GEOGRAFIA.ru

ГЕОГРАФИЯ.ру

Страноведческая журналистика

Главная страница     Путешествие во времени


АЛЕКСАНДР БУЛАТОВИЧ.
ОТ ЭНТОТО ДО РЕКИ БАРО

Часть 1 - Путевой дневник

Часть 2 - Георафия Эфиопии

Часть 3 - История Эфиопии и церковь Эфиопии


ВВЕДЕНИЕ

Летом 1896 года мне представился случай предпринять путешествие внутрь Абиссинии, которым я и решил воспользоваться. Западные области, куда я направился, были мною выбраны потому, что в этом направлении Эфиопия почти еще совершенно не исследована. Только три европейца побывали до сих пор по ту сторону р. Дидессы:
1) г. Ильг — по приказанию императора Менелика доходил до р. Дабуса, но пе переходил р. Габы; 2) г. Шувер из Гедарефа — перешел через р. Абай между р. Дабусом и р. Туматом и исследовал бассейн последнего и 3) г. Пино, французский коммерсант, — сделал несколько кампаний с расом Гобана и единственный из европейцев переходил р.Габу, но до р. Баро не доходил. То, что вся юго-западная часть Эфиопской возвышенности была до сих пор совершенно не исследована, произошло не столько от недостатка желающих, не столько из-за естественных непреодолимых трудностей такого исследования, сколько оттого, что до самого последнего времени край этот представлял ряд независимых галласских племен, куда проникнуть можно было только через Шоа, а это, ввиду постоянных войн абиссинцев с галласами, было невозможно. Теперь этой страной завладели абиссинцы и весьма неохотно пускают туда кого бы то ни было.
Далее, путешествие представляло еще тот интерес, что, по имеющимся сведениям, западные провинции вместе с Хараром — самые богатые в Абиссинии, служащие почти единственным источником государственной казны. Интересно было также посмотреть, как управляют абиссинцы только что завоеванным краем.
В этнографическом отношении интересно было изучить нравы, обычаи и характер галласов, коренных обитателей этой страны, до сих пор почти совершенно не исследованных.
В военном отношении посещение этого края, где расположены главные силы Абиссинии, представляло собой интерес, давая возможность изучить абиссинскую армию, что было очень трудно в Энтото.
Неподготовленность моего путешествия и неимение соответствующих инструментов, к сожалению, заставили меня отказаться от тех научных задач, которые я в противном случае мог бы себе поставить. Но добыть инструменты было невозможно: разрешение предпринять поездку я получил лишь в конце сентября, так что, если бы и выписал их, они в
самом благоприятном случае не могли бы прийти ранее начала января, да и то с риском быть испорченными дорогою. Поэтому, не задаваясь слишком большими научными целями, я решил воспользоваться пред ставившимся мне редким случаем посетить эту интересную страну и постарался сделать все возможное, чтобы моя поездка принесла хоть некоторую пользу.
Представляя отчет о моем путешествии и описание страны, ее государственного устройства, веры и нравов населяющих ее племен — плоды моих посильных наблюдений, я вполне уверен, что мои выводы окажутся во многом неточны, что без ошибок не обошлось и они обнаружатся при более подробном изучении страны. Мне самому за время.
моего путешествия приходилось часто исправлять собственные ошибки. Я старался, насколько это было в моих силах, добиться истины и помня поговорку: «Не ошибается только тот, кто ничего не делает», решаюсь представить свой труд.

ПЕРВАЯ ПОЕЗДКА
Главным условием, которое ставил мне император Менелик, давая, свое согласие на мое путешествие, было, чтобы я не переходил границ его владений, и поневоле пришлось с этим согласиться.
28 октября 1896 года я был принят императором в прощальной аудиенции. Прощаясь, его величество пожелал мне счастливого пути и дал два письма: одно — к дадьязмачу Демесье (его владения на пол дороге к Леке), другое — к дадьязмачу Тасама, находящемуся на крайних западных границах Абиссинии.
29-го, в 12 часов дня, сердечно провожаемый остававшимся в Энтого отделением Красного Креста и некоторыми друзьями-абиссинцами, я выехал по дороге в Леку.
Отряд состоял из 17 слуг и 8 животных (7 мулов, 1 лошадь). Наем слуг был очень легок. Узнав о предстоящей моей поездке, они приходили и нанимались охотно, несмогря на крайне скромные условия (5 талеров на одежду и наградные по заслугам по возвращении). Я выбрал себе только 17 человек. Это число немного превышало нужное мне
количество, но так как в дороге, очевидно, не обошлось бы без потерь, а там пополнить уже не было бы возможности, то необходимое мне число людей (по расчету 11 ружей и 1 столб от палатки) я и увеличил на одну треть. Вооружеие наше состояло из 3 трехлинейных винтовок, уступленных Красным Крестом (по 50 патронов на ружье), 1 штуцера (50 патронов), 1 охотничьей двустволки (5ОО патронов), 6 ружей Гра (1200 патронов) и 1 револьвера (18 патронов). Холодное оружие со-
ставляли шашка, 3 абиссинские сабли и 4 метательных копья. Подъемные силы состояли из 8 вьючных мулов, которые подымали около 45 пудов груза.
В первый день мы сделали лишь маленький пятнадцативерстный переход, так как не приноровленные еще как следует вьюки требовали ежеминутных остановок и поправок, и остановились в Мете. 31 октября мы перешли верховья р. Хауаш и остановились в доме галласа. В общем, за 3 дня мы сделали 75 верст. Перейдя Хауаш, мы вступили во владения дадьязмача Убье — мужа визиро', Заудиту, дочери Менелика. На последнем привале нас встретил дядя дадьязмача — седой, сгорбленный старичок, лет 65, с сильным семитическим типом и продолговатыми недоверчивыми глазами; он должен был провожать меня через владения своего племянника. Дом, где мы остановились, принадлежал богатому галласу. Хозяин был в отсутствии, и нас приняли его две красивые жены. Дом представлял из себя довольно большое низенькое круглое строение шагов 15 — 20 в диаметре с остроконечной крышей, подпертой массой столбов. Перегородками оно разделялось на три отдельных помещения. В ближайшее к входным дверям, самое большое, загонялся на ночь скот (дома у галласов не огораживаются заборами); в среднем отделении находился очаг, а в крайнем — спальня хозяина.
1 ноября мы остановились в земле Гура у шума (начальника административной единицы) дадьязмача Хайле Мариама, старшего брата раса Маконена. Его владения прежде были очень велики, но года четыре тому назад он поссорился с императрицею Таиту, и у него все отняли. Теперь часть конфискованных земель возвращена ему, а именно Чобо, Гура и Тикур.
Дом шума был расположен в чудной местности на берегу р. Гудера. Дадьязмач, находившийся сам в это время в Адис-Абабе, узнав, что я буду проезжать через его землю, послал нарочного к шуму, и вечером мне принесли жирного барана, 200 штук энджеры-, тэдж, тала, сотового меда, масла, кур, яиц и соуса для прислуги. Был устроен гыбыр — пир. Ато Зеннах, Ато Балайнех и я сначала, а затем все слуги и местные абиссинцы торжественно внесли барана, только что зарезанного, и повесили на столб, а Ато Зеннах с видом знатока и абиссинского гастронома разделил его на части.
Слуга с обнаженными плечами, опоясавшись своей шаммой (так полагается в хороших домах во время еды, а во дворце приближенные императора вообще не имеют права носить шамму иначе), поднял над корзиной с энджерой, кругом которой мы сели, еще теплую баранью ляжку. Каждый из нас облюбовывал себе кусок мяса и вырезал его из ноги. Трудно себе представить что-либо вкуснее сырого парного мяса, но, к сожалению, благодаря ему, нет почти абиссинца, который не страдал бы от солитера, и у них все, начиная с императора и кончая нищим, принимают регулярно каждые два месяца вареные и толченые ягоды дерева куссо, а в низменных местах — кустарника энкоко. Во время тяжкой болезни, перед тем как причаститься, абиссинец принимает свое куссо, и считается неприличным умереть, не очистившись от солитера.
