GEOGRAFIA.ru

ГЕОГРАФИЯ.ру

Страноведческая журналистика

Главная страница     Путешествие во времени

«РУССКИЕ на СИЦИЛИИ» 
 

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ.

          

    «Италия без Сицилии не оставляет в душе никакого образа: только здесь ключ к целому», - писал И.В. Гёте в 1787 году. Эти слова можно было бы сделать эпиграфом к данному очерку, посвященному удивительному острову, расположенному у самой оконечности апеннинского «сапога». Остров этот, незаслуженно овеянный дурной славой, только начинает открывать для российского путешественника сокровищницы своего искусства, оставленные здесь «многоязычною толпою» завоевателей и колонизаторов, будь то карфагеняне или греки, римляне или арабы, норманны или испанцы. Значение Сицилии в истории Европы полнее всего можно осознать в Агригенте, на развалинах грандиозного храма Зевса Олимпийского. Почему именно здесь, в нынешнем итальянском захолустье, возникло это чудо зодчества, восхищавшее современников? И сразу же напрашивается другой вопрос: А где еще ему быть? Здесь – центр Греческого Мира, «пуп земли», где пересекаются морские дороги Средиземноморья. На Сицилии сошлись лицом к лицу Запад и Восток, Юг и Север. Даже сейчас область эта настолько своеобразна, что трудно однозначно ответить на вопрос – а Италия ли это? Сицилия – это особый мир, который невозможно запихнуть в жесткие рамки каких-либо устоявшихся определений и представлений. На мой взгляд, это совершенно особая, уникальная историко-культурная область, обладающая непреходящим значением для всей европейской цивилизации.

          

    Со времени путешествия на Мальту Бориса Петровича Шереметева, оставившего нам первое описание Сицилии в 1698 году, кануло много лет, но русские источники по Сицилии по сию пору крайне малочисленны, что еще больше увеличивает их ценность. При всем богатстве выбора, при подготовке своего первого путешествия на Сицилию я опирался именно на них. Интересно было сравнить Сицилию «глазами русских путешественников XIX века и Сицилию «в восприятии русских путешественников» нашего времени. Многое изменилось с тех пор, но чувства, рождаемые величественными останками минувшего, остались те же. На каждом шагу вспоминались строки Норова и Черткова, а также более поздних русских авторов. Я смотрел на Сицилию в огромной степени их глазами, повторяя пройденный ими когда-то путь. Каждый день, проведенный на Сицилии, каждый час напоминал перелистывание «Путешествия...» Норова или «Воспоминаний...» Черткова.

           

    Неузнаваемо преобразился прежний «Джирдженти», превратившийся в современный благоустроенный город. Знаменитый мраморный саркофаг из собора Джирдженти нашел, наконец,  место успокоения в одном из залов городского музея на нынешней площади Муниципии. Афродита с Дельфином, воспетая Норовым, перенесена из стен старого Сиракузского Музеума в выстроенный не так давно новый Национальный Археологический Музей города Сиракузы (вилла Ландолина). Коллекции музея стало тесно в довольно обширном здании рядом с Собором (храмом Афродиты), и новый музейный комплекс был создан недалеко от «Археологического парка»  сиракузского района Неаполис. Знакомые имена и названия встречаются здесь повсюду: на маленькой и узкой улице Каподьечи можно пройти от источника Аретузы к музею Белломо, хранящему в себе шедевры средневекового искусства. А храм Аполлона на улице теперь уже одноименного названия (бывшая улица Ризалиба) давно уже расчищен от позднейших пристроек, и для того чтобы увидеть его колонны вовсе не обязательно подниматься на второй этаж жилого дома. Правда, копоть на его капителях осталась, похоже, навечно...
 

I

    

    Культурные связи между Россией и Италией имеют давнюю историю. Тем не менее, попытки написания целостной картины этих отношений стали предприниматься только в наше время, причем не с нашей, а с противоположной стороны. Пожалуй, наиболее всеохватывающей работой является книга итальянского русиста Этторе Ло Гатто «Русские в Италии. С века XVII до наших дней», у нас непереведенная и неизданная, но служащая, тем не менее, основным источником для всех, кто в той или иной мере интересуется историей итало-русских отношений. Несмотря  на явные пробелы в повествовании и почти полное отсутствие справочного аппарата и библиографии, книга Ло Гатто вполне может служить «отправной точкой» для дальнейших изысканий. Впрочем, сам автор не претендовал изначально на то, чтобы создать своего рода энциклопедию; в предисловии к своей книге он подчеркивает разницу между отсутствием и наличием определенного артикля перед словом «русские»: отсутствие оного недвусмысленно указывает на то, что его работа не может быть всеохватывающей, поскольку если бы перед словом «русские» стол определенный артикль множественного числа “i”, то речь в книге шла бы о всех русских, которые по той или иной причине побывали в Италии, а при отсутствии этого артикля речь может идти только о наиболее ярких и типичных примерах.

     

    Надо сразу оговориться, что внимание, которое уделяет Э. Ло Гатто тому или иному персонажу, не всегда адекватно реальному значению последнего в истории русско-итальянских отношений. Так, Симеона Суздальца он не упоминает вовсе, ограничиваясь одним лишь епископом Авраамием Суздальским, хотя то имеет к написанию «Хождения на Флорентийский Собор» весьма отдаленное отношение. Такая же незаслуженная участь постигла автора интересных известий об Италии вообще и Рима в частности, посла Ивана Грозного к римскому папе Григорию XIII Истому Шевригина, более известного благодаря истории с поддельной грамотой, чем в связи с описанием Рима и Лорето. История с подложной грамотой, раздутая Антонио Поссевино, является главной темой крайне немногочисленных работ  о нем наших историков. Находчивый дипломат затмил любознательного путешественника.

     

    В то же время, несравнимо большее внимание уделяется русскому посольству в Венецию 1657 года во главе со стольником Иваном Ивановичем Чемодановым, который никаких интересных описаний после себя не оставил. Внимание, которое привлек к себе Иван Чемоданов со стороны наших и зарубежных историков, объясняется не только тем, что портрет этого человека приятно удивляет всякого русского посетителя галереи в Уффициях во Флоренции, но и тем, что приезд этого, по своим итогам безрезультативного, посольства в Италию нашел самый широкий резонанс среди местной общественности. Долго еще злопыхатели не упускали возможности порассуждать о природном свинстве русских, хотя интересен тот факт, что уже в следующем столетии Денис Иванович Фонвизин, посетивший по пути в Италию Германию и Швейцарию, был не самого лучшего мнения о природных свойствах самих итальянцев...

      

    В предисловии к первому изданию «Образов Италии» 1911 года, т.е. задолго до того, как «Русские в Италии»  увидели свет, П.П.Муратов обращается к опыту своих предшественников и дает краткий обзор культурных свзей между Россией и Италией за очень короткий промежуток времени; речь идет в основном о XIX веке. Для нас это предисловие ценно прежде всего тем, что Муратов заполнил пробел, допущенный позднее Ло Гатто. Дело в том, что в числе выдающихся представителей русского образованного общества он упомянул А.С.Норова и А.Д. Черткова. Ло Гатто вообще не упоминает в своей работе о русских ученых-путешественниках, посетивших Италию. Он целиком и полностью сосредоточил внимание на писателях, поэтах и, отчасти, художниках Петербургской Академии Художеств, «стажировавшихся» в Италии. Это тем более обидно, ибо русские ученые, путешествовавшие по дорогам Италии, обладали великолепным художественным чутьем и литературным талантом. Они оставили нам прекрасные описания своих поездок, не потерявшие ценности и в наши дни, тем более, что многие из них относятся к разряду уникальных и не имеющих аналогов ни в нашей, ни в зарубежной литературе.

