Главная страница     Путешествие во времени

РУССКИЕ СТУДЕНТЫ В ЮЖНОЙ АМЕРИКЕ: ЭКСПЕДИЦИЯ 1914-1915 гг.

    ...Начало 1914 года. Зимний Петербург спокоен, и ничто, кажется, не предвещает грозных событий. Всё идет своим чередом и в высоком доме на Английском проспекте – в Биологической лаборатории имени Лесгафта. До поздней ночи сквозь крутую метель светится несколько окон; вероятно, у кого-то затянулся опыт.

    Но комната не похожа на лабораторию, это скорее гостиная – рояль, мягкая мебель. На столе – самовар. И на том же столе – ворох географических карт, и над ними яростно спорят молодые люди – кто в студенческой тужурке, кто в «штатском», а двое ещё не успели снять лабораторных халатов.

    Уже не первый год здесь по вечерам собирается кружок молодых биологов. Студенты университета и молодые преподаватели обсуждают проблемы биологии и философии, говорят о новых открытиях и, конечно, о политике.

    Рефераты и споры перемежаются звуками рояля и скрипки. На рояле прекрасно играет молодой поляк Ян Домбровский , в далёком будущем – президент Польской академии наук. На скрипке – студент-антрополог Генрих Манизер и ассистент лаборатории Лесгафта Иван Стрельников, недавно вернувшийся из Парижа, где он работал у Мечникова. Часто бывают здесь однофамильцы Соколовы – Владимир и Иван, этнограф Фёдор Фиельструп, иногда заходит Николай Танасийчук.

    Члены кружка узнали об отважном замысле своих друзей: Иван Иванович Соколов вместе с молодым профессором Валентином Александровичем Догелем решили ехать в экспедицию в Африку, в район озера Виктория-Нианца (теперь Ньяса), по маршруту «сафари» - охотничих поездок европейских туристов и охотников.

    Все завидовали путешественникам, но не все были убеждены в том, что довольно хорошо изученная Африка – наилучшее место для поездки молодых ученых. Природа Южной Америки, например, изучена гораздо меньше... И совершенно неожиданно возникла идея: а не поехать ли туда самим, своими глазами увидеть тропическую природу, о которой писали Гумбольдт и Дарвин, Уоллис и Бэтс? Ведь какие богатые коллекции для русских музеев можно собрать там, как много можно сделать интереснейших наблюдений! Недостаток опыта, отсутствие средств? Зато есть молодость, энергия, энтузиазм, а деньги как-нибудь удастся добыть.

    Решение, казалось бы, совершенно фантастическое. Сейчас, во времена тщательно и задолго планируемых и подготовляемых экспедиций, трудно представить, как можно было наскоро собраться и уехать на край света не имеющим опыта полевой работы, недоучившимся студентам на средства, совершенно недостаточные для большой экспедиции. Но не следует забывать, что любознательность, инициатива, стремление увидеть и изучить самые отдаленные уголки нашей планеты всегда были в числе лучших традиций русской науки, настойчиво прививавшихся научной молодежи великим естествоиспытателем, гуманистом и педагогом Петром Францевичем Лесгафтом. В те годы Лесгафта уже не было в живых, но его дух, его идеи оставались в лаборатории, где работали его ученики. И не случайно именно в лаборатории Лесгафта родилась заманчивая и дерзкая мысль об экспедиции в Южную Америку.

    Начались поиски денег. Под будущие коллекции дали небольшие суммы Зоологический музей Академии наук, университет, лаборатория Лесгафта. Этнографический музей выхлопотал дотацию у известного промышленника Нобеля, а Стрельников добыл целых пятьсот рублей у купца-мецената Мешкова, материально поддерживавшего лесгафтовские курсы. Всего – вместе с личными «капиталами» участников набралось более 3000 рублей. Было получено также различное научное оборудование.

    Окончательно выяснился состав «экскурсии». Твердо решил ехать Иван Дмитриевич Стрельников, физиолог и зоолог-экспериментатор. Он был наиболее сложившимся специалистом из всей группы. Ехал Генрих Генрихович Манизер, лингвист-этнограф, целеустремленный, напористый и вспыльчивый, и другой этнограф, Фёдор Артурович Фиельструп, очень вежливый и немного флегматичный человек с характером мягким и ровным. Присоединился к группе зоолог Николай Парфентьевич Танасийчук, страстно влюбленный в природу, бродягя и охотник, веселый и не унывающий в самых трудных положениях. И, наконец, последним пришел к «южноамериканцам» экономист Сергей Вениаминович Гейман, производивший впечатление человека энергичного и оборотистого. Увы, его энергия не всегда шла на пользу общему делу.

    Сообща был разработан маршрут. Решено было ехать в Буэнос-Айрес, откуда подняться вверх по рекам Паране и Пилькомайо в совершенно не обследованные места, населенные воинственными индейскими племенами. Вся поездка была расчитана на 7-8 месяцев.

    Сборы шли быстро, и 21 апреля 1914 года (все даты даются по новому стилю) путешественники выехали из Петербурга.

    ...Толстый том в синем переплете, непривычно крупный машинописный шрифт с ятями и твердыми знаками. Дневник, перепечатанный с блокнотов где-то в шестнадцатом или семнадцатом году.

    «17 мая. Вдали, в тумане, виднеются тёмные контуры островов, лежащих довольно близко от бухты Рио, - и к ним мы теперь приближаемся. Жарко, несмотря на облака, несмтря на мелкий осенний дождь.

    Один за другим выплывают из тумана острова...Клочья пены и брызги взлетают в воздух, блестя в лучах появившегося солнца».

    В глубине залива в обрамлении причудливых гор открывается Рио-де-Жанейро.

    Утром – осмотр города. «Поехали на рынок. Масса самых разнообразных фруктов, попугаи, мелкие птицы, муравьеды, обезьяны и всевозможные домашне птицы. Масса рыбы. Мне вспомнилось, что, кажется, Кастельно начал свои сборы бразильских коллекций с рынка в Рио, и я понял, что здесь действительно можно собрать немало».

    На следующий день судно приходит в Сантос. Пока оно грузится кофе, зоологи отправляются за город собирать насекомых. «Были в городе у консула Российской Империи. Весьма смутное представление имел он о России и говорил только по-португальски. Между прочим, консул в Рио, ознакомившись с целями нашего путешествия, заметил, что, если мы ищем красивой смерти, то наша цель легко и скоро осуществится в Гран-Чако. Милые предсказания...»