2 ноября мы перешли бурную реку Улук по естественному каменному мосту, представляющему' некоторым образом чудо природы. Местность была красоты поразительной. В узком и глубоком ущелье с ревом неслась река. Крутые берега поросли высокими кактусами колкуал, каким-то чудом приютившимися на почти отвесных скалах. Местность эта богата горячими минеральными источниками, славящимися своей целебной силой как между абиссинцами, так и между галласами. Три самых главных находятся в самой реке, у моста, и называются Иисус, Мариам и Георгис. Рядом с рекой, немного выше, есть озеро с массой источников, тоже носящих имена святых. Вблизи — базар. День был торговый, и со всех сторон тянулись группы галласов и абиссинцев—окунуться по дороге в целебную воду озера и напоить скот. Мои спутники тоже не преминули это сделать, и вся эта сплошная масса гибких и стройных черных тел античной красоты отливала теперь темной бронзой под косыми лучами утреннего солнца, посреди дикого, окруженного вековым лесом и скалами озера.
В этот день, пройдя долину р. Гудера и переправившись через него по узенькому мосту. сделанному из лиан, мы остановились у подножия хребта Токе. 3 ноября мы поднялись на хребет и 4-го спустились в долину Гибье. Как подъем, так и спуск были страшно трудны по своей крутизне и грязной лесной дороге.
Ато Зеннах так меня упрашивал остановиться у него в доме, что я принял предложение, к тому же непригодность моих вьючных седел для горных дорог начала уже сказываться: один мул был набит, и мы собирались на следующий день прижечь ему по абиссинскому обычаю спину. Операция эта производится следующим образом; мула валят на землю и, раскалив на коровьих кизяках докрасна два серпа, делают ему по семи прижиганий по обеим сторонам хребта, каждое в виде черты в пять вершков длины, идущей от хребта вниз по ребрам. На следующий день, несмотря на то, что вся спина мула опухла, его поседлали легким вьюком, и опухоль к вечеру разошлась.
Ато Зеннах в отсутствии дадьязмача, который почти всегда находится при императоре, управляет всеми его обширными владениями.
Дом его расположен у подножия горы Джибат в прелестной густонаселенной долине одного из притоков р. Гибье. Построенный на маленькой террасе с очень крутым на нее подъемом, окруженный высоким забором, он господствует над всей окружающей местностью.О горе Джибат ходит много сказаний. Говорят, что наверху раньше был замок негуса атье Зараокоба (ХV ст. по Р. Х.). Развалины замка существуют еще до сих пор, но гора поросла таким густым лесом, что добраться до них очень трудно.
Ато Зеннах угощал меня как только мог. Были зарезаны бык и два барана и устроен пир, на котором было выпито несметное количество гомб (большой глиняный кувшин) тэджа.
6 ноября, в день полкового праздника, после довольно большого перехода мы остановились в доме богатого галласа. В одиночестве я выпил за полк бутылку красного вина.
7 ноября дорога шла широкой, низменной, еще топкой от дождей долиной р. Гибье, С севера она ограничена горами Залез, а с юга горами Джибат и Колетчо-Але. В этих горах, говорят, есть вершина, на которую спустился с неба крест, и его до сих пор охраняют какие-то таинственные старик и старуха. Но никто никогда не подымался на эту гору и не видал этого креста, так как, по словам поверья, солгавший хоть один раз в жизни, если осмелится подняться туда, немедленно умрет.
В 12 часов дня мы перешли р. Гибье, главный приток Омо. Вода еще не спала после дождей, и мы переправили лошадей и мулов вплавь, вещи же были перенесены галласами на руках по висячему мосту. Последний устроен крайне оригинально. От двух громадных деревьев с обоих берегов реки протянуты лианы, на которых положено полотно моста; несколько лиан образуют с боков перила. Длина моста — 40 шагов, ширина — 1 шаг. В этом году вода была особенно высока и испортила часть моста, так что движение мулов по нему было невозможно.
Животных мы переправляли группами по две и по три; при этом чуть не случилось несчастье. Мою лошадь и двух мулов снесло течением, и, так как берега обрывисты и животные не были в состоянии выкарабкаться, их быстро понесло вниз. Но самоотверженность двух галласов и моих слуг спасли животных. Тут, между прочим, произошел смешной эпизод. На одном из слуг был надет мой старый помятый цилиндр; когда слуга переходил мост, шляпу снесло ветром, и она упала в воду. Галласы, увидав это, прямо с моста, с высоты по крайней мере пяти аршин, бросились за цилиндром в воду и с торжеством принесли его мне, полагая, вероятно, эту вещь громадной ценности.
Вся переправа с вьючкой и развьючкой длилась полтора часа.
8 ноября мы перешли из владений дадьязмача Убье в землю дадьязмача Демесье и остановились в большом торговом селении Била. В этот день мне удалось убить громадного сернобыка (оробо). Пуля трехлинейной винтовки, как выяснилось потом, попала в шею и прошла насквозь, но, несмотря на это, сернобык продолжал бежать и упал только в 700 — 800 шагах от того места, где был ранен. Как входное, так и выходное отверстия пули были едва заметны.
Река Гибье разделяет земли дадьязмача Демесье и дадьязмача Убье.
Мы сердечно распростились с Ато Зеннахом, и я подарил ему часы.
Дадьязмач Демесье выслал навстречу большой конвой (150 — 200 человек) и двух своих старших начальников — абагаз Бакабиля и Ато Вальде Маскаля — и, кроме того, пять флейт, что считается большой почестью. Звание абагаз в переводе значит «отец владетеля»; обыкновенно это старик, с детстиа знавший того, при ком находится, иногда раб, нянчивший его, и всегда связанный с владетелем узами тесной дружбы. Таковым и был абагаз Бакабиль. Ато Вальде Маскаль был начальником 2000 солдат и в отсутствии дадьязмача становился его наместником.
Било, где мы остановились,— один из самых значительных торговых центров Западной Абиссинии. Хотя он находится на земле дадьязмача Демесье, но подчинен не ему, а нагади-расу (в переводе — «голова купцов»), который ведает всей торговлей известного района и всеми находящимися в нем купцами в судебном, административном и фискальном отношениях. Значение Било как торгового пункта обусловливается его местоположением на пересечении дорог. Все, что идет из Западной Абиссинии в Шоа и Годжам и из Южной — в Годжам, не минует Било.
Через него проходят большие караванные пути в Уалагу, Илу-Бабур, Джимму, Каффу, Леку, а на север и восток — в Годжам, а оттуда — в Массову, Джибути и Зейлу через Шоа и Харар. В последнее время, с увеличением вывоза через Зейлу и Джибути за счет Массовы, товары из Южной Абиссинии и Каффы идут не через Била, а прямо в Шоа через Соду и Джимму. В самом Било не более ЗОО дворов, но уже с первых шагов вы чувствуете разницу между этим поселением и окружающими его, сразу видно, что это торговый центр с живыми и кипучими интересами. Тут можно купить и сена, и энджеры, и талы, и тэджу, и даже коньяку и абсенту. Во время обедя, устроенного в мою честь, шум этого города, сын нагади-раса, расспрашивал меня про государства Европы, про Египет, Индию, интересовался политикой и в свою очередь рассказал, что знал про Каффу и дервишей. По обыкновению, нас завалили дурго. За обедом певцы воспевали победы Менелика, а также импровизировали про дружбу русских и абиссинцев.
Их скоро сменили другие, которые вместе с собравшимися нищими целую ночь не давали мне покоя.
10 ноября мы перешли через хребет Кончо, соединяющий горные группы Сибу, Челеа и Лиму, и спустились в долину р. Уама, притока Дидессы. 11 ноября, в 12 часов дня, мы переправились через нее вплавь и поднялись на горы Леки. 12 ноября, встреченные всеми наличными войсками дадьязмача Демесье, мы торжественно въехали в его резиденцию. Он сам вышел мне навстречу и поместил у себя в доме. Сын афа-негуса, имеющего большое влияние на императора, он др последнего времени был фитаурари и управлял маленькими областями Гера и Гума, пограничными с Каффой, а после смерти фитаурари Габаю, Такле, Дамто, убитых в последнюю войну, он получил в управление их земли и чин дадьязмача. Ему также поручено главное наблюдение над покорившимися Менелику и сохранившими поэтому свой прежний строй двумя галасскими государствами: Уалага — дадьязмача Джоти и Лека — дадьязмача Габро Егзиабеера. Таким образом, владения дадьязмача Демесье простираются до самых крайних западных и северо-западных границ Эфиопии.