     

    Нельзя сказать, что эти авторы сейчас вовсе забыты. Иногда они всё-таки всплывают в новейшей литературе о путешествиях, но чаще их имена могут вспомнить разве что заядлые библиофилы ( к слову сказать, цена того или иного произведения Норова в московских букинистических магазинах может доходить до 500 долларов). Можно с уверенностью сказать, что эти книги никогда не будут переизданы, учитывая сложившуюся конъюктуру на книжном рынке. Тем не менее, «путевые заметки» этих авторов пользовались большой популярностью в свое время. «Путешествие по Сицилии в 1822 году» А.С.Норова, по словам Павла Муратова, «было отличной книгой». С этим трудно не согласиться. Недооценка литературного наследия нашей ученой элиты в вопросе «русского следа» в Италии, как мне кажется, вытекает из двух причин, первая из которых коренится в том, что славные имена ученых мужей затмевались во всех работах о русско-итальянских отношениях, не менее славными именами титанов русской литературы, начиная с Баратынского и Гоголя, а вторая, очевидно, проистекает из того, что «ученые записки» не вычленяют из общей толщи эпистолярного наследия, посвященного Италии, в качестве отдельного пласта.

      

    В связи с этим, мне кажется, необходимо в самых общих чертах произвести небольшую «систематизацию» в том громадном ворохе воспоминаний об Италии, оставленном русскими людьми. Прежде всего попробуем внимательно рассмотреть, кто путешествовал по Италии и на какие «условные группы» их можно разделить.

    

    Начиная с XV столетия и заканчивая концом XVII-го прерогатива путешествий за рубеж принадлежала почти целиком царским посланникам, прибывавшим ко двору того или иного государя с различными поручениями. Отчеты о ходе выполнения их миссии оседали в недрах Посольского приказа, получая название «статейных списков». Они полны обильной информацией, касающейся способа передвижения и маршрута посольства, вопросов бытового характера и т.д., но известия о достопримечательностях посещаемых мест скудны и немногословны. Но чем они реже, тем ценнее для нас, ибо, хотя они и уступают по объему «Страннику» игумена Даниила, но представляют собой почти единственные «свидетельства очевидцев» о далеких землях.
    Кроме того, «Статейные списки» интересны с точки зрения изучения средневековой топонимики, в данном случае, в приложении к зарубежным названиям. К слову сказать, русских и итальянцев роднит удивительная способность коверкать чужие географические названия до неузнаваемости. Умудрился же один из русских посланников обозвать Фландрию «Володимерской землей»!

      

    Надо отметить, что первое русское описание путешествия было составлено духовной ососбой – игуменом Даниилом, совершившим в XII в. паломничество в Святую Землю. После этого Библейский Восток на протяжении последующих веков был центром притяжени русских паломников и путешественников. Афанасий Никитин был и остается самым ярким исключением из этого правила. Католический же Запад олицетворял собою враждебную и агрессивную силу, жаждущую поглотить Святую Русь спомощью крыжа. Вполне возможно, что кто-то, когда-то, где-то и пробирался за западный рубеж, но высказывать по этому поводу какие-либо суждения не вполне допустимо ввиду отсутствия каких-либо письменных свидетельств.

    

    Характерно, что первое достоверное описание земель Запада появилось спустя три столетия после первого описания Востока и речь мы здесь ведем о «Хождении на Флорентийский Собор» Симеона Суздальца, первая редакция которого относится к 1447 г, а вторая – к 1450-м годам. На сегодншний день авторство именно Симеона Суздальца установлено определенно, хотя еще не всё ясно с автором симпатичного «Описания Рима», относящегося к тому же времени. А надо заметить, что описание Рима есть факт примечательный, ибо это первое не упоминание, а именно описание Рима в русской литературе. Описание Святой Земли игумена Даниила, как уже отмечалось выше, отделяют почти три века от описания Рима 1439-го года. Запад не стал за это время более лоялен к Востоку, а Восток  -  к Западу. Но все же, в описании Рима прослеживается одна черта, никак себя не проявлявшая в предшествующие времена, а именно: осознание того, что Рим является таким же святым местом для всякого христианина, как и Ирусалим. Искренний и, в значительной мере, непредвзятый интерес к чужой культуре, великолепная наблюдательность автора позволяют нам при прочтении Описания без труда узнавать памятники, дошедшие до наших дней, даже тогда, когда они напрямую не называются.

    

    Впоследствии обращение к памятникам и достопримечательностям посещаемых стран и городов было редким исключением. Характерно, что описание Рима, подобное Описанию 1439 года, появилось только спустя 140 лет, а именно – в статейном списке Истомы Шевригина (1581 г.), а затем – в «Похождении в Мальтийский остров боярина Бориса Петровича Шереметева» 1697-1699 гг. Это «Похождение» наряду с относящимся ко времени «Великого посольства» 1697-98 гг. «Дневником неизвестного» открывает собою новую эпоху в восприятии русскими памятников европейских государств. «Похождение в Мальтийский остров» по форме и содержанию – форменный статейный список, но многочисленные и довольно пространные вставки описательно-страноведческого характера позволяют рассматривать его как своеобразные «путевые заметки» в их современном понимании. Еще дальше продвинулся автор «Дневника неизвестного», чем привлек внимание как отечественных, так и зарубежных исследователей. Дневник олицетворяет собою конец эпохи, в которой прерогатива путешествий на Запад принадлежала почти исключительно лицам, состоящим на дипломатической службе и обязанным представлять отчет о своем путешествии в строгой, раз и навсегда определенной форме «статейных списков».

    

    Окно в Европу, приоткрытое личным примером Петра Первого, предоставило возможность не только взглянуть на нее непредвзятым взглядом, но и совершать поездки лицам, не столь обремененным дипломатическими поручениями. Тем не менее, эти поездки облекались еще в привычные формы паломничества к святым местам. Православное паломничество на католический Запад заимело прочные традиции в России со времени путешествия в 1724 г. Василия Григоровича-Барского к гробнице Святителя Николая в городе Бари. В наши дни делаются робкие попытки преодолеть барьер взаимного неприятия православия и католичества и возродить вновь православное паломничество к святыням Запада, имеющим общехристианское значение. Попытки переосмыслить значение католических святынь с точки зрения интереса, который они могли бы представлять для православного русского путешественника были предприняты еще в XIX в. В.Мордвиновым в «Воспоминании о Бар-граде» 1874 г. и А.Дмитриевским в книге «Православное русское паломничество на запад» 1897 года.

    

    О традиции периодических поездок в Италию наших писателей, поэтов и художников я умолчу, ибо об этом сказано и написано много. Отмечу только, что русские ученые-путешественники появляются под небом Италии позже всех. Хорошо это или плохо – трудно сказать, но то, что первый русский ученый, оставивший потомкам подробнейшее описание своей поездки, а именно Авраамий Норов, проехал по дорогам Италии спустя пятьдесят четыре года после смерти основоположника новой европейской археологии и искусствоведения Иоганна Винкельмана и спустя тридцать пять лет после путешествия по Италии Гёте, несомненно наложило отпечаток на восприятие русскими путешественниками, знакомыми с работами своих предшественников, памятников античности.