    Огромный, нарезанный сеткой улиц на аккуратные квадратики Буэнос-Айрес. Конец морского пути. Экспедиция устраивается в «эмигрантском доме» среди разноязычного потока людей, пытающихся найти счастье за океаном. Среди них немало русских. В дневниках появляются красочные портреты. Белорусские и галицийские крестьяне, дезертир из царской армии, столяр из Полтавы, объездивший Аргентину и Бразилию предприимчивый дьякон – всем им, и труженикам, ищущим работу, и искателям приключений, солоно пришлось на чужбине. «Хуже, чем в России».

    В первые же дни по приезде на студентов обрушились журналисты. Русская научная экспедиция, да вдобавок ещё и студенческая – это была сенсация, и портреты «эстудияантес русос» появились во всех газетах.

    С большим интересом отнеслись к экспедиции и аргентинские ученые: перед её участниками гостеприимно открылись двери музеев, библиотек и научных учреждений. Директор Этнографического музея Амбросетти, директор Национального музея Гальярдо, крупнейший аргентинский ботаник Икен обсуждали с ними возможные маршруты экспедиции. После детальных консультаций и ознакомления с литературой было решено изменить первоначальную программу и отправиться в самый центр южноамериканского материка, в район бразильского города Корумба, где сходятся границы Парагвая, Боливии и Бразилии.

    Этот район был почти совсем не изучен в зоологическом отношении, а к северу живут еще совсем не затронутые цивилизацией индейцы, у которых могли бы побывать этнографы, если им при этом удастся уцелеть...

    16 июня путешественники покидают Буэнос-Айрес.

    21 июня путники добрались до столицы Парагвая Асунсьона – маленького зелёного городка с множеством монументов и статуй среди одноэтажных домов. На некоторых домах виднелись следы шрапнели, а на почте можно было купить открытки с фотографиями сцен как последней, так и предпоследней «революции» - лощёные офицеры в высоких то ли киверах, то ли фуражках во главе босых солдат в широченных белых штанах, на фоне пушек и разбитых зданий.

    Короткая остановка, закупка спирта для коллекций – и снова вверх по реке. Пароход плывёт вдоль самого берега. В пальмовом лесу летают стайки туканов с неуклюжими, огромными клювами; не боясь парохода, разгуливают страусы нанду. Навстречу в долбленом каноэ плывёт «настоящий», украшенный перьями индеец. С палубы ему кидают хлеб, который он ловко ловит.

    День за днём тянется неторопливый путь. Остановки зоологи используют для сбора насекомых и рыбной ловли. Их добычей были огромные, килограммов на восемь, армадо – панцирные сомы – и легендарные рыбы-людоеды, пираньи. В дневнике появляется весьма прозаическая запись: «Пираньи ничего себе, но много костей».

    Берега менялись, становились ниже, лес однообразнее. Выжженная, желтая трава. Жара.

    И вот вечером 29 июня на тёмно-лиловом фоне заката – силуэты зданий. Это Корумба, цель пути. Вдали темнеют невысокие горы, над рекой проносятся стаи летучих мышей. Город невелик, всего десятка два улиц. «Население чрезвычайно пёстрое; представители самых отдаленнейших уголков земного шара, самых разнообразных профессий, часто не по своему желанию покинувшие родину, живут бок о бок. Европейцы, негры, индейцы, китайцы, бразильцы, парагвайцы – люди всевозможных цветов и оттенков, авантюристы, скупщики драгоценных камней и каучука, охотники за перьями цапель, лесопромышленники, плантаторы, торговцы – вот население Корумба, придающее городу чрезвычайно космополитический вид. ...Несмотря на адскую жару, вся эта цивилизованная публика разгуливает в тёмных европейских костюмах, в крахмальных воротничках».

    В Корумба путь русских путешественников пересекся с тропой майора Фосетта, отважного искателя древних городов, затерянных в лесах. Он работал здесь по определению границ Боливии и Бразилии в 1908-1909 годах, а летом и осенью 1914 года странствовал северо-западнее Корумба, на реках Парагуа и Гуапоре.

    ...Путешественники устроились в трёх часах ходьбы от Корумба, в пустующем ранчо. Вещи привезли на вьючных быках с оригинальной упряжью – тонкие ременные вожжи были пропущены сквозь отверстия в концах рогов и шли к продетому в ноздрях кольцу.

    Окрестные леса на первый взгляд казались безжизненными. Июль – середина зимы, а зима здесь – сухое и жаркое время года; зимой всё выгорает на бескрайних равнинах. Но на склонах горы Сан-Домингу, около которой расположилась русская экспедиция, еще текут ручьи и зеленеют деревья; жизнь здесь бьёт ключом – нужно только внимательно присмотреться к ней.

    ...Раннее утро, сырое, холодное. Из гамаков, подвешенных между столбами ранчо, вылезают тёмные фигуры. Около костра уже хлопочет дежурный. Меню небогато и однообразно – варёные клубни маниоки, сдобренные маслом плодов пальмы мбокайя, рыба или мясо – если охота была успешной – и неизменный «парагвайский чай» мате жерба – душистый горьковатый настой листьев кустарника жерба. Его заваривают в маленьких сосудах из тыквы и пьют через трубочку – бомбилью.

    Солнце выглядывает из-за горизонта. Пора в путь. Этнографы направляются в ближайшее селение «окультуренных» индейцев; зоологи идут вверх по ручью – в нём играют чешуёй яркие рыбёшки и неторопливо двигаются пресноводные крабы. По краям тропы светлеют кучки земли, нарытые броненосцами. А вот и сам броненосец – «тату» - небольшое чешуйчатое животное с острым рыльцем. Он торопливо зарывается в землю, но зоологи оказались проворнее – и яростно сопротивляющийся, хрюкающий и шипящий зверёк, замотанный в рубаху, попадает в рюкзак.

    Чем выше, тем меньше пальм и больше папоротников. Вдоль ручья лес гуще, воздух сырее; ручей можно различить издали на склоне горы по цвету листвы. Всюду виднеются ребристые корни фикусов. В Европе фикус – комнатное растение, здесь же он безжалостный борец. Его ствол сначала прислоняется к пальме, как бы ища поддержки; затем растекается в ширину, охватывая пальму, стягивая её, как обручами, своими придатками, и, наконец, превращается в мощный футляр, душащий дерево-подпорку.