Я провел два дня в гостях у любезного хозяина, познакомившего меня также со своей женой, очень милой, по на вид почти девочкой. Ей 14 лет, но, по ее собственным словам, Демесье — ее третий муж. Визиро Асалефеч (дословно «заставляющая проходить»), племянница императрицы Таиту, вышла первый раз замуж девяти лет и недавно по желанию этигье (императрицы) развелась со своим вторым мужем и вышла замуж за дадьязмача Демесье. Печальна жизнь женщин высшего класса в Абиссинии. Насколько там женщина низшего класса свободна, настолько
жизнь женщины высшего — замкнута. Целые недели, а иногда и месяцы не выходят они из эльфиня (дом жены), они всегда окружены десятками девушек-служанок; тут же всегда находятся несколько мальчиков, сыновей,подчиненных дадьязмачу знатных людей, которых обучают этикету и грамоте, и все это охраняется несколькими мрачными, сморщенными, безусыми евнухами.
14 ноября, попрощавшись с дадьязмачем и его женой, я покинул любезного хозяина. Он меня проводил с флейтами и со всем своим войском до берега Дидессы и на прощание подарил мне великолепного мула с серебряным убором. Я ему в свою очередь по его просьбе подарил ружье Гра, 100 патронов и часть моей походной аптечки, всех лекарств понемногу, а также несколько бутылок водки.
К трем часам дня мы переправились через широкую Дидессу. Груз и люди перевозились галласами на маленьких, выдолбленных в стволе дерева челноках, а лошадей и мулов переправляли вплавь. Во время переправы случилось маленькое несчастье. На челноке находились один из моих слуг и галлас. Слуга держал поводья моей лошади и только что подаренного мула, чтобы переправить их на ту сторону. Но новый мул, как только перестал чувствовать дно под ногами, круто повернул назад к берегу. Повод попал под корму челнока, и последний опрокинулся. Мой слуга, не умевший плавать, чуть не утонул, но это было, к счастью, близко от берега, так что подоспевшие галласы спасли его, бывшие же при нем трехлинейная винтовка и еще кое-какие вещи пропали. Вся переправа длилась три часа.
Дидесса здесь довольно широкая (300 — 400 шагов) и очень полноводна. Берега поросли громадным вековым лесом, перевитым лианами, свешивающимися до воды. Река изобилует рыбой, крокодилами и гиппопотамами. Во время переправы галласы старались шуметь как можно больше, чтобы отогнать крокодилов.
Леса на берегу Дидессы в этом месте тянутся узенькой полосой, за которой идет широкая равнина, поросшая сплошной пятиаршинной травой, совершенно скрывающей и всадника и лошадь. Дорогу пересекает густая сеть сплетающихся между собой тропинок, между которыми трудно разобрать, какие проложены животными и какие людьми, а высокая трава скрывает от вас все ориентировочные пункты. Благодаря этому в конце копцов вышло, что мы сбились с пути и разошлись с нашими мулами. Пришлось заночевать в уединенном галласском хуторе, состоящем из пяти домов, Почти половина его населения вымерла в этом году от лихорадки.
На наши оклики появился мальчик, сопершенно истощенный, с накинутою на худые плечи бараньей шкурой — это была его единственная одежда Он весь дрожал от лихорадки, и из дома слышались стоны еще нескольких больных. У входа было навалено несколько куч камня, и на них наброшены пучки высохшей травы, клочки материй, зерна кофе и несколько бус и раковинок. Это галласы умаливали жертвами лихорадку, чтобы она прошла мимо их домов.
Долина Дидессы — одна из самых лихорадочных. Лихорадка тут особенно сильна и ежегодно уносит много жертв. Но болезнь бывает только от мая — июня до октября — ноября. Другое вредное свойство этой местности — то, что всякая маленькая рана легко обращается в язву; почти все население поражено ими.
Ночью я разослал всех на поиски мулов и груза, но разыскать их и соединиться удалось только к 12 часам следующего дня, и мы заночевали в доме встретившего нас шума дадьязмача Тасамы — Ато Балайнеха. Он занимает должность судьи — уамбыр — половины владения дадьязмача Тасамы, находящейся между реками Дидесса и Габа. Но его главная обязанность кроме управления собственным участком — наблюдать за правильностью взимания податей другими шумами. И тут, как и раньше, я был принят крайне радушно.
Ато Балайнех — интересный тип абиссинца старого закала: сухой, живой, иногда жестокий, по-видимому, храбрый, не такой утонченновежливый, как нынешние придворные императора, грубый и гордый. Он участвовал в последней экспедиции в Ауссу и, как утверждает, убил 32 данакиля. Стрелять он не умеет, а пользуется исключительно копьем.
По ту сторону Дидессы дорога поворачивает к юго-западу, и местность резко меняется. Тут все сплошь покрыто лесом и кустарником. Возвышенная и холмистая местность перерезана узкими, глубокими долинами, в которых спускающиеся с вершин Каффы многочисленные речки несут в Баро или Габу свои чистые, как хрусталь, воды. Все эти долины густо заросли кофе. В воздухе очень сыро, по утрам обильная роса. Тут царство вечной весны, и нет времени, когда бы не было деревьев в цвету. Лет 1О — 12 тому назад эта местность была сплошь заселена и, кажется, не было и кусочка хорошей земли необработанного.
Но падежи скота, последовавший за ними голод и истребление населения при покорении края наполовину его обезлюдили. Проезжая, вы ежеминутно встречаете среди зарослей правильные линии кактусов колкуала, означавшие прежде границы владений или бывшие непосредственной оградой усадьбы. Теперь кругом — все сплошной кустарник, густо перевитый колючими лианами. Изредка встречаются паселечия галласов, окруженные бананами, кое-где в чаще видны полянки, где между срубленными и поваленными деревьями растет горох,— по этой картине можно судить о плодородии почвы. Посеянное прямо в необработанную землю дает тем не менее прекрасный урожай. Вблизи поселений все высокие деревья увешаны ульями; мед этой местности славится своей крепостью. Общее впечатление, производимое этим краем, в высшей степени отрадное: если к какой-либо стране можно применить название «текущая молоком и медом», то именно к этой.
16 ноября мы перешли реку Добона по мосту и ночевали в доме галласа. Семейство состояло из хозяина, отец которого был убит абиссинцами при покорении, его матери и двух жен. Одна из них редкой красоты. Сам хозяин, по-видимому, примирился с судьбой, но мать смотрела на абиссинцев со страхом и злобой и всю ночь просидела у костра.
17-го мы по очень трудной дороге дошли до р. Габы и, перейдя ее по мосту, ночевали в доме баламбараса (военный чин) Мансура. Он был с дадьязмачем в набеге, и нас приняла его жена, Берега р. Габы обрывисты и не допускают переправы вброд. Этим воспользовались и по ту сторону моста устроили заставу для сбора пошлины со всех ввозимых и вывозимых товаров. Ее значение, кроме того, еще военное, в том отношении, что она препятствует дезертирству.
Тут у меня пал отличный мул. Накануне он был еще совершенно здоров, а в 11 часов дня, спускаясь к р. Габе, мгновенно заболел; из ноздрей повалила белая пена, и через две минуты он пал.
19-го мы перешли р. Сор, тоже по мосту. Берега Сора, как и Габы, сплошь заросли кофе.
21-го торжественно встреченные наместником дадьязмача Тасамы фитаурари Вальде Айбом, вышедшим за три версты от города со своим наличным гарнизоном, мы въехали в город Гори. Это крайний абиссинский город па юго-западной границе. Вышедшие навстречу войска поклонились мне до земли и, окружив, повели в приготовленный для нас дом. Из находящейся в Гори церкви вышел навстречу причт с крестами и образами; священник прочел «отче наш», а затем началось пение, сопровождающееся пляской.
Гори — резиденция дадьязмача Тасамы. Он в это время был в маленькой экспедиции против пограничной Мочи, и наместником оставался фитаурари Вальде Айб, старик, служивший еще его отцу, дадьязмачу Надоу. Приезд мой поверг старика в большое смущение. Накануне он получил письмо императора на имя дадьязмача с объяснением цели моего приезда и с приказанием встретить меня с почетом и хорошо принять. В письме Менелика было сказано, что я приехал смотреть страну и чтобы мне ее показали, но без прямого приказания от дадьязмача фитаурари боялся исполнить это. На следующий день по приезде мне все это стало ясным. Я потребовал от фитаурари, чтобы он дал мне
проводников к дадьязмачу Тасаме в Мочу, но он на это не согласился.
Тогда я ему объявил, что приехал не для того, чтобы сидеть на месте, и, имея на то разрешение императора, через два дня или отправлюсь на розыски дадьязмача Тасамы, или на север — к дадьязмачу Джоти.