    

    Надо сказать, что вклад немцев в развитие археологии в Италии, и на Сицилии в частности, трудно переоценить. К моменту приезда А.С.Норова и а А.Д.Черткова на Сицилию археологические изыскания, проводимые немецкими учеными, находятся в самом разгаре. «Германское проникновение» в сферу изучения итальянских древностей, имеющих общеевропейское значение, достигает таких масштабов, что приводит к необходимости основания в 1829 году в Риме Немецкого Археологического Института. Одна за другой в Германии выходят работы немецких ученых, посвященные изучению археологических и архитектурых памятников Италии. Кроме того, в самой Италии уже существовала более чем вековая традиция собственной, «довинкельмановской» археологии. Еще в 1709 году начались раскопки маленького городка Резины, скрывавшего в своих недрах остатки античного Геркуланума. С результатами раскопок можно было познакомиться в вышедшем в 1755 году в Неаполе «Каталоге памятников, раскопанных в открытом городе Геркулануме по указу его величества Карла, короля Сицилии и Иерусалима и т.д.». Стоит отметить, что данный каталог, увидевший свет в годы правления неаполитанского короля Карла III Бурбона, был издан в 1755 году, то есть в год самого приезда Винкельмана в Рим.

   

    Совсем другое дело, что археологические изыскания неаполитанского короля велись «кустарным», с точки зрения XIX века, способом и служили скорее для наполнения всякими древностями залов королевского дворца в Неаполе, чем реальному изучению памятников. Та же картина наблюдалась и при раскопках Помпей, начавшихся несколько позже, чем в Геркулануме, а именно 30 марта 1748 г. Трудно сказать, чего  они принесли больше – пользы или вреда (скорее всего, речь может идти о последнем). Как бы то ни было, определенный опыт в области археологии в Италии уже был до Винкельмана и, по иронии судьбы, сами итальянцы играли здесь отнюдь не первые роли, которые были заняты австрийцами, испанцами, французами с тем, чтобы уступить пальму первенства немцам, которые взялись за дело со свойственной им скрупулезностью и методичностью.

       

    Что касается собственно Сицилии, то ее значение для судеб античной цивилизации ни у кого не вызывало сомнений. В отличие от засыпанных лавой городов Кампании храмы древнегреческих городов Сицилии гордо возвышались во всем своем великолепии над окружающим ландшафтом сонной Тринакрии. Еще в первой половине XVI века остров был объезжен вдоль и поперек сицилийским историком, поэтом и оратором Томазо Фацелло (1498-1570). Опираясь на «Историческую библиотеку» Диодора Сицилийского ок. 90-21 гг. до н.э.), Фацелло постарался в меру своих возможностей исследовать все то, что осталось на острове со времен карфагенян, греков и римлян. Уроженец Шьяки, он, получив в Падуе степень магистра теологии, долгое время преподавал в «Студии Святого Доминика» (сам будучи монахом доминиканского ордена). Находясь в Риме в 1535 году, он решает написать историю своей родины, и 20 лет спустя на свет появляется его капитальный труд, повященный Сицилии и ставший, наряду с «Исторической библиотекой», своеобразным путеводителем по прошлому острова. Написанный изначально на латыни, он уже спустя четыре года после смерти автора был переведен в Венеции на литературный итальянский язык.

      

    «Ребус сикулис» состоял из двух частей или декад: первая былы посвящена географии и топографии острова, вторая – его истории, от времен мифических до современных Фацелло дней. Насколько труд был капитальным можно судить по тому, что его цитирование считали за долг все авторы, в той или иной мере затрагивавшие историю Сицилии. Пожалуй, только к двум источникам столь часто обращаются А.С.Норов и А.Д.Чертков: к Диодору Сицилийскому и Томазо Фацелло. Интересно, что из своих русских предшественников, писавших о Сицилии, А.Норов упоминает некоего Броневского, автора «Записок русского офицера», служившего на корабле «Венус», который зашел в 1807 г. под командой адмирала Сенявина на Сицилию. Естественно, «Записки» представляли из себя не более чем запись мимолетных впечатлений человека, не обремененного грузом каких-либо серьезных познаний в области истории и географии. Таким образом, при работе над своими книгами Норов и Чертков пользовались почти исключительно зарубежными источниками, многие из которых ныне малодоступны, и о достоинствах которых можно судить только разве что по приведенным из них цитатам.

     

    Важно отметить, что авторы имели достаточно времени не только на то, чтобы придать достойную форму разрозненому материалу, вынесенному по окончанию их путешествий, и превратить его в увлекательное чтиво, но и учесть опыт тех лет, которые последовали с момента посещения ими Сицилии до выхода в свет их воспоминаний.

      

    К этому времени в России уже фактически сложилась собственная школа изучения античности, в основание которой было положено археологическое исследование памятников Причерноморья. В 1811 г. создается Феодосийский музей древностей. Записка 1823 года Ивана Стемпковского о необходимости общероссийского общества по изучению античности являлась своего рода выражением чаяний ученой общественности России ввиду уже начавшей проявлять себя настоятельной необходимости организационного обустройства русской антиковедческой школы. В 1825 г. создается музей древностей в Одессе, а в 1826 г. – в Керчи. Характерной особенностью этих музеев было то, что они создавались для целенаправленной научной работы, как центры по изучению археологических памятников Причерноморья. Такое положение южнорусских музеев было закреплено в 30-х годах серией государственных указов, когда был положен конец бесконтрольным раскопкам в Крыму и Причерноморье. Именно на 30-е годы падает время наибольшего размаха археологических изысканий на юге России. В конце концов, складывание русской школы антиковедения здесь завершается в 1839 году с основанием Одесского Общества Истории и Древностей.

      

    Таким образом, авторам сицилийских воспоминаний было на что опереться, оценивая состояние современной им науки в Италии, а также многочисленные музейные собрания острова. У них перед глазами находился пример наших, отечественных археологических музеев юга России. По всей видимости, знакомство с собственной музейной традицией повлияло на не очень лестные оценки музейных собраний местных антикваров и коллекционеров, о чем пойдет речь ниже.

    

    Русская археологическая школа начала XIX в. постепенно вставала вровень с германской. Конечно, по сравнению с последней она была еще довольно молодой, но, в отличие от немецкой, опиралась на собственный материал, для изучения которого не стоило отпраляться в чужие края через альпийские перевалы. И та, и другая была порождением просвещенного XVIII века и эпохи классицизма. Античность, апологетизированная Винкельманом и воспетая Гёте, олицетворяла собою вечные идеалы красоты, порядка и гармонии. Она подменила собою Историю: изучение истории связывалось с изучением античного наследия Греции и Рима. Эпоха национального романтизма, поклонявшегося Средневековью, ни в Германии, ни в России еще не наступила. Национальные древности мало кого интересовали, да и понятие «древности» было более узкое; так, в России под словом «древности» понимали чаще всего рукописи и не более того. Поэтому путешествия на Сицилию двух русских ученых и появившиеся вслед за этим воспоминания пришлись как нельзя кстати. После них никто не смог повторить хоть в какой-то мере то, что они сделали для русской литературе об Италии. Да и позже подобные произведения вряд ли могли появиться, прежде всего ввиду того, что история отечественная заняла более значимое место в умах граждан, чем история Древней Греции. Карл Карлович Гёрц, посетивший Сицилию пятьдесят лет спустя, ни в коей мере не смог повторить в своих «Письмах из Италии и Сицилии 1871-72 гг.» той сочности повествования и остроты воспрития, которые были присущи Норову и Черткову.