    Сырая почва у ручейка покрыта сотнями бабочек. Они так жадно тянут хоботками влагу, что их можно брать пальцами. Парусники, геликониды, нимфалиды, оранжевые мегалуры – и время от времени ослепительно голубые, огромные, как птицы, морфо. Они сидят так густо, что покрывают землю узорчатым ковром, непрерывно движущимся и меняющим очертания.

    По перепутанным звериным тропам зоологи уходят всё дальше и дальше. Около полудня стоит затаиться на какой-нибудь тропинке, недалеко от ручья; тогда можно увидеть идущих на водопой оленей, диких свиней – пеккари. И наверняка удастся приглядеться поближе к проносящимся среди ветвей стайкам обезьян и носух – эти родственники енота похожи то ли на кошку, то ли на выхухоль, гордо носят длинный и пушистый хвост и так же, как обезьяны, грабят птичьи гнёзда.

    Экзотики было вдоволь. «Обычно температура ночи значительно ниже температуры дня – при этом разница достигает 23 градусов и больше; тогда эта ночная прохлада освежает... Но когда дует тёплый, душный северный ветер, ночь превращается в пытку; обливаешься потом и чувствуешь, что буквально задыхаешься под пологом-москитеро; снять же его невозможно – моментально всё тело покроется сотнями комаров. Оставалось одно спасение – встать и бродить по лесу с ружьём в руках».

    Иной раз днём можно было увидеть множество беспорядочно разбросанных на земле круглых, как монеты, кусочков листьев. На следующее утро они исчезают. Если прийти сюда ночью, то слышен странный шум, похожий не то на шорох осторожно идущего зверя, не то на шум дождя, падающего на листья. Это трудятся муравьи-листорезы, собирающие листья в свой муравейник, где шестиногие «земледельцы» вырастят на них особые грибные «сады». К муравейнику со всех сторон сходятся «шоссе» - очень чёткие, вытоптанные миллионами крохотных ног тропинки. Иногда и днём можно увидеть на них плотные и стройные колонны муравьёв, несущих в своих челюстях торчащие вверх зеленые кусочки листьев. Точно странные зелёные бабочки, сложив крылья, идут по тропе.

    В этих лесах водятся и странствующие муравьи-эцитоны, от которых лучше всего держаться подальше. «Я встретился с такой массой, что буквально вся земля шевелилась на пространстве нескольких саженей; плотным, живым покровом одели они все ветви кустарников и деревьев, попадавшихся им на пути. Двигались они вперёд довольно медленно, и десятки птиц – дятлов, древолазов и т.п. – были так увлечены поеданием их, стоя прямо среди движущейся массы, что не улетали при моём приближении. Это тем более странно, что нам не раз приходилось ночью попасть в середину их колонны – и тогда приходилось буквально убегать».

    Как-то раз на пути такой колонны оказалось ранчо путешественников, и муравьи буквально затопили его. Их удалось изгнать, только разложив внутри дома тлеющие головешки, а снаружи окружив его горящими ветвями и углями. Часть коллекций всё же погибла; и после этого все коробки и ящики пришлось развесить под потолком, на смазанным вазелином шнурках и проволоках.

    Каждый день несколько часов уходило на разборку и фиксацию собранных животных. Застрелисть зверя или птицу, поймать интересное насекомое – это только полдела; нужно сохранить добычу, а это нелегкий и порою не очень приятный труд. Особенно много возни было со шкурами: часами приходилось очищать их, натирать солью и мышьяком. Если отложить эту операцию на несколько часов, начинает вылезать шерсть, и шкура уже никуда не годится. Но обдирать приходится не только зверей и птиц – однажды довольно долго пришлось возиться с довольно большой – метра в четыре – анакондой. Здесь сложность состояла в том, что надо было тщательно собрать весь подкожный жир, который ценится местными жителями как лекарство.

    А этнографам не везло. В этой части равнины Гран-Чако не сохранилось диких индейских племен, попасть к которым они мечтали. Были, правда, индейцы в горах Боливии; но ни один белый живым от них не вернулся. Местные индейцы-чикито, работавшие пеонами на плантациях маниоки, забыли старые сказания и легенды, обычаи и верования. Манизеру, Фиельструпу и Гейману удалось найти только одну древнюю старуху, ещё помнившую кое-что. Каждый день они ходили к ней, как на службу. Но сведения её быстро истощились, и задерживаться в Корумба этнографам не имело смысла. На «военном совете» решено было разделиться. 14 июля этнографы отправились на юг, к местечку Барранку-Бранку, около которого жило малоизученное племя кадиувео.

    Вместе участники экспедиции собрались только в Петрограде, через полтора года.

    Почти всегда были успешны экскурсии зоологов на оргомную болотистую лагуну – Пантанал-ду-Жакадигу, в которую впадали ручьи, текущие с горы Сан-Домингу.

    ...Уже издали из-за стены камыша слышится крик тысяч птиц. Жизнь здесь бьет ключом, сьайки больших, ярко окрашенных попугаев ара с резким криком проносятся над головой; с дерева на дерево перелетают туканы, а в кронах пальм, спрятавшись в листве, щебечут сотни зеленых попугайчиков. Около орхидей вьются пёстрые бабочки-бражники и на первый взгляд неотличимые от них колибри. Само же болото буквально кишит живностью; крики ибисов, цапель, журавлей, уток сливаются в немолчный гам. Иногда все звуки покрывает глухой рёв каймана-жакарэ; всё стихает, но через секунду концерт начинается снова. Недалеко от берега на островке все деревья усеяны какими-то белыми предметами, как будто плодами. Выстрел – и «плоды» с резкими криками снимаются с деревьев, белой тучей кружась в воздухе. Это цапли гарсии, за драгоценными перьями которых каждый год уходят в леса и болота сотни охотников.

    Здесь в неглубокой, прогретой воде или на многочисленных островках можно встретить анаконду. Эта огромная змея во многих романах и описаниях путешествий – животное коварное и кровожадное; но наши зоологи убедились, что в этом случае – как и в очень, очень многих других – экзотические опасности были изрядно раздуты. Анаконда почти никогда не нападает на человека – напротив, всегда старается избежать встреч с ним.