Фитаурари был в отчаянии, он умолял меня подождать тут две недели, уверяя, что к этому времени дадьязмач должен непременно вернуться. Но я предвидел, что две недели затянутся на два месяца, и не согласился на это. Мой отъезд был назначен на вторник. К сожалению, этим намерениям не суждено было сбыться. Лихорадка, которой я страдал в Адис-Абабе и которая не оставляла меня во все время пути, вернулась в еще более сильной степени, осложнившись большим нарывом на животе на месте подкожного впрыскивания хины. 25 ноября я окончательно слег, чтобы встать только через три недели.
23-го и 24-го ноября у меня были недоразумения со слугами. Они требовали, чтобы я выдал им по пять талеров на одежду, и, когда я им отказал, устроили стачку. Но я предупредил ее, прогнав главного заправилу. Другого же, который продолжал мутить, я высек, и волнения утихли. Наказанный сначала сильно обиделся и пришел вернуть мне ружье. Я его прогнал и дал ему еще три талера на дорогу, по не прошло и получаса, как пришли священники просить за него прощения и он сам стал целовать мне ноги. Я был очень рад этому случаю, как нравственной победе, окончательно утвердившей мою власть над ним.
Болезнь моя, по-видимому, была не из легких, так как в продолжение трех-четырех дней, пока я не вскрыл нарыва вымытым в сулеме ножиком, я сильно мучился. Все слуги сидели у входа моей палатки и, жалобно причитывая, плакали.
12 декабря, слегка оправившись от болезни, я назначил на 15-е отъезд. Но его опять пришлось отложить, так как серьезно заболел мой старший над слугами — Вальде Тадик. 20 декабря пришло письмо на мое имя от дадьязмача Тасамы, где тот говорил, что был бы счастлив увидеть «глаза друга — русского» и, просит подождать хотя бы до Рождества, так как он к этому времени надеется вернуться. Письмо было написано из Мочи, и его оттуда принесла женщина-галласка.
Я отвечал, что подожду, и воспользовался свободным временем, чтобы поохотиться, а также и познакомиться с верой, обычаями и историей галласов. Через моих слуг я расспрашивал приезжающих купцов, находящихся в сношениях с неграми Бака и с Каффой.
Наша внутренняя жизнь часто тревожилась драками слуг между собой или с местными обывателями, то и дело приходилось перевязывать раны. 23 декабря, поссорившнсь, все взялись кто за ружья, кто за сабли, и дело грозило форменной баталией. К счастью, я успел вмешаться вовремя и, успокоил их. Так шло до 31 декабря, Мой слуга поправился; от дадьязмача Тасамы новых вестей не было, сидеть тут дольше было не к чему, но уехать, не повидав земель по ту сторону р. Баро, тоже пе хотелось. Так как легальной возможности проникнуть за р. Баро не было, то я постарался достичь этого хитростью и силой.
Мое пребывание тут было в некотором роде почетным пленом. Кругом дома днем и ночью находились по крайней мере человек 50 солдат, для того чтобы охранять мою безопасность, как утверждал фитаурари, и, чуть я только выходил куда-нибудь, гулять или на охоту, они все сопровождали меня.
31 декабря утром я приказал оседлать двух лошадей (одну я купил накануне) и в 8 часов утра в сопровождении одного слуги быстро направился по дороге, ведущей к мосту через Баро. Мы взяли с собой несколько галет и вооружились: я — шашкою, револьвером и винтовкой, а мой слуга — моим штуцером и саблей. У каждого было по 40 патронов. З 12 часов дня мы дошли до гор Диду, сделав по горной дороге с частыми переправами 50 верст в 4 часа. До Баро оставалось еще верст 15 очень трудной, топкой лесной дороги. Дав лошадям четверть часа отдыха, мы двинулись дальше, но скоро принуждены были спешиться.
Дорога была топкая, и мы иногда вязли по колено в грязи.В лесу была тень и прохлада, так как вековые громадные деревья не пропускали лучей солнца. Между деревьями все сплошь заросло кустарниками кофе.
Уже верст за восемь мы услышали гул водопада и наконец в 3 часа дня достигли великой реки. Через нее был перекинут мост, для чего воспользовались двумя утесами посередине русла. Таким образом, мост
был о трех пролетах, каждый в 40 шагов длины. За Баро начинался район военных действий и начиналась Моча, родственное с Каффой государство, населенное народом того же племени сидамо. К северу от Мочи начинались негрские племена. Не имея зозмож»ости серьезно познакомиться с этими областями, мне хотелось хоть поверхностно взглянуть на них, и поэтому, несмотря на убеждения слуги вернуться, я двинулся дальше. Солнце уже заходило, а лес не прекращался, и следов жилья никаких не было. Но вот в чаще послышался говор, мы пошли на него и через полчаса оказались среди собирателей кофе. Это была жена абиссинского шума по ту сторону Баро, которая, сограв всех оставшихся солдат мужа, рискнула переправиться через реку собирать кофе.
У входа в шалаш, покрытый банановыми листьями, трещал костер, а кругом его сидели человек 15 абиссинцев и вполголоса болтали. Наш приезд сильно изумил их. В шалаше, куда провели меня, я увидел смелую начальницу этого маленького отряда. Очень красивая, с почти белой кожей, она полулежала на постели и кормила грудью ребенка. Меня угостили лепешкой нз кукурузы и только что собранным кофе, это была вся их провизия. Весело болтая, мы просидели почти до наступления Нового Года. Мой отъезд произвел в городе страшный переполох. Фитаурари Вальде Айб поднял всех на ноги и послал за мной. Он не на шутку испугался, боясь, чтобы со мной чего-нибудь не случилось.
На следующий день, попрощавшись с хозяйкой, я направился к границе Мочи. Проехав некоторое расстояние по истребленной войной местности, мы повернули к северу и достигли крайнего абиссинского наблюдательного пункта Альта. Это было нечто вроде маленькой крепости, окруженной глубоким рвом с перекинутым через него мостиком. Там находился караул, который остановил нас именем Менелика и не впускал до тех пор, пока не пришел комендант и, узнав, кто я, не впустил меня. В Альге меня нагнала часть высланных фитаурари людей с каньязмачем кан Сентаюхом и азаджем Дубаля. Они просили меня вернуться, говоря, что я рискую быть убитым и этим погублю их. На следующий день, взяв направление на север по скату гор, мы дошли после очень трудного перехода до Сале, пограничной с негрскими племенами области. Отсюда, пройдя еще к северу и спустившись вниз, мы опять дошли до Баро В этом местс он еще красивее, чем там, где я перешел его первый раз. Верстах в 15 ниже моста Баро делится на два рукава,
которые снова соединяются здесь, образуя два красивых водопада, из которых первый на несколько сажен выше второго. Пешеходы переправляются в этом месте через Баро, прыгая с утеса на утес, но лошадям и мулам это было невозможно. Мы попробовали переправить одного мула вплавь выше падения, где течение было не так сильно, по мул и переправлявший его абиссинец чуть не погибли. На половине реки слуга ударился о подводный камень и, выпустив мула, был увлечен в водопад. К счастью, мы вовремя подали ему копье, за которое он ухватился и выскочил на берег. Пока мы спасали абиссинца, мул, с трудом борясь против течения, приплыл обратно и беспомощно барахтался и бился в воде, не будучи в силах взобраться на обрывистый, подточенный водою берег. Пропустив ему под брюхо лианы и схватив его кто за уши, кто за хвост, мы кое-как вытащили наконец его из воды.
Вынужденные строить мост, мы пустили в ход все режущие орудия, бывшие у нас под руками. Полотно моста мы увязывали лианами. Работа кипела, и через три часа мост был готов. На той стороне начинался подъем по гладкой каменной поверхности, по которой струилась часть воды верхнего русла. Моя лошадь поскользнулась и, упав, начала скатываться по наклонной плоскости к водопаду. Самоотвержение моих слуг спасло ее. Каким-го чудом удерживаясь на скользкой наклонной плоскости, они схватили ее за что только было можно и, обвязав себя лианами, вытащили наверх. В этот день, пройдя безлюдную пограничную полосу, разделяющую земли галласов и негров племени бака, мы
ночевали по соседству со знаменитым базаром Буре. Буре — важный пункт меновой торговли с негрскими племенами той стороны Баро. На субботние базары они приносят на продажу слоновую кость, иногда свой скот и взамен этого покупают украшения, бусы, ткани. Кроме того, Буре, находясь на дороге нз Западной Уалаги в Каффу и из Мочи и Западной Каффы в Леку и Годжам, важен как рынок кофе. Из Каффы, Мочи и соседних областей кофе идет в Буре, где перепродается другим купцам, которые уже доставляют его в Леку или Било и там в свою очередь перепродает его. Вместе е кофе идет отсюда много циветтового мускуса. Циветтовую кошку мне удалось видеть у купца-галласа, держащего их в большом количестве. Животное это в большом количестве водится в этих местах; его ловят тенетами. Пойманную кошку заключают в длинную круглую клетку, в которой она не может повернуться. Ее держат всегда у очага в домах.
