХНИЧЕСКИЕ НАЗВАНИЯ

Аргал - сухой помет скота.

Айком - аймачный (областной) комитет Монгольской народно-революционной партии.

Бодисатва - божество буддийской религии, святой в высшей степени.

Баг - низшая административная единица (типа нашего сельсовета).

Дели, или дэли - национальная монгольская верхняя одежда вроде халата со стоячим воротом. Одинакова у мужчин и женщин.

Дарга - начальник по-монгольски.

Дюрбюты - западномонгольская народность.

Копытки, иначе саджи - пустынные птицы, похожие на куропаток с расширенными вроде копытец коготками на лапах для хождения по песку.

Лама - буддийский монах.

Орнитолог - ученый, изучающий птиц.

Рунические надписи - рунический алфавит - особая древняя письменность с угловатыми, палочковидными начертаниями букв. Был распространен у древних скандинавов и тюрков.

Сарлык - як, порода рогатого скота, выведенная в горной Азии.

Субурган - каменная постройка в виде башенки с кубическим основанием и шпилем наверху. Такие постройки окружали буддийские храмы и монастыри и служили хранилищами священных предметов.

Сомон - средняя административная единица в МНР, соответствующая нашему району.

Тон - верхняя деревянная часть юрты в виде выпуклого колеса, прикрывающаяся специальным клапаном из кошмы.

Такыр - участок затвердевшей глинистой поверхности, гладкий и без растительности. Название из нашей Средней Азии.

Фаланга, или, вернее, сольпуга - крупный прыгающий паук с длинными задними конечностями.

Цирик - название монгольского солдата.

Уртон - пробег почтовой лошади и расстояние между почтовыми станциями в старину. Равен примерно 30 - 35 километрам.

ДОРОГА ВЕТРОВ (ГОБИЙСКИЕ ЗАМЕТКИ) Ивана Ефремова - взята с сайта http://iaefremov.2084.ru/iefremov/index.html

Фотоальбом http://iaefremov.2084.ru/iefremov/photogobi.htm

http://www.fandom.ru/about_fan/chudinov_1.htm