    Но в окрестностях Корумба не было недостатка в других, гораздо более опасных пресмыкающихся. Каждый день попадались на тропинках гремучие змеи – жарараки и не менее ядовитые бушмейстеры. Яд их смертелен, и в те времена спасти укушенного ими человека было невозможно. Но зоологам везло; или, наверно, они были достаточно осторожны и внимательны. Каждый день они встречали жарарак, бушмейстеров, пёстрых коралловых змей; нередко, возвращаясь, видели они поверх своих следов следы ягуара, но до самого конца путешествия со Стрельниковым и Танасийчуком не случилось никаких бед. Они даже не болели, если не считать небольших простуд.

    Наиболее реальной опасностью оказались не змеи и ягуары, а существа гораздо более мелкие, уберечься от которых было невозможно. Особенно страдали путешественники от песчаных блох пике. Это крохотное – около 1 миллиметра – насекомое незаметно проникает в кожу между пальцев ног или под ногти; там пике живёт до созревания яиц, раздуваясь в горошину и вызывая нестерпимо болящие нарывы. Индейцы мастерски выковыривают их разными острыми предметами; наши путешественники по неопытности сначала вырезали их – и ходить вообще становилось невозможно. Последних пике пришлось удалять уже в Петрограде.

    Другой паразит, причинявший много неприятностей, - это геррапаты, иксодовые клещи. После дневной прогулки по лесу всё тело горело от их укусов, каждый вечер приходилось оматривать друг друга, снимая присосавшихся клещей; иной раз дневной «улов» с одного человека достигал 200 штук!

    Хозяйство зоологов постепенно приняло «натуральный» характер; питались они тем, что могли добыть в лесу, и в дневниках не раз проскальзывает гастрономический подход ко встреченным в лесу растениям и, конечно, к животным.

    В начале августа до Корумба дошли известия о начинающейся мировой войне. Жившие среди индейцев этнографы узнали о ней много позже и в весьма своеобразной форме. «Редкие заезжие стали рассказывать о том, что там, «вниз по реке», не всё ладно, что Китай воюет с Австрией, Англия с Россией, и массу столь же неясных вещей», - писал позднее Манизер. В свете этих событий участникам экспедиции пришлось пересмотреть свой бюджет, предположив возможность более длительной, чем планировалось сначала, задержки в Америке. Небольшие средства, которые были рассчитаны на полгода, надо было растянуть на год, а может быть и дольше...

    Три месяца провели зоологи в лесах. В сентябре они решили перебраться на новое место – к огромным лагунам Баи-де-Касерес, находившимся на запад от Корумба, в пределах Восточной Боливии.

    Пограничные порядки были здесь патриархально просты, и для перехода границы не нужно было никаких виз; зоологи в течение дня не раз бывали то в Боливии, то в Бразилии. Новую базу экспедиции устроили близ боливийского селения Пуэрто-Суарес. Рядом лежала Баия – система озёр, достигавшая 4-6 километров ширины, соединявшаяся  узким рукавом с Парагваем. Это – царство виктории-регии, самой крупной на земле кувшинки. Среди плавучих островков и коряг – бескрайние скопления лежащих на воде круглых кожистых листьев с загнутыми вверх краями и огромных бело-розовых цветов.

    Танасийчук и Стрельников проводили целые дни в узком долбленом каноэ, пересекая Баию из конца в конец. Иногда они брали большую лодку – она была неуклюжа и тяжела, но зато в ней можно было сразу разбирать и фиксировать добычу. А её было немало. Множетсво рыбы – панцирные сомики, хорошо знакомые аквариумистам хромиды, похожие на щук хищные траиры и, конечно, пираньи. По дну лагуны позали гигантские моллюски, ярко-красные, как будто варёные, крабы, а на берегах кормились стаи цапель, бакланов, чаек. Но самой заманчивой добычей были кайманы-жакарэ.

    Выплывали на охоту затемно... В предрассветном сумраке едва угадываются очертания протоков. Но звёзды быстро гаснут, и из-за стелющегося над водой тумана почти вертикально вверх взвивается огромный диск. Вдоль берега неподвижными рядами стоят белые и серые цапли, в воздухе извивающейся чёрной лентой тянутся стаи бакланов – «водяных воронов», как их здесь называют.

    Блестящая поверхность воды неподвижна; лодка скользит беззвучно, слышен только звук капель, падающих с длинного шеста. На воде лежат куски коры и дерева. Но вот один такой кусок бесшумно исчезает под водой... другой... третий... Кайманы! Утром они особенно осторожны и не подпускают человека близко.

    Но солнце начинает припекать, кайманы выползают греться на топкие берега островков и часами неподвижно лежат, нежась на солнце. В это время к ним можно подобраться.

    Вот на островке довольно большой – метра два с половиной – жакарэ; лодка тихо приближается; жакарэ на мушке... выстрел – и на том месте, где он только что был, – водяной смерч. Раненое чудовище бьёт хвостом с такой силой, что весь островок колышется, - и вдруг тишина. Затонул. Его поддели шестом, вытащили на поверхность и стали втаскивать в лодку. И вдруг «мёртвый» зверь с такой силой заработал хвостом, что чуть не опрокинул каноэ. Пришлось отпустить его. Жакарэ с поразительной быстротой пронёсся внутрь островка, ломая заросли тростника, поднял хвостом целую бурю и замер, уже насовсем. С трудом перевалили длинное, тяжелое тело через борт.

    Баия окружена каймой леса, густого и высокого, но уже в сотне метров от берега он меняется, становясь всё суше. Всё чаще пальмы, нескладные «бутылочные» деревья со стволом, «вздутым» в нижней части, - и, наконец, начинается выжженный солнцем безводный «пальмар» - пальмовый лес. Он почти не даёт тени – от солнца не срятаться; нельзя и остановиться тут, так как сразу налетают тучи ос, пчёл и мух, жадно сосущих пот, облепляющих лицо, руки, одежду. Спастись от них можно только ходьбой – размеренным, неторопливым, бесконечным маршем. От ручья – десятки километров. Ещё не зная всех «прелестей» этих мест, зоологи едва не погибли от жажды во время одного из своих походов. Спас их крестьянин, везший на военный пост сахарный тростник.

    Но леса Восточной Боливии опасны не только своей жарой и безводьем. В глубине страны ещё сохранились кочевые племена индейцев; в отличие от оседлых племен «мансос» (ручных) их назывют «индиос бравос» - дикими индейцами. Пока в горах достаточно воды, о них никто не слышит. Но когда ручьи начинают пересыхать, они спускаются в долины. Поселенцы безжалостно истребляют их, если встречают, и, естественно, в отместку индейцы нападают на одинокие ранчо. Каждый год во время засухи здесь идёт малозаметная, но кровавая война.