Почти в каждом доме вы встретите две-три клетки. Кормят их жаренным на масле мясом, на 1О циветт идет один баран в день. Каждые девять дней собирают мускус. Для этого нужно три человека. Один, открыв клетку сзади, берет циветту за хвост, другой — за обе задние ноги, третий же роговой ложечкой тщательно выскабливает накопившиеся зз это время выделения. В девять дней накопляется около двух чайных ложечек.
На следующий день, утром, прежде чем двинуться в Гори, мы пошли посмотреть на базар. Было 8 часов утра, и народ начинал собираться па большой площади, окруженной низенькими шалашами, крытыми банановыми листьями, Старики, женщины с грудными детьми, привязаннымн сзади к пояснице, подростки тянулись длинной вереницей, в каждый нес что-нибудь; кто курицу, кто кусочек соли, кто большие банановые листья, кто бусы, кто пригоршни кофе... Все они в ожидания чекашума (начальник базара) толпились у входа и со страхом и любопытством смотрели на не виданного до сих пор белого чечовека. Наконец пришел шум к взобрался на свою вышку. Пришедших пропускали одного за другим.
Помощники его осматривали, что у кого было с собой, и если было немного, то пропускали. С остальных же взимали подать. За барана или. козу брали соль (1/20 талера); за шамму — тоже маленькую соль из: мешка хлопка — несколько пригоршен его, из мешка кукурузы — тоже, и так со всеми продуктами. Больших купцов тут не было. У них дома вблизи от базара, и им приносят продавать на дом. На базаре собралось все окружающее население, как на раут. У каждого был хоть какой-нибудь пустяк с собой, чтобы обменять его на что-нибудь другое.
За несколько зерен кофе продавали стакан пива; за несколько пучков хлопчатника — табаку на трубку. Талеров в ходу почти не было, и вся торговля была исключительно меновой. Нриводили сюда также коров, чтобы случить с хорошим быком,— тоже за известную цену. Были тут и корзинки, и пальмовые циновки. У большей части галласов были накинуты на плечи шаммы, кругом пояса маленький кожаный передник, на голове остроконечная шапка из шкуры козла или обезьяны. Галласы этой области особенно красиво сложены и велики ростом. Между галласками я видел очень много красивых. Кругом пояса у них обвернута большая, обшитая бусами и раковинками кожа, которую они носят, как хохлушки плахту; на некоторых — даже нечто вроде кожаного сарафана. Большая часть — с длинными, до плеч, волосами, заплетенными в массы косичек. У некоторых волосы взбиты и обведены кругом тоненькими горизонтальными косичками. У одной галласки была еще более оригинальная прическа: волосы были намотаны на массу острых палочек, как иглы торчавших на голове. Мужчины носят волосы короткие, а у детей голова кругом выбрита с пучком волос посередине.
Кроме галласов на базар пришли несколько негров племени ямба и бака. На них были передники из листьев. Передние верхние зубы были выбиты, а на щеках и на лбу — по три продольные черточки. Они принесли с собой хлопок.
В тот же день я вернулся в Гори, сделав 50 — 60 верст в 5 ? часов. В городе все были в полном отчаянии, не имея обо мне никаких сведений. Фитаурари арестовал купца-араба, продавшего мне лошадь, и усиленно наблюдал за моими слугами. Узнав о моем возвращении, он пришел с поклоном и выражением радости по поводу благополучного прибытия и по моим настояниям освободил закованного араба. Свой отъезд я назначил на 7 января.
Вечером с 5 на 6 января мы участвовали в крестном ходу на Иордань. Все окрестное население съехалось на церковный праздник, и процессия составилась громадная. Впереди шли дьяконы, все дети от 8 до 12 лет, за ними священники торжественно несли на головах священные книги и сосуды; далее хор книжников — дабтара, а, затем бесконечные толпы мирян, составивших массу отдельных хоров, певших вещи совсем ие духовного содержания. Дьяконы звенят в колокольчики, дабтара поют церковные стихи и бьют в барабаны, дети и женшины пронзительно кричат, некоторые стреляют, и процессия торжественно подвигается к Иордани. После крестного хода начальники ужинали у меня в палатке.
Всю ночь пение и пляска не прекращались, и удивительные контрасты представляло это оживление. Вдохновенное пение дабтаров перебивалось крикливым женским хором и песнью «Гобилье, гобилье», что значит «Любовник, любовник», а в промежутках, когда оно стихало, слышалось мерное чтение святого Евангелия и книги Мистир, а среди всего этого то и дело раздавались ружейные выстрелы.
В 2 часа ночи началась служба у Иордани. Ранним утром, часов в 5, было освящение воды. Священник три раза погрузил в воду крест во имя Отца и Сына и Святого Духа, после чего он облил три раза голову себе, другим священникам и мне, а затем, давя друг друга, устремился в Иордань народ. После обеда на берегу реки началось обратное шествие, еще более оживленное, чем накануне. К прежним хорам прибавился еще один — галласов, которые, хотя и язычники, но, заразившись общим весельем, тоже присоединились к празднику и плясали свой танец. В середине большого круга — запевала, громадного роста галлас со зверским лицом. Хор с неистовством повторяет один припсв; «Хода, хода», и галласы затылком друг к другу, составляя тесный круг и держа отвесно копья, подпрыгивают в такт. Запевала в полном экстазе, на губах у него пена. Он подскакивает то к одному, то к другому и метит в него копьем. Острие направлено прямо в грудь,— глядя на свирепый, зверский вид галласа, так и кажется, что он не удержится и копье вонзится в тело... Некоторые подпрыгивают, дико рыча и проделывая во время прыжка неооычайныс телодвижения... Наконец процессия достигла церкви. После троекратного крестного хода кругом нее был произведен залп из всех ружей, и священник вошел в церковь.
8 января, написав письмо дадьязмачу с благодарностью за гостеприимство и передав его фитаурари, я выехал, провожаемый громадным конвоем с азаджем Дубаля и каньязмачем Уорке во главе. Фитаурари от имени дадьязмача одарил всех моих слуг и меня также просил принять мула с убором, но я отказался под тем предлогом, что, не будучи знаком с дадьязмачем, не могу принимать от него подарки. Он меня проводил за город со всеми наличными солдатами, но, несмотря на все,эти почести,я узнал, что он тайно приказал, чтобы меня не вели и не показывали мне никакой другой дороги, кроме той, по которой я приехал. Далеко вперед высылались солдаты с приказанием удалять с
пути галласов, у которых бы я мог спросить дорогу. Я намеревался, перейдя Габу, двинуться к северу на большую дорогу из Леки в Уалагу, но случайно узнал, что через Габу есть еще другой мост и более удобная дорога. Несмотря на все затруднения и хитрости конвоя, я повернул па эту дорогу, предварительно разведав ее. 1 января мы дошли до заставы у моста через Габу. Нас не хотели пропускать, но мы перешли силою. По ту сторону начинается Уалага, и местность совершенно меняется. Тут уже не так влажно, как в Илу-Бабуре и Моче, и растительность не так богата, но страна более населена, а почва хотя не такая черноземная, как там, но тоже, по-видимому, плодородная. Преобладающий вид деревьев — мимоза. Тип жителей тот же, но, по-видимому, они здесь богаче, на всех были надеты шаммы, а многие имели даже штаны. Дома тоже лучше и больше, а это верный признак обилия скота. Встречается много женщин с шоколадным цветом кожи; некоторые кажутся издали белокурыми у них волосы разделены на массу тоненьких косм, покрытых слоем светло-желтой глины.
12 января мы перешли границу владений дадьязмача Тасамы, вступив во владения дадьязмача Демесье, и, пройм мимо больших базаров Супе и Садо, ночевали в земле Абеко. 13 января мы достигли большого торгового поселения Гунжи. Гунжи и Садо, так же как и Било, подчинены нагади-расу. Тут я получил известие, изменившее совершенно мои прежние планы, Я узнал, что дадьязмач Демесье деятельно собирает продовольствие, чтобы идти в поход против Абдурахмана (он владеет течением Тумата и Бени-Шангулом), а дадьязмач Джоти вызван к дадьязмачу Демесье и уже находится в пути. Так как, очевидно, поход не мог быть отложен ввиду наступающих дождей, то я решил как можно скорее ехать к дадьязмачу Демесье, узнать от него истинное положение дел и постараться в случае похода принять в нем участие. В 7 часов утра в сопровождении одного слуги и проводника, выведшего нас на большую дорогу, я двинулся к Дидессе. После пятичасового быстрого движения по очень трудной горной дороге с переправой через реку
Добану мы достигли заставы по ту сторону Дидессы На мое требование дать проводника для указания брода начальник ответил отказом.