    

    На мой взгляд, Муратов не совсем прав, когда говорит, что «Чертков, повторивший через 15 лет путешествие Норова, не сумел повторить яркости его впечатлений и значительности его мыслей». Во-первых, Чертков повторил путешествие Норова не через пятнадцать лет, а гораздо раньше, ибо он отправился за границу сразу после выхода в отставку в 1822 г., т.е. его путешествие по Сицилии состолось спустя очень короткий отрезок времени после отъезда Норова. Издать книгу по возвращении на родину помешала русско-турецкая война 1828-29 гг., в которой он принимал участие, также как и в войне 1812 года. Норов, тоже был герой той славной войны, потеряв на поле боя обе ноги. И после этого он стал ...путешествовать! Воистину,  «были люди в наше время»!

     

    Что касается оценки Муратовым художественных достоинств книги Черткова, то стоит заметить, что во многом книги Норова и Черткова отличаются, но прежде всего тем, что «Воспоминания о Сицилии», хоть и написаны в форме писем неизвестному другу, являются произведением скорее строгого академического, чем эпистолярного жанра. Она вполне могла, да и по сию пору может служить очень серьезным пособием всякому, кто отправляется на Сицилию. В отличие от Норова, Чертков более обстоятелен в изложении исторических фактов; его экскурсы в прошлое более точны и конкретны. Он не боится перегружать свой рассказ точной датировкой того или иного события. Как и А.С.Норов, Чертков опирается на тех же Диодора и Фацелло, но в его изложении сообщения этих авторов звучат более весомо. Несомненно, Норов и Чертков – люди разных темпераментов; в первом восторженный путешественник-первооткрыватель берет верх над беспристрастным историком, второй же скрупулезно выписывает новые факты из истории, нисколько не прельщаясь романтикой ночи, проведенной на развалинах замка Лабдалы.

   

    Их маршруты во многом схожи. Плавание на корабле из Неаполя в Палермо, затем поездки вглубь побережья и т.д. «Набор» городов и весей, которые им удалось посетить, тоже примерно одинаков. Их интересы пересекаются еще в одной области: оба – страстные нумизматы. Но Чертков, помимо всего прочего, преследует еще и другую цель в своем путешествии по дорогам Сицилии – поиск славяно-русских древностей, а именно – рукописей , которые он ищет во всех доступных ему книжных собраниях, попадающихся на его пути. В связи с этим возникает вопрос о той реальной пользе, которую преследовали Норов и Чертков в своих путешествиях по Сицилии. Действительно, изучением античных памятников на острове к тому времени уже интенсивно занимались как немецкие, так и немногочисленные местные археологи. Ни Норов, ни Чертков вовсе не преследовали цели внести что-либо кардинально новое в копилку знаний об острове, если не считать популяризаторскую работу среди российского читателя. Наиболее капитальные труды по истории острова были написаны задолго до них, а какие-либо серьезные дополнения могли быть внесены только по прошествии многолетних изысканий. Хотя, надо отметить, что во многом уровень знаний и в наше время по отдельным вопросам остался на прежней отметке. Прошедшие 160 лет привнесли не так уж много того, что можно было бы охарактеризовать как революционное открытие. На многие вопросы ученые еще не могут дать однозначного ответа, что проистекает из относительной скудости источников по истории многих сицилийских городов, особенно тех, которые имеют не греческое, а «пуническое» происхождение. Тем не менее, наши авторы стараются по возможности приоткрыть завесу таинственности над прошлым острова, находящегося на окраине Европы, но и в самом эпицентре античной цивилизации.

   

    Неоценимой заслугой Норова и Черткова является то, что они оставили нам свидетельства, позволяющие оценить состояние современной им исторической науки в отношении античности, а также увидеть памятники Сицилии такими, какими они предстали перед глазами русского путешественника первой половины XIX века, и сравнить их состояние тогда, когда могла идти речь лишь о первичной расчистке и консервации, и сегодня, когда большая часть археологических комплексов уже достаточно хорошо изучена и основная часть работ по превращению их в объекты «массового посещения» для самой широкой публики уже завершена.
 
 

II
 
      

    Поскольку основной интерес для Норова и Черткова представляют памятники античности на Сицилии, то обратимся именно к ним. Несмотря на то, что Палермо также занимает достойное место в повествовании наших авторов, явно чувствуется некоторая «отчужденность» этого города от остальной Сицилии, где «сарацинский» Палермо стоит ка бы особняком от окружающих его бывших греческих колоний. Несомненно, большое внимание авторы уделяют и соборам Св.Розалии и Монреале, и Палатинской капелле, другим достопримечательностям, но все же, основная цель их путешествий – поиск остатков «потерянного рая» античности. «В Палермо не уцелело ни одно из Греческих  или Римских зданий», отмечает А.Чертков. Норов всё же открывает для себя кое-какие реликты древних времен при посещении им дворца норманских королей:

   

    «Дворец сей заключает истинное сокровище; вы там увидите два бронзовые овна, сооруженные Архимедом, в Сиракузах, и найденные в развалинах сего города. Как одушевляет имя Архимеда! Это единственный остаток сего сверх-естественного гения. Овны сии, коих было четыре, стояли на колоннах по четырем углам одной из Сиракузских башен; в каждой из них есть несколько отверстий в боках, куда проникал ветер, и от чего они, издавая особенные звуки, подобные мычанию сих животных, определяли (как говорят) направление онаго».

   

    О музейных собраниях, хранящих предметы античной древности, мы поговорим позднее. Пока же обратимся к памятникам, образующим «Золотое Кольцо» Сицилии, а именно – Сегесту, Селинунту, Агригенту и Сиракузам.
 
 

СЕГЕСТ
 
     

    Этот город всегда стоял немного особняком от остальных городов Сицилии. Отдаленность от морских гаваней необычна сама по себе для греческих колоний. Именно просьба о вводе афинских войск со стороны Сегеста послужила толчком к экспедиции на Сицилию Никия и Ламаха в 415-413 гг. до н.э. И сейчас он выделяется тем, что из всей цепочки славных городов Сицилии он оставляет исследователям больше всего вопросов. Со времен Норова и Черткова мало что изменилось. Конечно, новейшие археологические изыскания помогли установить точное местоположение Эмпориума – порта Сегеста на берегу залива Кастелламаре, а также изучить остатки самого города, в котором сохранился эллинистический театр. Путешественники всегда обращали внимание именно на храм, находящийся вне города, среди «унылого запустения»  в гордом одиночестве. «После пятичасовой езды по горам, раскаленным от зноя и лишенным жизни, по обрывистым тропам, - изнуренные, томимые жаждою, мы старались открыть нетерпеливыми взорами знаменитый храм Сегеста, который долженствовал быть для нас храмом успокоения. Наконец, когда дикость нагих гор еще более уввеличилась, - открылся нам в поразительном величии один из великолепнейших остатков зодчества Греков.