    Танасийчк и Стрельников не встречались с «индиос бравос», но в селениях цивилизованных и осёдлых индейцев-чикитос, занимающихся земледелием, они бывали нередко.

    Первый визит к ним совпал с пожаром, от которого чуть не сгорела целая деревня Сан-Микитио. Высохшие леса вокруг Баии горели каждый день; и когда зоологи шли в Сан-Микитио, они не обращали внимания на запах гари, доносимый ветром. Но внезапно путь им преградил огненный поток. По руслу ручья Стрельников и Танасийчук выбрались к деревне. Крайние хижины её уже горели. Часть индейцев пыталась тушить пожар, но большинство только глядело на бушевавшее пламя. Оказалось, всё село было пьяно по случаю какого-то религиозного праздника, и только перемена ветра спасла оставшиеся дома.

    ...В Сан-Микитио есть школа. Учитель – бывший капрал, умеющий только читать и кое-как писать. Но школа одновременно исполняет обязанности «кутузки» - здесь стоят колодки, в которые сажают провинившихся чикитос. Учитель с сожалением говорит, что колодки несовершенны: в них можно вставить только ноги. А вот в Пуэрто-Суаресе есть аппарат гораздо лучше этого – такой, что сквозь отверстия в досках могут быть просунуты ноги, руки и голова...

    В середине октября работы в районе Пуэрто-Суарес и Корумба были окончены, багаж запакован и погружен на пароход. Опять потянулись ровные берега Парагвая.

    По дороге зоологи услышали о какой-то катастрофе, случившейся с этнографами. До этого из редких писем им было известно, что этнографы добрались до селений индейцев кадиувео, где Манизер и Фиельструп прожили больше двух месяцев, составив словарь их языка и собрав богатую коллекцию домашней утвари и амулетов. Гейман, которому надоела жизнь в лесах, 21 августа уехал в Буэнос-Айрес, откуда направился в Уругвай.

    В начале октября Манизер и Фиельструп ушли от кадиувео к другому племени – терено, а затем к совершенно не затронутым цивилизацией шавантам, охотникам и собирателям мёда. На этом сведения об этнографах обрывались. А в эстансиях на берегу Парагвая говорили о том, что они утонули при переправе через реку... Всё выяснилось в Асунсьоне, где на почте лежали письма от живых и невредимых Манизера и Фиельструпа.

    Достав пару долблёных каноэ и связав их так, что получилось нечто вроде катамарана, они спустились вниз по Парагваю, но во время шквала перегруженное сооружение перевернулось. Этнографам удалось выплыть, но одежда, оружие, фотоаппарат, путевые дневники и большая часть коллекций погибли. Лишь немногие вещи, вынесенные волнами на берег, удалось подобрать на следующее утро.

    Из беды их выручили парагвайские пограничники – они дали этнографам солдатскую одежду и помогли добраться до населенных мест. Катастрофа не обескуражила настойчивых исследователей; они вернулись в Бразилию и поселились у индейцев племени каинганг.

    Но вернёмся к зоологам. Они прибыли в Асунсьон 25 октября и провели там целую неделю. После лесной жизни столица парагвая показалась им большим и шумным городом. Толпы нарядно одетых людей, заполняющие вечерние улицы; извозчики в белых костюмах и цилиндрах (но часто босые); дребезжащая по пыльным улицам конка, запряжённая мулами, - все мелочи жизни незнакомого города привлекали внимание. По утрам в небе с треском разрывались ракеты – это редакции газет извещали читателей о выходе утреннего выпуска. В воскресенье – пышный церковный праздник с ярмаркой и народным гуляньем. Гаучо на богато разукрашенных конях проносились под высокими арками, пытаясь на полном скаку попасть похожей на крандаш палочкой в подвешенное над головою кольцо. Победитель награждался ярким платком.

    Зоологи жили у русского эимгранта доктора Риттера, человека радушного и гостеприимного. Занимая весьма значительный пост, он оказал им очень большую помощь: добыл бесплатные билеты для дальнейшей поездки, познакомил с учеными, государственными деятелями и министрами. Эти встречи были очень интересны, но во время визитов Танасийчука и Стрельникова очень смущало состояние их гардероба: костюмы их истрепались и обветшали, денег на новую одежду не было. Когда встал вопрос – купить штаны или патроны, от штанов пришлось отказаться, и зоологи, несмотря на жару, ходили по Асунсьону в пальто, не снимая их даже в гостях. Парагвайцы, возможно, считали, что это русский национальный обычай...

    Новый путь зоологов лежал на восток Парагвая. Сначала по железной дороге до порта Энкарнасьон, а там снова тесная каюта парохода, медленно поднимающегося против быстрого и бурного течения.

    День за днём по бортам парохода развёртывалась панорама непроходимых лесов. На ярко зелёном фоне пучком вздымаются ввысь побелевшие стволы высоких бамбуков такуара, бесчисленные ручьи и речки каскадами рушатся вниз с высокого берега, пенясь и сверкая на солнце. Редко-редко встречаются на пути небольшие поселения.

    Жуткую картину нарушает только грохот «ремолино» - гигантского водоворота, который осторожно огибает пароход.

    4 ноября пароход пристал к отлогому песчаному берегу, и «эстудиантес русос» вытащили свой багаж. Наверху, на зелёном склоне, сквозь деревья просвечивали белые постройки. Это Пуэрто-Бертони, маленький форпост науки в диких и безлюдных лесах.

    ...За тридцать лет до этого молодой швейцарский ботаник Бертони вместе с женой поселяется в Парагвае, на берегах Альто-Параны, и живёт там три с половиной года в дружбе с «дикими» и «кровожадными» индейцами, изучая их обычаи и природу тропического леса. «Несколько лет я не видел ни одного христианина», - говорил он потом.

    Только крайняя необходимость заставляет его вернуться в Европу. Но вскоре он снова приезжает на берега Альто-Параны и уже не расстаётся с лесом. В нём он живёт с многочисленной семьёй и навещающими его друзьями. Его сыновья и дочери, выросшие в лесу, помогают ему в работе. Вместе со своими детьми Бертони воспитывает усыновленного мальчика-индейца. Приёмыш вырос образованным человеком и талантливым натуралистом.