Нам пришлось его искать вдвоем со слугой. Трудность поисков увеличивалась тем, что с одного берега трудно было различить среди массы тропинок на другом берегу, какие из них проложены людьми и какие гиппопотамами. Пошли наудачу и благополучно переправились.
В 6 часов вечера, сделав 80 — 90-верстный переход, мы достигли стоянки дадьязмача. Последний был болен, но, узнав о моем приезде, принял меня с крайним радушием, как старого друга. От него я узнал, что император действительно приказал ему готовиться к походу, чтобы по первому приказанию немедленно выступить на западные границы для действий против Абдурахмана. У него все уже было готово к походу, кроме 1000 ружей, которые он должен был получить из Адис-Абабы и за которыми уже посланы были люди. Узнав о моем желании принять участие в походе, он ответил, что был бы в высшей степени счастлив, если я буду ему сопутствовать, но что на это необходимо разрешение его величества. На следующее утро я послал письма: одно — к императору с просьбой о разрешении участвовать в экспедиции, другое — с такою же просьбою в Россию.
На 3-й день после моего приезда пришли мои остальные слуги и мулы, причем во время переправы через Дидессу произошло несчастье со слугой, которого утащили крокодилы.
В ожидании ответа императора я занялся охотой. Тщетно прождав 14 дней ответа на мое письмо, я стал опасаться, что не случились ли какие-нибудь затруднения, и решил ехать лично в Адис-Абабу и 29-го, в 8 часов утра, в сопровождении одного слуги — он на муле, я на лошади — тронулся в путь. Дорога была знакомая, и мы двигались быст
ро. С нами было несколько галет и несколько фунтов ячменя, запас которого мы пополняли в местах остановок. Порядок движения был следующий: покормив на рассвете мулов, мы выступали в 6 часов утра и шли, где местность позволяла, рысью, в противном случае — шагом или пешком до 12 или 1 часа. Затем в полдень делали маленький привал и продолжали движение до захода солнца, проезжая таким образом, в зависимости от дороги, от 90 до 100 верст в сутки. На четвертые сутки февраля, сделав за это время 350 — 370 верст, я к вечеру прибыл в столицу и остановился у г. Мондона.
На следующий день по приезде я был принят императором. Он очень интересовался моим путешествием и удивлялся быстроте пробега, относительно же экспедиции сказал мне, что она не состоится, так как Абдурахман выразил готовность покориться и согласился на требоваяие негуса приехать лично или прислать в Адис-Лбабу отца для выражения покорности.
Через несколько дней пришли неутешительные вести от раса Вальде Георгиса, находившегося в походе против Каффы, и император приказал Демесье идти со своими войсками к нему на помощь. Узнав об этом, я обратился к нему с прежней просьбой, но негус уклонился, мотивируя свой отказ опасением, чтобы я не погиб в его стране. Все эти
войска участвовали и в Итальянской войне; у многих убиты там родственники и друзья. Зная, что абиссинцы мало делают различия между белыми, император очень опасался, что могут найтись такие, которые воспользуются случаем отомстить за смерть своего друга или родственника и в день боя пристрелят меня сзади. Несмотря на мои убеждения, что я беру все последствия на свою ответственность, он остался непреклонным — пришлось помириться с горькой мыслью быть так близко от войны и не принять в ней участия.
11 февраля прибыли мои мулы и слуги, а 13 февраля я отправился
налегке па охоту па слонов к дадьязмачу Габро Егзиабееру в Леку.

ВТОРАЯ ПОЕЗДКА

Мое снаряжение состояло из маленькой палатки, двух вьюков с подарками, бельем и одеждой и двух больших бурдюков с горохом.
Вооружение состояло из шести ружей Гра, двух трехлинейных винтовок, одного штуцера, одного двуствольного охотничьего ружья и одного слонового ружья системы Гра четвертого калибра: с разрывными пулями, весом 24 фунта. Я его купил в Адис-Абабе за 120 талеров. С личным моим слугою и старшим слуг было 14, по одному на ружье, при слоновом же ружье, очень тяжелом, состояло два человека, попеременно несших его, так как кроме этого они еще имели другую ношу, а переходы предполагались большие. От Адис-Абабы до Лекамти, резиденции дадьязмача Габро Егзиабеера, считается 360 — 400 верст. Сезон охоты на слонов уже начался; времени у меня оставалось мало, так как я намеревался пройти это расстояние возможно быстро, с таким расчетом, чтобы, поохотившись, поспеть на пароход, отходящий из Джибути 2 апреля. Поэтому, запасшись только письмом от императора к дадьязмачу Габро Егзиабееру, я отказался н от проводника, и от дурго по дороге. Мы выступили 13 февраля, в 12 часов дпя. 15-го мы ночевали.
на вершине перевала по дороге в Чалеа, 16-го, миновав город Вареилу, мы поднялись на горы Тибье, сделав днем маленький привал в городе ликамакоса (придворный чин) Абаты. Шум ликамакотса зарезал для нас барана, и мы тут заговелись на великий пост. 17-го мы миновали вершину Тибье и Тулу-Амара. 18-го мы перешли верховье р. Гибье, а 19-го, в 12 часов дня, мы прибыли в Лекамти. Таким образом, все расстояние проехали и 6 суток, делая по очень трудной горной дороге верст по 60 в день.
Мы выступали в 6 часов утра и шли до 12 или до часу, делали маленький привал и затем опять шли до вечера. Выходило в день 10 — 11 часов движения. Наше питание за это время состояло почти исключительно, из поджаренного на сковороде гороха, а в первые дни до начала великого поста мы ели убиваемых по дороге газелей, большею частью сырьем, чтобы не тащить их с собою.
Дадьязмач, извещенный мною о приезде, выслал мне навстречу всех находившихся под рукою солдат. Дадьязмача Габро Егзиабеера я знал уже раньше. Во время моего пребывания у дадьязмача Демесье Габро Егзиабеер сильно болел. У него была жестокая лихорадка, которую он схватил на слоновой охоте. Это было тотчас после дождей, когда громадная трава еще не оыла сожжена. Окружив слонов, они зажгли траву, но поднявшийся сильный ветер мгновенно распространил огонь по всему полю и понес пламя на охотников. Они поздно заметили грозившую им опасность, уйти не было уже никакой возможности; к счастью, поблизости было болото, в которое все бросились и спрятались в грязь с головой. Огонь прошел по ним и унес несколько жертв, остальные же, все без исключения, переболели лихорадкой, от которой несколько человек умерло. Будучи очень крепкого сложения и не зная ранее болезни, дадьязмач страдал лихорадкою особенно сильно и просил меня письмом помочь ему. Я ездил к нему на один день и дал часть своей хины..
Дадьязмач Габро Егзиабеер — галлас; его род искони владеет этой областью. Лет 20 тому назад она была завоевана годжамским негусом Текла Хайманотом, но он не мог удержаться тут. Рас Гобана, знаменитый полководец императора Менелика, покорил все окружающие галласские земли, и Лека, видя свое безвыходное положение, добровольно покорилась Менелику и платит теперь ему дань, состоящую из 100 укетов (150 пудов) слоновой кости, 500 укетов золота (около пуда) и определенного налога с дома и скота. Кроме этого жители обязаны содержать находящиеся в пределах области войска императора.
По смерти своего отца Абакумса (так звали раньше дадьязмача Габро Егзиабеера) крестился и крестил также одну из своих трех жен, а от остальных отказался, отдав их своим приближенным. Император Менелик и императрица Танту были их восприемниками. При крещении он принял имя Габро Егзиабеера — дословно «раб божий» — и, произведенный Менеликом в дадьязмачи, унаследовал все владения своего отца, которые очень обширны и граничат на западе с владениями Абдурахмана. Дадьязмач — человек в высшей степени симпатичный и интеллигентный, он всем интересуется, понимает в свою очередь, что может интересовать европейца, и рассказывает очень умно и интересно про историю своего народа и про их прежние обычаи.