    

    Храм сей, находящийся в совершенной целости, стоит как бы забытый временем, на бесплодной горе, окруженной скалами, столь же, как и гора сия, дикими, нагими и мертвыми; нет нигде ни травы, ни источника; не видно ни одной тропы, которая показывала бы следы человека; - глубокия трещины протягиваются по ребрам гор и оврагам; молчание сей дебри ничем не нарушается; солнце, повсюду благотворное, здесь, кажется, вредит; всё мертво...Неизвестно, какому божеству обречен был этот храм; но теперь обитает в нём печальный гений запустения...Если б это изящное здание не уверяло зрителя, что здесь проветал Сегест, то никакие предания не могли бы заставить его поверить этому» (Норов).

         

    В самом деле, храм, одиноко возвышающийся над округой, представляет собою величественное зрелище. Однажды автору данного очерка попал в руки альбом гравюр, посвященных античным памятникам Италии, первая часть которого была отведена Пестуму, а вторая – древностям Сицилии («Raccolta degli antichi monumenti fra Girgenti, Segeste e Selinunte. Luoghi nella Sicilia»).  При этом не был указан год выпуска альбома; можно было только узнать место издания – «галографию Агапито Францетти» на улице Корсо в Риме, и имя художника, по чьим эскизам были выполнены гравюры. Каково же было мое удивление, когда по прочтении «Путешествия в Италию» Гёте я прочитал о художнике, создавшем эти прекрасные «пейзажи с руинами», - Якобе Гаккерте, который сопровождал Гёте в поездке по Италии. «Весь заросший зеленью» храм выглядит на старинной гравюре более романтично, чем после косметической расчистки. Удивительно, но этот «храм успокоения» по Норову, «один из великолепнейших остатков зодчества Греков», так и не обрел по сию пору своего настоящего имени. Норов ссылается еа Фацелло, который называет этот храм «Цедериным», основываясь на словах Витрувия, который говорит, что по обыкновению древних народов, храмы Цедеры воздвигаемы были вне города, «в местах отдаленных и сокровенных». Чертков старается глубже проникнуть вглубь вопроса. Он приводит суждения итальянского антиквара князя Бискари, немецкого ученого Мюнтера и того же Фацелло, указывая на то, что Витрувий грекам был не указ: «да и могли бы Сегестяне следовать советам Витрувия, современника первых Императоров, при постройке своего храма, видимо носящего признаки древнейшего Греческого зодчества». «И в Риме храмы посвященные Венере и Цедере были в городе, а не за стенами его», - добавляет он, отметая гипотезы князя Бискари о том, что храм посвящен был Венере и ли Эскулапу, и Мюнтера, вкупе с Фацелло предполагавшего, что храм посвящен был Цедере. Мюнтер опирался и на собственные изыскания, а именно – надпись с посвящением Афродите, но принадлежала ли она храму или какому другому зданию – неизвестно. Храм в Сегесте так и остается по сию пору безымянным, благо, что он единственный здесь и название «Храм в Сегесте» давно уже стало для него именем нарицательным.

     

    Описание самого храма, строительство которого началось около 420 г. до н.э. и не было завершено ввиду афинского вторжени и представляющего собою дорический периптер, у Норова весьма кратко, в то время как Чертков подходит к этому вопросу с большей скрупулезностью. Норов посвящает описанию храма несколько строк: «Храм сей образует правильный параллелограм и обнесен 36-ю колоннами Дорического ордера; фасы заключают  в себе по шести колонн». В свою очередь, Чертков не скупится на слова: «Храм построен на холму, среди долины, и от того он кажется выше и величественнее, и все части его гораздо яснее рисуются перед глазами наблюдателя. Тут само собою представляется давно сделанное справедливое замечание, как выгодно умели избирать древние положение для своих храмов и общественных зданий. Он расположен в виде параллелограма, в длину имеет 182, а поперек  68 футов протяжения, считая от первых до крайних колонн. 36 колонн дорического ордена поддерживают капитель и архитрав с триглифами, и окружают храм со всех четырех сторон. В длину они расположены по 13-ти на каждой стороне, полагая в этом числе и колонны на углах стоящия, и по 5 в ширину. Эти последния поддерживают фроншоны. Все 36 колонн утверждены на возвышении, сотсоящем из 4-х ступеней. Неизвестно, имели ли когда-нибудь этот памятник зодчества крышу и целлу: есть писатели, полагающие, что некоторые храмы древних не имели ни той ни другой, да и в нынешнем его состоянии нельзя ничего заметить такого, что бы оправдывало предположение о существовании обоих. Колонны, как и во всех дорических храмах Сицилии, толще снизу, а к верху нечувствительно уменьшаются  в даметре. Они гладкие и имеют до 30 футов вышины. Ступени, колонны, архитрав, фронтоны, все выделано из простого известкого камня, составляющего толщу окружающих вызвышений». Далее он высказывает людопытное суждение о причинах столь хорошей сохранности сегестского храма: «Этому простому веществу, вероятно, мы одолжены сохранением до наших времен изящного памятника. Если бы колонны его были мраморные, гранитные, порфировые, то давно уже поддерживали бы какой-нибудь закоптелый свод монастыря котолического, и любитель древности навсегда бы лишился удовольствия созерцать один из величественных остатков древнего мира».

     

    Надо сказать, что метрические намерения у Норова и Черткова разнятся не только между собой, но и с принятыми современной наукой данными. В любом случае, русские путешественники, почему-то, заметно «укоротили» храм в Сегесте (современные метрические данные по сегестскому храму: длина крепидамы  - 61,15 м; ширина – 26,25; высота колонн – 9,36). Впрочем, «укорачивание» храма произошло скорее из-за того, что тот же Чертков «мерил» храм от «первых крайних колонн», не захватывая четырехступенчатый цоколь.

     

    Особенно стоит обратить внимание на замечание Черткова относительно того, «имел ли когда-нибудь этот памятник зодчества крышу и целлу». На этот счет существуют два мнения. Первое – то, что строительство храма было прервано в ходе военных дествий, вызванных вторжением карфагенян в 409 г. до н.э. и более не возобновлялось, а второе – о необязательности наличия целлы и крыши у античных храмов, для того чтобы воскурения богам возносились прямо в небеса (что не противоречит мнению Черткова). При этом к подобному убеждению историки пришли сравнительно недавно, а именно – к 1950-м гг,  спустя много лет после путешествия Черткова.

     

    На отсутствие целлы, или «внутренней галереи», как он ее называет, обратил внимание и И.В.Гёте во время своего посещения Сегеста в апреле 1787 г. Он же оставил нам интересное сообщение о первых восстановительных работах над этим памятником. Описывая современное ему состояние храма Сегеста, он указывает, что «колонны все на месте; две из них рухнули было, но недавно опять восстановлены». Далее Гёте отмечает: «Реставрация 1781 года пошла зданию на пользу».