    Эта удивительная семья издаёт и печатает здесь, в глухом десу, очень содержательный научный журнал. Дом наполнен богатейшими ботаническими, зоологическими, этнографическими коллекциями. Наконец, здесь создана опытная агротехническая станция, где возделываются тропические растения многих стран мира.

    Во своего студенчества Бертони близко знал многих русских эмигрантов, был дружен с Кропоткиным, Бакуниным, Верой Засулич – её именем он назвал свою дочь. И теперь, когда двое русских натуралистов оказались на берегах Альто-Параны, их встретил теплый приём и радушное гостеприимство. Старый учёный предоставил в их распоряжение небольшой дом, стоявший в апельсиновой роще, высоко над берегом реки. В нём можно было оборудовать лабораторию. Здесь, в лесах Параны, зоологи провели восемь месяцев.

    Этот лес был совсем не похож на сухие, спалённые солнцем леса Мату-Гроссу. Влажная тишина наполняла лес. Казалось, она была осязаема – таинственная, создающая чувство полного одиночества и в то же время чем-то привлекающая. Чувство одиночества усиливается тем, что  горизонт идущего по лесу человека ограничивается двумя-тремя метрами. Глаз не проникает сквозь густую завесу растений, пройти по лесу без мачете невозможно.

    Дни снова наполнены сбором и обработкой всевозможных «бичос» - зверей. Постепенно в лаборатории возникает маленький зоопарк из пойманных или раненых животных. Здесь живут болтливые зелёные попугайчики, пара туканов с огромными клювами, молодой муравьед тамандуа, подрастающая цапля (однажды она ударом клюва едва не выбила глаз Стрельникову). На окнах – коробки с куколками, из которых выходят огромные. Переливающиеся перламутром бабочки, и банки с пёстрыми живородящими рыбками.

    Насекомых было множество, и самых разнообразных: бабочки, своей пестротой скрашивающие монотонную зелень леса, и мельчайшие мушки , столбом стоящие в воздухе перед закатом; блестящие, как драгоценные камни, листоеды и огромные пёстрые жуки арлекины... Это изобилие красок и форм аккуратными рядами располагалось на ватных матрасиках коллекционных ящиков. За время, проведенное в Пуэрто-Бертони, было собрано около 15 тысяч насекомых. Порой встречались животные совсем непонятные. «Утром увидел врывающегося в землю громадного червя – так по крайней мере показалось. Уцепился за его хвост и с трудом удержал, и в конце концов выкопал странное животное, не то змею, не то гигантского червя». Животное оказалось амфисбеной – безногой ящерицей. Из-за маленьких глаз она кажется слепой, а передний и задний концы тела очень похожи. Индейцы считают её чрезвычайно ядовитой и убеждены, что она может ползать задом наперёд.

    В первые же недели жизни в Пуэрто-Бертони оказалось, что зоологи не могут далеко отходить от жилья и сходить с проторенных троп. Причина была до нелепости проста: их много раз латанная обувь развалилась, а денег на новую не было. Положение изменил добравшийся из России небольшой денежный перевод. Были куплены достаточно крепкие башмаки, и можно было начать дальнейшие экскурсии. Прежде всего, конечно, на Игуасу.

    В ясные дни из Пуэро-Бертони, если глядеть на север, был виден белый столб водяных паров, постоянно стоящих над одной точкой. По ночам оттуда доносился глухой гул. Это ревел водопад Большой Воды – Игуасу, один из крупнейших в мире. Его образует река Игуасу при впадении в Парану, километрах в пятнадцати выше Пуэрто-Бертони. Добраться до него не очень просто. Прямого пути через лес нет, и нужно было идти, делая широкую дугу через бразильскую территорию.

    Зоологи собрались в поход. Решили идти без ружей, рассчитывая встретить у водопада людей и у них запастись провизией. Но тем не менее поклажа была немалой. Гамаки, банки, спирт, энтомологическое оборудование, пончо – гибрид одеяла и плаща... Каждый нёс пуда полтора. На второй день, пройдя небольшое бразильско-немецкое поселение, путники углубились в лес. Тропа заросла травой и кустарниками, то и дело приходилось пускать в ход мачете.

    Лес очень влажен. Стволы украшены зелёным мхом, красными, жёлтыми, белыми лишайниками. Кусты бромелий с жёсткими и колючими листьями торчат из каждой расселины. Крупные оранжевые пауки ньянду преграждают путь изящной золотистой паутиной, на которой блестит роса. Издали это красиво, но липкая, тягучая паутина обволакивает лицо, одежду, руки.

    Неожиданно пейзаж меняется. Вкривь и вкось торчат жёлтые цилиндрические стволы-трубы; земля усеяна острыми щепками, ранящими ноги. Сквозь путаницу серых и жёлтых стволов бьёт солнце. Это лес отцветших бамбуков. Как и все злаки, они цветут лишь раз, достигнув 30-40 метров высоты, и умирают. Первый же ураган превращает их в беспорядочную кучу обломков.

    Чем дальше, тем труднее путь. Жарко. Ноги проваливаются в норы броненосцев. Но шум водопада всё ближе... Наконец, широкая поляна, живописно раскинувшиеся группы бананов, апельсиновая рощица – и дом. Но он пуст и заброшен, окна и двери настежь раскрыты, и всё заросло сорными травами. Растаяли надежды на ужин. Остался гремящий водопад и около него – два Робинзона без ружей и провизии, только с фунтом галет. Но развернувшаяся перед ними картина заставила забыть и о голоде и о тех трудностях, которые их ожидали.

    Весь горизонт дымился. Тысячи белоснежных лент падали отвесно с исполинских базальтовых порогов. Они соединялись в широкие водные полотнища, дробились вновь и пенистой, расширяющейся книзу дугой исчезали в бездне. Внизу, в ущелье, всё кипит: в беспорядке нагромождены сброшенные друг на друга скалы, а на них, в метре от ревущего ада, колеблется, сверкая в солнечных лучах, усыпанная брызгами трава.

    Прежде чем обрушиться с обрыва, река Игуасу разливается на три километра. Сам водопад представляет собою множество водопадов, бесконечную их цепь, широкой подковой окружающую глубокое ущелье, в которое рушится вода с высоты 85 метров. Красноватые порфиры, чёрные базальты, мягкая, влажная зелень леса – и на фоне всего этого снежно-белая пена и сияющая радуга. На ветвях деревьев, нависших над самым водопадом, неподвижными изваяниями сидят чёрные урубу и весело трещат попугаи.