20 февраля в сопровождении 800 человек вооруженных ружьями солдат мы выступили на охоту и направились на север, к долине Абая—Голубого Нила.Каждый солдат кроме ружья нес еще бурдючок зерна или муки с расчетом на 10 дней. За нами шла кухня: две служанки, несшие за плечами в веревочных сетках большие выдолбленные тыквы, в которых болталось квасившееся тесто для энджеры. Это была роскошь, от которой я хотел была отказаться, но дадьязмач настоял на ней. Весь мой груз был навьючен на одного мула и состоял. из малой палатки, одной перемены белья и двух больших бурдюках) кукурузы для слуг, по расчсгу на 1О дней. Начальником охоты был бальджерон (военный чин) Хайле Мариам, гоже галлас, по крещеный и во всем старавшийся подражать абиссинцам. Охота была неудачна. Десять дней скитались мы, высылая разведчиков и ища слонов там, где они раньше всегда находплись. Мы встречали старые следы, но слонов не было. Другая дичь попадалась в болыпом колнчестве, но стрелять ее было запрещено. В последний день я убил в р. Ангар гиппопотама. Галласы уже сутки ничего не ели, так как провизия вышла, и вытащили убитого гиппопотама лианами на берег и в одно мгновение съели, жаря его белое мясо на костре. 2 марта мы вернулись в Лекамти.
Хандек — так называется местность, где мы охотились, обнимает все южное течение Ангара и впадающих в него слева рек, а также долину р. Дидессы. За Ангаром начинается Лиму — владение годжамского негуса, простирающееся до р. Абая. Как та, так и другая области в низменных своих частях совершенно не заселены вследствие царствуюпщих там страшных лихорадок. Прельщаемые плодородием почвы галласы спускаются туда в хорошее время года, делают посевы и затем приходят опять для сбора. Большие площади земли засеяны хлопком.
Трудно представить себе местность более красивую, чем эта. Ограниченная с юга-востока, востока и северо-востока высокими горами, перерезаемыми частыми ручьями и речками, берега которых поросли густым лесом, она вся покрыта невысокими фруктовыми деревьями с ярко-зеленой блестящей листвой. Эти деревья дают несколько видов плодов, которые все имеют очень топкий слой мяса и косточку в средине; на вкус они большею частью кислы.
На следующий день по возвращении дадьязмач собрал другую партию охотников, и 4 марта мы снова выступили, па этот раз с отрядом нз 1000 чсловек галласов, вооруженных только копьями, в места, где уже три года слонов никто не трогал. Начальниками охоты были азадж Хайле Иесус п агафари (военное звание) Вальде Георгис. Из 1000 человек 400 были на конях и вооружены маленькими копьями каждый, а остальные 600 - пешком: из них одна половина имела малые копья, другая - громадпыс пятиаршинные копья с громадными наконечниками и аршинными лезвиями. Это копье называется джамби; его бросают с верхушки большого дерева, когда слон под ним проходит. Сила падения копья так велика, что иногда оно пронзает слона насквозь; большею частью бывает достаточно одного такого копья, чтобы повалить слона. Ружьями были вооружены только мои слуги и несколько солдат дадьязмача. Сначала мы разделились на два отряда, один азаджа, другой агафари, и спустились к западу в долину Дидессы. После бесплодных поисков в окружающих ее лесах мы на третий день снова соединились и поднялись к северу, к водоразделу меяеду Ангаром и Дидессой. Пять дней наши поиски были бесплодны, несмотря па то что, выступая на рассвете, Мы только к заходу солнца становились на бивак. Я только удивлялся поразительной выносливости галласов, и в особенности высылаемых вперед разведчиков: если мы делали 40 верст, то они, наверно, не менее 60 по густым, заросшим колючками кустарникам, частью по высокой траве, наполовину сгоревшей, с острыми и твердыми основаниями стеблей, глядя на которые удивляешься, как по ним можно не только ходить босиком, по и бегать.
На бивак мы располагались обыкновенно в долине какой-нибудь речки. Когда наступала ночь и зажигались костры, все старики галласы собирались на совет к азаджу, обсуждая, что предпринять и куда идти завтра. Седые, молчаливые, с неизменной трубкой в зубах, они усаживались кругом костра и чинно совещались, иногда гадали. Когда
лагерь начинал стихать, ежедневно происходил диалог, имевший значение, с одной стороны, приказа на следующий день, с другой — общественной молитвы.
— Абе, абе, — раздавалось с одного конца лагеря.
— Э, э, э,— отвечали с другого.
— Завтра мы выступим рано туда-то.
— Хорошо, хорошо.
— С нами есть гость.
— Знаю, знаю.
— Пока он не выстрелит, другим не нападать.
— Хорошо, хорошо.
— Идти тихо, не разговаривать.
— Хорошо, хорошо.
— Пусть бог поможет нам найти слона.
— Да будет так.
— Пусть остановит его на хорошем месте.
— Да будет так.
— Пусть отвратит от нас его клыки и его хобот.
— Да будет так.
— Пусть облегчит нам пашу ношу.
— Да будет так.
— Пусть трава не колет нам ноги.
— Да будет так.
— Да поможет нам Мариам.
— Да поможет нам Георгис, Микаэль, Габриель.
— Слушай, слушай,— снова кричит тот, кому раньше говорили:—
Пусть Сайтан на нас не сердится.
— Пусть не пошлет на нас горо (злого слона).
— Да не поразит нас болезнью.
- Ангар, Дидесса (реки) пусть гомогут нам.
— Тулу Жирго, Туме Сибу, Тибье (горы) да помогут нам.

— Молитесь все Богу, чтобы он помог нам,— и среди ночной тишины начинается протяжное, жалобное пение. Кто просит помиловать его, кто послать ему слона, кто направить его копье, некоторые перечисляют свои прежние победы, и долго, долго в ночной тишине раздаются эти жалобные звуки.
Наконец в воскресенье, 9 марта, мы напали утром на свежий ночной след. Высланные вперед разведчики донесли нам об этом, и вся ватага, кто был верхом — рысью, а остальные — бегом, понеслась к нему.
До 12 часов мы не могли догнать слонов. Наконец в половине первого разведчики донесли, что слоны отдыхают в тени деревьев у ближайшего ручья. Азадж отдал приказание окружить слонов, а человек 70 кавалеристов — в том числе и я, так как за неделю перед тем я купил себе привычную к охоте лошадь, понеслись галопом прямо к указанному месту. Проскакав версты три, мы услышали вдруг крики: «Вот они» и шагах в 50 перед нами мы увидали убегающее от нас громадное стадо слонов. Их было голов сто, большие и маленькие, и вся эта красная от глины ручья масса, хлопая ушами и трясясь всем телом, высоко подняв хоботы, в панике бежала. Я выстрелил несколько раз с лошади, некоторые мои спутники тоже, но слоны скрылись, За это время носители джамби успели влезть на деревья, стоявшие посредине ручья, подоспели также и остальные пешие копьеносцы. Пытавшихся убежать на ту сторону ручья слонов завернули находившиеся там кавалеристы, кругом зажгли траву, и испуганные слоны рассыпались, как разбитый выводок куропаток. Нигде им не было спасения. В лесу их поражали джамби, на опушке — пешие копьеносцы и мои слуги с ружьями, а чуть они пробивались дальше, мы их окружали, как рой мух, и, едва поспевая за ними по равнине, поросшей высокой травой и частыми деревьями, поражали, кто чем мог. У кого было ружье — стрелял, остальные метали копья, глубоко вонзавшиеся в тело, которые слон хоботом вынимал из ран и со злобой бросал на кого-нибудь из нас. Тот, на кого слон бросался, спасался убегая, а другие в это время отвлекали животное в сторону. От слона, если он преследует в гору, почти нельзя спастись, и я видел, как он, бросившись на скакавшего в 20 шагах от меня галласа, в мгновение ока снял его с седла хоботом, насадил себе на клык в бросил об землю, намереваясь растоптать к счастью, в это время его отвлекли другие, и он оставил свою жертву.
В другого, тоже бывшего вместе с нами, галласа он бросил большой сломанной ветвью и раздробил ему руку. Минут 5, 10, 15 преследования — и слон падал, считаясь добычей того, кто первый его ранил, и счастливый охотник спешил отрезать ему поскорей хвост, конец хобота и уши как вещественное доказательство своей победы.