     

    Авраамий Норов не обошел вниманием и другой памятник Сегеста – эллинистический театр, отмечая, что «весь древний Сегест, находившийся на гораздо высшей горе, совершенно исчез, за исключением одного почти совсем разрушенного амфитеатра, от которого осталось только несколько ступеней». Театр является вторым и последним архитектурным памятником Сегеста, дошедшим до нас. Новейшие исследования позволили воссоздать более полный облик театра, который не ограничивается только несколькими ступенями. Расположенный на северном склоне Монте-Барбадо, театр предоставлял своим зрителям возможность лицезреть не только театральные действа, но и находящийся в отдалении залив Кастелламаре. Зрители располагались на двадцати хорошо сохранившихся рядах. Своим обликом театр обязан вторичному расцвету города в период римского господства в III-II веках до н.э.

      

    Оставаясь верным своим собирательским пристрастиям, Чертков не упускает возможности поинтересоваться местными находками, могущими удовлетворить его любопытство как нумизмата. «Весьма часто находят здесь монеты, - пишет он, - серебряные и медные...Попадаются медали, на которых надписи должно читать с правой стороны на левую, и эти конечно – древнейшие».

     

    И все же состояние унылой задумчивости никак не может покинуть наших путешественников при посещении Сегеста. Самое интересное то, что это состояние передавалось практически всем их последователям, и не только русским. Лирические струны зазвучали в рассказе Черткова при приближении к сегестскому храму, который он сравнивал с одинокой пальмой «середи Оазиса» или с пирамидой, окруженной «бесплодными песками Африканскими». «Если первое ощущение мое при взгляде на этот памятник, было ощущение красоты изящнаго, то почти в то же мгновение заменилось оно унынием и скорбию о судьбе города, тут некогда процветавшего. Куда девалось многочисленное его население? Кто разрушил другие величественные храмы, театры, здания, домы его граждан? Кто разметал прах, кто разсеял кости этих потомков Энея, этих Троян, изгнанных из их отечества неумолимым роком? Напрасно мы будем вопрошать Историю: она не даст нам удовлетворительного ответа ни на один из этих вопросов. Всё, что мы можем извлечь из писателей древних об этом городе, так кратко, так неполно, что даже не знаем, в какую эпоху последовало разрушение и кому приписать его. Имя этого Герострата история от нас скрыла, а время не сохранило даже гробниц, вмещавших прах жителей Сегесты, ни других зданий, кроме храма. Он есть единственный памятник, уцелевший до наших времен, от города некогда многолюдного, как будто сохраненный нарочно, чтобы служить нам свидетелем древней его силы, могущества и просвещения жителей! Некоторые путешественники упоминают однако же об остатках стен еще сохранившихся; что касается до нас, то мы, кроме храма, ничего тут другого не видали».
 
 

СЕЛИНУНТ 
     
    

    Селинунт является крупнейшим нагромождением руин в Европе. В 1910 г. в Париже вышел капитальный труд, подведший итоги столетних изысканий на месте славного города. К сожалению, землетрясение, время которого трудно установить, почти полностью разрушило восемь селинунтских храмов. Во времена владычества арабов на месте древнего Селинунта существовало имение, называемое «Рахль-аль’Аснам», что в переводе означало «обиталище идолов». В нотариальном документе 1502 года эта местность носит название «Терра ди ли Пулики», что должно быть исковерканным «Терра ди Поллуче» - «Землей Поллукса». Как бы то ни было, первым, кто всерьез обратил свое внимание на гигантское поле развалин, был всё тот же Томазо Фацелло, которому столь многим обязаны все сицилийские историки последующих веков.

    

    В 20-е годы XIX столетия в Селинунте работали немецкие и английские ученые, в числе которых были Херм Райнганум (Германия), Ангелл и Харрис (Англия). Последние подарили миру замечательные метопы храма С на селинунстском акрополе, находка которых относится как раз ко времени приезда сюда Норова и Черткова, т.е. к 1822-1823 годам. Странно, что ни то, ни другой не упоминают о находках, ставших эпохальными для Селинунта; по крайней мере эти метопы являются самыми известными произведениями селинунтского искусства. П.А.Муратов посвятил им отдельную главу во вором томе «Образов Италии», отмечая, что между самой ранней и самой поздней по времени создания метопой наглядно протекает вся история греческого искусства.

    

    Карл Карлович Герц (1820-1883), профессор археологии и истории искуств Московского Университета, совершивший в 1872 г. поездку по Сицилии, оставил интересные записки о результатах оной, в которых дает краткий обзор работ, проведенных на территории Селинунта археологами и реставраторами, и который я счел за необходимость привести здесь полностью:

    

    « Солунто – одна из трёх твердынь Сицилии, в которых сосредоточились и укрепились Финикияне с появлением и усилением греческих колоний на острове – издавна возбуждал внимание археологов множеством архитектурных украшений и остатков разных построек, выступавших наружу при малейшем углублении заступа в почву. Более значительные раскопки начались с 1830 года, но до нового порядка вещей на острове они велись без надлежащего метода или, говоря вернее, с тем методом разрушения и уничтожения, который на почве Италии и Греции принес так много вреда и причинил столько бесповоротных потерь науке. Копатели рылись с целью отыскания предметов древнего искусства, только для открытия ценных кладов, при чем разрытые части засыпались снова по мере того, как становилась очевидной непригодность их в только что указанном отношении. И эти засыпания, производившиеся варварским образом, конечно разрушали и уничтожали то, что сохранялось в течение многих столетий. С 1863 г. в развалинах Солунто стали искать не предметов искусства, не одних только археологических ценностей, но самого города – с его улицами, зданиями, площадями, дорогами, которые вели к городу и пр. Двадцатилетняя работа в этом направлении увенчалась полным успехом. Уже около шестой части города открыто, и теперь Солунто – своего рода Помпеи, только без их богатства и разнообразия:  вы ходите здесь по древней мостовой, по древним улицам и переулкам, видите остатки домов со всеми их принадлежностями, остатки разных частных и общественных зданий, храмов с их портиками и т.д. Всё открываемое здесь принадлежит частью греческой эпохе, очевидно следовавшей непосредственно за финикийской, но большею частию – эпохе римской. На то указывают нам, кроме данных зодчества, живописи, мозаики и скульптуры, и находимые здесь греческие и латинские надписи. Но сравнительная малочисленность более значительных предметов домашнего быта и предметов искусства, а равно полное отсутствие следов эпохи византийской и арабской заставляют специалистов думать, что этот город был оставлен своими жителями, очевидно переселившимися в какое-то другое место».

    

    Само по себе описание Селинунта у Норова и Черткова не представляет из себя ничего экстраординарного. Селинунт не навевает в такой мере меланхолических чувств, как одинокий храм в Сегесте. Здесь приходят на ум совсем другие мысли, что вызвано тем, что Селинунт дает гораздо больше «информации к размышлению». Хотя и здесь Норов воспринимает окружающие его свидетельства былой славы Великой Греции с присущей ему эмоциональностью. «Я никогда не забуду впечатления, произведенного надо мною сим великим разрушением» Воображение самое холодное воспламенится восторгом удивления к славе Древних; разум самый гордый смирится, видя простертыми в прахе сии исполинские груды, которые, в самом разрушении своем кажутся еще величественнее. Я видел все великолепные памятники Римлян, но ни один из них не потрясал так сильно моих чувств, как развалины пустынного Селинунта», - пишет он.