    Пять дней провели здесь зоологи. Ночевали, повесив гамаки в покинутом доме, где по стенам бегали мохнатые пауки птицееды, а на прогнивших и заросших мхом половицах скользили изумрудно-зелёные змейки. Было голодно. Лес изобиловал дичью, но она была недосягаема. Питались зелёными апельсинами и терпкими, незрелыми бананами, варили суп из зелёных верхушек пальм пиндо, а во время экскурсий по водопаду собирали моллюсков. Несколько раз им удавалось даже добывать панцирных сомиков багрес. Когда их вытаскивали из воды, они громко пищали.

    Чтобы увидеть во всей красе самый большой и величественный из цепи водопадов, Гарганта дель Диабло – «Пасть дьявола», пришлось предпринять довольно рискованную прогулку. Пройдя вверх по реке и оставив одежду на берегу, зоологи перешли Игуасу вброд выше водопада. «Иной раз идёшь по камням так, что вода едва прикрывает ступню, иной раз приходится ползти между камнями, стараясь возможно крепче цепляться за них. В одном из потоков И.Д. едва было не отправился поближе познакомиться с Гарганта: неверный шаг – и он очутился в стремнине без опоры. На его счастье, ему удалось уцепиться за камень и выбраться.  Странное зрелище являли мы... Два голых субъекта с рюкзаками на сожженных солнцем спинах, один с сачком в руках, другой с мачете». И наконец «мы забрались на самые крайние скалы, уже висяще над пропастью. Горизонтальная радуга играет надо мной. А там, левей, - самая «пасть», три колоссальных водопада с рёвом и грохотом низвергаются вниз».

    По вечерам под шум дождя старик Бертони, лысый, бородатый, похожий на Сократа, часто рассказывал об индейцах гуарани, среди которых он жил много лет. Каа-Гуасу, «Великий лес» между Параной и водоразделом Параны и Парагвая, был когда-то густо населен. Здесь существовало овеянное тайной иезуитское государство, где «слуги господни» пытались осуществить идеалы своего первого генерала, Игнатия Лойолы. Позднее в этих местах гуарани спасались от нашествия «мамелюков» - воинственных метисов из бразильского штата Сан-Паулу, угонявших в рабство десятки тысяч индейцев. Здесь им удалось сохранить свой племенной уклад, обычаи и верования. Но что не смогли сделать «мамелюки», сделали завезённые европейцами болезни. Когда Бертони поселился здесь в середине восьмидесятх годов, в Каа-Гуасу жило не менее 50 тысяч индейцев. К 1914 году их оставалась едва одна треть. Эти племена гуарани где-то на севере Парагвая, по слухам, имели свою «столицу» Мбае-Вера. В ней жил верховный касик, которому помогал совет старейшин. И будто бы этим касиком последнее время была женщина. Но ни один белый не был в этой «столице», не пускают туда и индейцев из других племён. Так ли это? Кто знает... Много легенд рассказывают об этих краях.

    С редкими пароходами приходили письма от этнографов. Манизер жил у каингангов, «племени, всего только за 2 года перед тем вступившего в первые сношения с европейцами». Фиельструп некоторое время работал вместе с ним, затем уехал в Буэнос-Айрес. Там профессор Амбросетти предложил ему совершить путешествие вокруг Южной Америки на аргентинском военно-учебном фрегате «Пресиденте Сармиенто». В начале февраля 1915 года парусник вышел в море. Пройдя у берегов Патагонии и обойдя мыс Горн, он направился на север доль берегов Южной и Центральной Америки. Всюду, где судно останавливалось, Фиельструп собирал этнографический материал. Во время длительной стоянки побывал в Лиме, осмотрел развалины древних городов Кахамаркилья и Пачаны, произвёл здесь небоьшие раскопки.

    Тем временем Манизер, побывав в Сан-Паулу и Рио-де-Жанейро, снова уехал в бразильские леса, к индейцам ботокудам, среди которых в земледельческой колонии прожил семь меясцев. Он занимался с ребятишками в школе, некоторое время даже заведовал колонией. Встречаясь с индейцами ежедневно, живя вместе с ними, он освоил их язык и собрал массу сведений о жизни ботокудов и богатый коллекционный материал.

    Позднее Манизер перебрался к совсем первобытной группе ботокудов – кренакам, и только в августе 1915 года начал готовиться к возвращению на родину.

    Гейман побывал в Уругвае, Чили, на Огненной Земле, где собрал интересную коллекцию вещей индейцев она и яганов. Отослав коллекции и дневники в Россию, он направился в Соединённые Штаты.

    ...Узкая тропа вьётся среди леса. Зоологи снова в пути. Они движутся вверх по реке Мондай, в глубь Парагвая. Они идут налегке: их багаж везут по реке на лодке. Идти легко и приятно. Нет палящей и сухой жары, ручьи попадаются на каждом шагу, густая листва защищает от солнца.

    На второй день пути лес начал меняться. Деревья росли реже, но зато стали толще; на них росло всё меньше лиан и эпифитов. И наконец открылось кампо. Широкие, заросшие травой прерии перемежаются островками леса: трава же так высока, что пешеход скрывается в ней с головой. Но сейчас она уже сохнет и желтеет.

    Здесь царство термитников; всюду виднеются их серые остроконечные конусы, достигающие 3-4 метров; порой они образуют целые «города».

    Миновав несколько покинутых ранчо, ночуя в гамаках там, где заставал вечер, на пятый день зоологи добрались до ручья Джатай, около которого жили два предприимчивых парагвайца, бежавшие в кампо, подальше от асунсьонских «революций». Здесь они устроили нечто вроде фабрички, производящей крахмал из скупаемой у индейцев маниоки.

    Разобрав багаж и устроившись, отправились к индейцам. Здесь жило принадлежавшее к племенной группе гуарани племя каингуа (каа-ы-а). Проводник вёл их искусно замаскированной тропой. Совершенно обнажённый – только с узким пояском на бёдрах, - с луком и пучком стрел в одной руке и с мачете – в другой, он скользил, как тень, меж кустарников, ползучих растений, лиан.

    Как только вошли в деревню, зоологов окружила толпа. Невысокие, но прекрасно сложенные, почти обнажённые люди с красивыми лицами, застенчивые женщины, пузатые ребятишки с лицами, разрисованными чёрной краской; у некоторых взрослых на скулах тоже виднелись чёрные кружки.