Интересную картину представляло поле охоты. Кругом с треском пылала трава, в лесу шла нескончаемая стрельба и раздавались крики ужаса или победы, а весь этот гам покрывал рев и визг обезумевших от страха слонов, бросавшихся в это время то на одного, то на другого. Галласы уверяют, будто в такие минуты отчаяния слоны молятся Богу, бросая к небу песок и траву; последнее я лично видел. Только половина седьмого кончилась эта охота, которая, по правде сказать, больше была похожа на бой. Никто из нас с утра не имел во рту ни кусочка пищи, ни капли воды, из ручья же пить было невозможно, он был весь красный от крови. Но об этом не думалось.
В этот день был убит 41 слон. Пять пришлось на нашу долю (трех убил я, и двух — мои слуги). Мы потеряли пять человек убитыми: трое были раздавлены слонами, а двое погибли от наших же выстрелов.
Один был ранен, у него была раздроблена кисть правой руки. С победными песнями мы вернулись в лагерь, не чувствуя усталости; на следующий день одна часть отправилась вынимать клыки, а другая—преследовать раненых. Я исследовал, между прочим, раны, нанесенные трехлинейной винтовкой; она оказала замечательное действие. Всех мо-
их слонов я убил ею, а одного — так одной пулей в голову.
Во вторник собрались все старики и разбирали споры о том, кто первый ранил слона. Чего только не пускалось в ход галласами, чтобы доказать свое право на слона: прибегали и к подкупам, и к хитрости.
Но азадж знал, с кем имел дело. Он выждал, пока кончившаяся провизия и наступивший за этим голод не отделит правых от неправых, и не прогадал. Я не ожидал окончания споров, так как мои слоны были бесспорными, и поспешил со своими трофеями в Лекамти. В четверг, 13 марта, в 12 часов дня, дадьязмач торжественно меня встретил, а в пятницу, 14-го, в 3 часа дня, я выступил в Адис-Абабу. Проводы были трогательны, так как во время охоты галласы меня очень полюбили, многие из них в день охоты принесли мне в подарок свои копья, покрытые не засохшей еще кровью слонов, и это вполне бескорыстно.
С дадьязмачем Габро Егзиабеером мы обменялись подарками. Я ему подарил слоновое ружье Гра 4-го калибра, а он мне свою собственную саблю и большой буйволовый кубок. Я забыл сказать, что на возвратном пути галласы выгнали буйвола. Мы сго преследовали верхом.
Буйвол замечательно ловко увертывался и отбивался от дротиков рогами; но тем не менее потеря крови и долгая скачка утомили его. Голова его опускалась все ниже, он высоко поднимал хвост и тяжело дышал, туг к нему подошел галлас и прикончил его копьем.
Город Лекамти, который я покинул, весьма важный торговый пункт.
Все пути из Южной и Западной Абиссинии в Гаджам, а из последнего в Массову проходят через него. Далее, вблизи, находятся броды через Дидессу и Абай. Через него же проходит дорога из Малаги в Шоа.
Наконец, помимо сказанного тут сосредоточена вся торговля золотом и находятся главные торговцы циветтовым мускусом, покупаемым в юго-западных областях. Лекамти очень оживленное место и представляет пеструю смесь языков, костюмов и народностей. Вы увидите здесь и араба из Бени-Шангула, и негра, и годжамца, и тигрейца, и галласа, есть даже один грек и один англичанин. Это два очень интересных типа. Грек, баламбарас Георгис, поселился тут 25 лет тому назад он сражался в рядах негуса Текла Хайманота и участвовал в возмущениях против него, был несколько раз заключен в цепи и снова прощен, лил одно время негусу пушки, теперь же живет в Лекамти и занимается торговлей. Он главный скупщик золота и циветтового мускуса. Он описал свою жизнь в книге, иллюстрированной рисунками. Книга написана на гезском языке.
Англичанин Меккельби, бывший лакей, дезертировал от своего господина, имени которого теперь не помнит, но, по-видимому, это был один из участников посольства к негусу Феодору. Он на службе у баламбараса Георгиса и совершенно забыл свой родной язык.
Из досгопримечательпосгей Лекамти можно указать на ее вновь отстроенную церковь. Она большая, каменная и расписана местными художниками. Как большинство абиссинских церквей, это круглое здание с четырехугольным алтарем и с четырьмя вратами на все стороны света. На царских и западных вратах изображены архангелы Гавриил и
Руфаил, первый — на правой половинке дверей, второй — на левой. Гавриил одет в пеструю рубашку, красную шапку и красные загнутые вверх туфли, в руке — поднятый меч; под ним нарисовано море, в котором тонет фараон с египтянами, а на берегу Моисей с длинной черной бородой пляшет и хлопает в ладоши посреди хора левитов. Архангел
Руфаил одет так же, как Гавриил, и изображен стоящим над морем с плавающими в нем рыбами. Одной из них он пронзил копьем жабру, и, по преданию, она превратилась в остров, на котором во время гонений укрылись святые. Направо от царских врат, под большим образом богородицы, изображены Менелик и Таиту, указывающие на дадьязмача Габро Егзиабеера и его жену с двумя детьми. Дадьязмач набожно смотрит вверх и держит в руках псалтырь. Налево от царских врат, под образами архангела Михаила и Георгия Победоносца, тоже изображен дадьязмач со своими сподвижниками — азаджем и нагади-расом, а в отдалении — его дядя и брат Я был раз у обедни в этой церкви и видел массу причащавшихся вновь крещенных галласов. Христианство делает здесь громадные успехи, и каждое воскресенье число вновь обрашешьых считается десятками. Двор дадьязмача, несмотря на то что лично для себя он не собирает податей, отличастся роскошью и сравнительным комфортом, Во всем видно желание подражать абиссинскому этикету.
Выступив из Лекамти 14 марта, в 3 часа пополудни, мы ночевали верстах в 20, в доме дяди дадьязмача. Рано утром в день выступления я послал письмо императору с извещением об удачной охоте.
Так как груза прибавилось десять клыков и два буйволовых рога, то к прежним двум мулам пришлось прибавить еще одну лошадь.
Животные за время охоты отдохнули, оставаясь в городе, но слуги после беспрерывных утомителыгых маршей при очень скудном продовольствии были, видимо, утомлены. За 29 дней, считая со дня выступления из Адис-Абабы, был только один день отдыха и один день полуотдыха, когда вынимали клыки. В первые шесть дней было сделано 360 верст, в остальные же — не было менее чем семичасового перехода. У многих были сбиты ногти на ногах и наколоты подошвы, и они хромали. Но дух был бодр, и на шестой день, в среду, 19 марта, мы стали вечером лагерем в трех верстах от Адис-Абабы (один переход Било - Джибат мы сделали без привала, выступив в 5 ? часов утра и придя на место и 8 часов вечера. Один мул пристал, и я ето обменял на лошадь).
20 марта император, узнав о моем прибытии, выслал мне навстречу большой конвой. С пальбой, пением и пляской, как полагается по обычаю в этих случаях, меня провели во дворец, где Менелик торжественно меня принял и после приема пригласил к завтраку, а также накормил всех моих слуг. На следующий день он принял меня в частной аудиенции и, узнав, что я намерен ехать в субботу, просил подождать до вторника, 25 марта.
Мои мулы были утомлены, слуги тоже, поэтому для дальнейшего движения надо было обновить состав животных (оставшихся мулов от первой поездки я, уезжая, продал, так как они были почти все набиты).
Слуг я нашел очень скоро и нанял 12 человек по расчету числа ружей.
Шесть мулов мне дал император до Харара.
Торжественно принятый императором в прощальной аудиенции, причем он выразил надежду увидеть меня еще раз в Абиссинии, и простившись со своими друзьями и европейской колонией, я выехал во вторник, 25 марта, в 1 час дня. Император пожаловал мне боевую львиную одежду и львиную головную повязку.
4 апреля, в 7 часов утра, мы прибыли в Харар, сделав расстояние около 600 верст в 10 с половиной дней по горной Черчерской дороге, причем я за это время заезжал на 40 верст в сторону от пути, навстречу каравана Ато Иосифа, за своими вещами. 8 апреля, в 10 часов дня, я выступил с восемью слугами и прежними мулами в Гельдессу, куда прибыл в тот же день, а на следующий день, в 12 часов, составив караван из пяти верблюдов и отослав мулов обратно, двинулся в Джибути, куда прибыл 16 апреля, в 8 часов утра, оставив караван в 50 верстах сзади (он пришел на следующий день в 12 часов).
21 апреля пришел французский пароход «Амазон», и я покинул гостеприимные для меня берега Африки, унося с собой о стране, где я был, и о людях, которых судьба привела меня узнать, самые лучшие и самые теплые воспоминания.

Продолжение...