   

    Единственный и наиболее существенный вопрос, который может возникнуть при прочтении селинунтских заметок Норова и Черткова, это вопрос об идентификации тех памятников, которые они видели. В современной науке принято обозначать селинунтские храмы при помощи литер латинского алфавита – А, В, С и т.д, при этом только для половины из них определены имена божеств, которым они были посвящены. Норов лишь единожды  называет имя одного из богов – Юпитера, которому был посвящен храм в археологической зоне у Горго Коттоне, на восточном холме Селинунта. Странно, но современнная традиция приписывает три храма восточного святилища совсем другим божествам – Аполлону, Минерве и Гере. Впрочем, указание на «глубокий овраг, чрезвычайно обильный живописными кустами алоэ», помогло идентифицировать место, которое описывает Норов, и храм, который он называет храмом Юпитера. Скорее всего, речи идет о так называемом храме G, или храме Аполлона. Колонна этого храма, о которой упоминает Норов, изображена на гравюре, помещенной на вставке в первом томе «Путешествия по Сицилии». Храм этот был посвящен покровителю Селинунта и являлся центром одного из крупнейших святилищ в античном мире. Его строительство относится к 6-5 вв. до н.э. В то же время, самым старым из храмов на восточном холме является храм F, или храм Минервы (560-540, в то время, как храм Аполлона был начат, приблизительно, в  540 г. до н.э.), а самым «молодым» - храм Геры (490-480 гг. до н.э.). «Три ужасные груды камней суть остатки трех храмов; несколько обломанных колонн возносят еще обезображенные верхи свои из развалин»,- пишет Норов. «Первый, ближайший храм представляет одну только стоящую колонну, окруженную со всех сторон неимоверной величины обломками пьедесталей, капителей, архитравов, карнизов и колонн дорического ордена. В особенности пьедестали и капители поражают взор своею огромностью. Одна из сих последних , лежащая на восточном углу, вся сохранилась и имеет около 12 футов в поперечнике; она принадлежала одной из колонн портика. Полагают, что храм сей окружен был двойными рядами колонн; но что в преддверии было четыре ряда. Замечательно, что только угловые колонны – резные, а все прочие – гладкие. Сверх того, посреди развалин, где находилось святлище, видны другие колонны гораздо меньшей пропорции, из цельных кусков в 3 1/2 ф. в поперечнике и 14 ф. в вышину. Длину храма определяют в 315 ф.; ширину в 148 1/2 ф.Число колонн: по 8 в фасах и по 16 в боках.

       

    Храм сей посвящен был Юпитеру. Глядя на необычайные развалины его, нельзя не спросить: как небольшая республика Селинонтян могла сооружить такие здания? Какая механика двигала такие громады? Храмы Сицилии принадлежат первоначальным векам Зодчества; отличительные черты их – изящная огромность и высокая простота; главные украшения – превосходные статуи богов.

     

    В нескольких шагах оттуда находится второй храм, более всех сохранившийся. Там все пьедестали 36-ти резных колонн, с частию оных, более или менее возвышенные, означают еще все четыре стороны великолепного храма. Третий подобен видом первому; те же груды развалин и то же великолепие! Сей последний уступает величиной первому. Длина его простирается на 224 фута, а ширина на 76 футов».

       

    Лежащий к западу Акрополь Селинунта находится на возвышении высотой 50 м. «Сторожеваябашня», которую упоминает Норов, в прошлом была «башней Поллукса», хотя постройка ее относится только к XVI столетию. Теперь в башне расположено административное учреждение, в ведении которого находятся раскопки и реставрационные работы на территории Селинунта.

      

    Норов бросает взгляд на Акрополь Селинунта с высоты Восточного Святилища. «Глубокий овраг, чрезвычайно обильный живописными кустами алоэ, отделяет с западной стороны местоположение сих храмов от высокого приморского холма; на нём находится теперь сторожевая башня новейших времен, и там, как говорят, построена была главная часть города. Весь сей холм усеян, в страшном беспорядке, камнями большого размера, меж коими заметим основания трех других храмов; развалины сии заросли непроницаемыми кустами розмаринов, Индейских фиг и алоэ. Поднявшись туда из оврага, видны основания городских ворот, а спускаясь к морю – остатки крыльца, которое вело из города к пристани. Во время отлива в тихую погоду обозначаются в воде несколько обломков береговых столпов с приделанными к ним железными кольцами, для прикрепления кораблей».

     

    Конечно, «кусты розмаринов» многое скрыли от глаз путешественника. Дальнейшие расчистки позволили открыть основания еще двух храмов, а также т.н. Мегарон, относящийся к 580-570 гг. до н.э. Многие колонны были поставлены на свое место (работы подобного рода начались еще в 1830-х гг.). Но конечно, событием №1 было открытие в 1822-1823 гг. остатков метоп храмов на Акрополе и Восточном Святилище, что внесло более существенный вклад в изучение культуры греческих колоний на Сицилии, чем все археологические изыскания и попытки реставрации, вместе взятые.

   

    А.Д.Чертков начинает осмотр развалин Селинунта тоже с Восточного Святилища. В свою очередь, исторический экскурс в прошлое Селинунта у Черткова как всегда обширен, в то время как описание всё тех же трёх храмов отличается от описания Норова меньшей конкретностью. «Эти храмы, некогда – украшение богатого города, ныне ничто другое, как груды камней. Куски капителей, части колонн, обломки корнизов навалены большими кучами, и никакой искусный зодчий, кажется, не может в нынешнем состоянии этих развалин определить с точностью внутреннего расположения. У первого храма стоит еще одна колонна на своём месте, но всякий обломок, всякий корниз говорит о величии Селинунта. Что касается до наружного вида, то подобно всем храмам Сицилии и Великой Греции, Селинунтские памятники были построены в виде параллелограмма, и судя по сохранившимся остаткам, имели почти столько-же колонн, как храм Сегестский.- Колонны не цельные, а составлены из кусков, положенных один на другой, как и в прочих храмах Сицилии. Большая часть из них гладкие, а некоторые с жолобами. Один из храмов имеет более полутораста шагов в длину, около восьмидесяти в ширину, сдвойным рядом колонн, основания которых можно видеть между развалинами.

    

    Кажется, не все три здания посвящены были богослужению: они так близко находятся один от другого, что трудно понять, по какой причине построены были в одной части города, между тем как в других нет подобных обширных развалин. Может быть, одно из них было портик, куда собирались граждане рассуждать о делах общественных, или базилика, судилище народное, то что Римляне называли курия».
    Как видно, остатки сооружений на Акрополе им вообще не затрагиваются. Может быть, он обошел их вниманием из-за недостатка времени, а может, сделал это сознательно, дабы уделить гораздо больше места в своем рассказе двум знаменитейшим городам Сицилии – Агригенту и Сиракузам.
 
                                                  

АГРИГЕНТ
 
    

    «Если кто-либо, не посетивший Греции, желает ознакомиться с древне-греческим искусством и произведениями высших эпох его процветанния, тот должен посетить Акрагант и Сиракузы. Развалины этих двух сицилийских городов составляют одно целое, потому что взаимно пополняют друг друга. В одном видны остатки храмов и частных домов, в другом – остатки единственной в своем роде крепости, театра и бесчисленное множество гробниц. И над всем этим миром развалин парит гений чисто эллинской красоты, запечатлевающий дивною простотой и величием каждое произведение», - писал в 1875 г. И.В.Цветаев, создатель Московского Музея Изящных Искусств (а попутно ещё и отец поэтессы Марины Цвеаевой), посетивший Сицилию в качестве участника научной конференции, проходившей в Палермо в августе 1875 г.