    Первое, что поразило, - это доброжелательность индейцев. Ласковые улыбки, приглашающие жесты. Толпа провела путников к хижине касика, там их усадили и принесли несколько тыквенных сосудов с водой, чтобы они могли помыть ноги. По знаку касика вся толпа разошлась, осталось только несколько мужчин, и начался разговор на гуарани – этом «международном языке центральных районов Южной Америки. Зоологи хотя и с трудом, но могли уже на нём объясняться.

    Деревня состояла из полутора десятков хижин, расположенных среди кустарников. Убранство хижин незатейливо: несколько пончо, кож, старых мешков свалено где-нибудь в углу; посреди хижины – вечно тлеющий костёр; над костром для просушки висит несколько веников мате. В крышу воткнуты стрелы и мачете, на стенах висят поронго – сосуды из тыквы, употребляемые для переноски воды, хранения зёрен и муки.

    И почти в каждой хижине есть какой-нибудь зверь или птица; индейцы очень любят диких животных и быстро их приручают.

    Каингуа, как и все гуарани, - охотники и земледельцы. Каждая деревня имеет свои плантации маиса, бататов, маниоки; они позволяют не слишком зависеть от случайной охоты. Индеец целый день в лесу: обходит ловушки, ищет дикий мёд и съедобных личинок – «тамбу», ловит рыбу.

    Первое время зоологов удивляло одно обстоятельство. Каингуа радушно встречают гостей, усаживают, дают им умыться, а потом перестают обращать на них внимание. И не кормят. Это как-то не вязалось с тем гостеприимством и добротой, которую оказывали гостям при встрече. И вот однажды зоологи вошли в деревню после большого перехода, очень усталые и очень голодные. Несколько индейцев сидят вокруг костра и едят испеченый на углях маис. Русские завистливо поглядывают. Через некоторое время к ним подходит молодой индеец и как-то робко и застенчиво протягивает початок, точно боясь, что гости оскорбятся. И как только один из русских взял початок, индеец заулыбался и через секунду притащил целую дюжину.

    Недоразумение выяснилось. Гость, пришедший в деревню, чтобы доставить хозяевам удовольствие, должен держать себя так, как будто он член племени, - брать всё, что ему нужно, садиться с хозяевами за еду, не ожидая приглашения.

    Когда собранные коллекции были перевезены в Пуэрто-Бертони, у лаборатории под навесом выросла гора ящиков. И снова -  маршруты по бразильскому и парагвайскому берегам, встречи с индейцами, новые и новые собранные материалы. Путешественники устали, их одежда держалась только десятками заплат, нередко им приходилось голодать, но возвращение домой было уже не за горами, нужно было терпеть и работать. Пароход должен был пройти мимо Пуэрто-Бертони в начале июня.

    В первых числах мая зоологи просмотрели своё имущество и решили оружие, патроны и кое-что ещё променять индейцам на этнографический материал – амулеты, посуду, украшения, оружие. Луки и наборы различных стрел изготовили для русских лучшие индейские мастера. Позднее, в отчёте Российской Академии наук за 1916 год, будет сказано, что коллекция вещей каингуа «особенно интересна и редка».

    И вот наконец пароход – и мимо проплывают берега, и можно спокойно сидеть на палубе, никуда не торопясь. По каменистой отмели не спеша идут гуськом три маленьких водосвинки-капивары и их мамаша. Снова кайманы, греющиеся с раскрытыми пастями на жёлтом песке...Экспедиция окончена.

    Записи последних недель отрывочны, в день – строчка-две: сказывалась огромная усталость. Так странно было ложиться в чистую постель...

    Недолгая задержка в Асунсьоне, прощание с гостеприимным Риттером, и новый путь – в Буэнос-Айрес. Здесь были взяты из банка деньги на обратный путь, благоразумно отложенные ещё в июне прошлого года. Наконец можно купить приличную одежду. Доклады, беседы с аргентинскими учёными, интервью. На русских натуралистов глядят с почтительным изумлением – без средств, часто без еды, в дремучих лесах, среди множества опасностей они собрали такой богатый и ценный научный материал, что их сборам завидуют в музеях Буэнос-Айреса. Стрельников писал: «Всего мы привезли 15 ящиков коллекций (43 пуда) по зоологии, этнографии, ботанике. Крупный спиртовой материал в 13 металлических жестянках вместимостью в 50 литров и в 190 стекляных банках; было приготовлено 180 птичьих шкурок (около 30 погибло), 20 млекопитающих. Коллекция насекомых в 16 ящиках... привезены гнёзда термитов, некоторых птиц, муравьёв... По ботанике собраны образцы некоторых медицинских растений, лиан, мирмекофильных растений и прочее».

    В начале августа 1915 года путешественники покинули Южную Америку на небольшом пароходе «Амазон», перевозящем эмигрантов. Долгий путь – и, миновав минные поля, «Амазон» счастливо добирается до Англии. В начале октября коллекции были погружены на русский военный транспорт, шедший в Архангельск, и в конце октября путешественники наконец ступили на русскую землю. Немного позднее, в ноябре, в Россию вернулись Манизер и Фиельструп.

    Результаты полуторагодовой «экскурсии» петроградских студентов были очень значительны. Со времён путешествия академика Лангсдорфа в начале прошлого века это была первая и до настоящего времени единственная русская научная экспедиция, доставившая столь богатый и разнообразный зоологический, этнографический и ботанический материал, охвативший малоисследованные области Бразилии, Аргентины, Парагвая и Боливии.

    Коллекции были переданы в научные учреждения Петрограда и Москвы – в Зоологический и Этнографический музеи Академии наук, музей Ботанического сада, музей Московского университета, музей сравнительной морфологии имени П.Ф.Лесгафта.

    В первые послереволюционные годы при деятельном участии Стрельникова, Танасйчука и Фиельструпа было организовано Общество изучения Южной Америки и разработаны планы организации большой советской экспедиции в тропическую Америку. Для этой экспедиции даже было выделено судно – одна из царских яхт. Но в те трудные годы такая экспедиция, конечно, не могла осуществиться. Материалы экспедиции 1914-1915 годов так и не были полностью обработаны – опубликовано было только несколько статей этнографического характера. Достаточно полных сводок о работе и результатах экспедиции так и не появилось...

ВИТАЛИЙ ТАНАСИЙЧУК, доктор биологических наук

В работе использованы отрывки из дневника Николая Танасийчука

Об авторе: http://www.zin.ru/Animalia/Coleoptera/rus/tanasi.htm