     

    Действительно, вряд ли какой-либо из городов, основанных греками в Западном Средиземноморье, может претендовать на ту долю славы, которая окружала эти два города. Агригент, основанный около 582 года колонистами из соседнего города Гела, был знаменит крупнейшим дорическим храмом в греческом мире – храмом Зевса Олимпийского (110,35 Х 50,10 м), ныне сохранивший от своей былой грандиозности один цоколь с остатками колонн, поскольку вплоть до XVIII века храм не представлял иного интереса для местных жителей, как только источник строительного материала. В то же время, отношение к памятникам древности не всегда было у сицилийцев чисто утилитарным. Так, в 1401 г. один из итальянских поэтов, а именно – Ремизо Фьорентино, посвятил руинам храма Зевса Олимпийского свои вирши, которые «раскопал» в архиве Джирдженти (как до 1927 г. называся Агригент) все тот же Томмазо Фацелло. От него же мы узнаем дату, когда окончательно рухнули последние три атланта храма Зевса – 9 декабря 1401 г., в результате сильнейшего землетрясения. Работу природного катаклизма довершили, как уже было сказано выше, жители Джирдженти, употребившие части тел гигантов на постройку молов близлежащего порта, оставив потомкам лишь остатки последнего атланта, распростертого ныне под жарким сицилийским солнцем.

     

    Тем не менее, уже в XVIII веке, так же, как и в Сегесте, в Агригенте стали предприниматься попытки «подлатать» дыры, оставленные временем в камнях агригентских храмов. Уже в 1748 г. начались работы по возвращению так называемому храму Конкордии облика языческого святилища; до этого здсь помещалась христианская церковь Святого Георгия, для которой в целле было прорублено 12 аркад. Гёте, посетивший Агргент 25 апреля 1787 г, так отзывается о работе реставраторов:

     

    «Храм Конкордии устоял против многих столетий; стройность архитектуры приближает его к нашим понятиям о красивом и приятном; он относится к храмам Пестума, как образ бога к изображению великана. Не буду жаловаться на то, что недавнее похвальное намерение сохранить эти памятники осуществили столь безвкусным образом, залив отбитые места ослепительно белым гипсом; благодаря этому храм кажется чем-то вроде развалины; а между тем как легко было бы придать гипсу цвет выветрившегося камня. Правда, когда видишь, как легко крошится раковиныйй известняк колонн и стен, удивляешься, что он еще так долго продержался. Но строители, рассчитывая на помощь потомков, приняли свои меры: на колоннах находишь еще остатки тонкой штукатурки, которая должна была ласкать взгляд и в то же время способствовать долговечности».

   

    Среди других немцев, внесших свой вклад в изучение Агригента, следует отметить Лео Кленце (1784-1864), бывшего с 1808 г. придворным архитектором короля Вестфалии, а с 1815-го – короля Баварии. Архитектор, во многом изменивший облик Мюнхена, работал не только в Германии, но и в других странах, в том числе и в Италии. Перу Кленце принадлежт труд, посвященный истории и современному состоянию храма Зевса Олимпийского в Акраганте, или «Храма Гигантов», как его называет сам Кленце (имеются ввиду те атланты, или теламоны, которые поддерживали крышу здания). В своей книге Кленце, член академии Святого Луки в Риме, дает небольшой обзор своих предшественников, в числе которых находится английский ученый В.Уилкинс, по мнению Кленце, не очень удачливый в своих изысканиях (1806-1807 гг). Он упоминает также некоего отца Джузеппе Панкрацци, донесшего до нас первое изображение храмов Агригента.

    

    Среди последующих реставрационных работ следует отметить реконструкцию храма Кастора и Поллукса в 1836 г., в ходе которой были поставлены на свое место четыре колонны этого храма.

   

    Вообще, ограниченный набор источников приводит к тому, что в разных работах, посвященнх памятникам Сицилии, цитируются одни и те же авторы, даже если эти работы принадлежат перу ученых мужей из разных стран, незнакомых друг с другом. Так, А.Д.Чертков, в свою очередь, обращается к тому же «отцу Панкратию» (Джузеппе Панкрацци)., что и Лео Кленце. Опяь же на Фацелло ссылается Чертков когда говорит про храм Зевса Олимпийского, указывая, что «это колоссальное произведение древнего мира, или, по крайней мере, часть его, сохранилась даже до XV века». Единственный современник, на которого ссылается Чертков, это итальянский художник и археолог Г.Полити, чьей заслугой является восстановление одного из атлантов (того самого, единственного уцелевшего) из отдельных найденных им частей. «Некоторые части двух других, -указывает Чертков, - также им найдены, и он намерен приискать остальные. Вероятно, иные навсегда потеряны, потому, что многие путешественники (преимущественно англичане) имеют обыкновение увозить с собою части камней, обломки штукатурки, кусочки мрамора, кирпича и всякую мелочь валяющуюся в развалинах, надписывая на всем этом год, месяц и день своего посещения». Сам Полити был проводником Черткова по развалинам Агригента. Надо сказать, что столь пристальным вниманием со стороны наших авторов, которое они уделяют Агригенту, из всех сицилийских древнегреческих городов могут похвастать только Сиракузы, что вполне объяснимо, учитывая то огромное значение в греческом мире, которое они имели.

   

    Естественно, рассказ Черткова об Агригенте намного полнее и основательнее, чем у Норова, прежде всего это касается истории и топографии города. Нельзя сказать, чтобы топграфический обзор Норова был слишком поверхностным, но он дает его в общих чертах, в то время, как Чертков отдельно останавливается на четырех основных районах Агригента, или «частях»:1) Акрополе; 2) т.н. Рупес Атенеа; 3) Неаполис; 4) «настоящий город, расположенный на скате горы, от нынешнего Джирдженти до моря». Что касается достопамятностей «нынешнего Джирдженти», то все авторы описывают находящийся в соборе Агригента мраморный саркофаг, относящийся к римской эпохе (II в до н.э.), но созданный на основе греческих прототипов V-IV вв. до н.э. Этот саркофаг не обошел вниманием и Гёте, также посетивший главную церковь Джирдженти. «Там находится, - пишет он, - хорошо сохранившийся саркофаг, обращенный в алтарь: Ипполит, сопровождаемый охотниками и лошадьми, которого останавливает кормилица Федры, собираясь передать ему табличку...Мне кажется, что из бараельефов я никогда не видал ничего более прекрасного; к тому же вещь эта в отличной сохранности». Ныне саркофаг находится в музее Собора, так же, как и греческая ваза «значительных размеров и отличной сохранности». Эта ваза побудила Черткова дать пространный комментарий по поводу истории греческих глиняных ваз вообще, отмечая, что «богатейшее собрание этих древностей находится в Музеуме Неаполитанского короля». В свою очередь, Норов останавливается на истории появления в Джирдженти мраморного саркофага. «Полагают, что сей памятник принадлежит к числу тех драгоценностей, кои были присланы сюда Сципионом из Карфагена, по разрушении оного. Иные антикварии, с некоторой правдоподобностью, называют сей саркофаг надгробным памятником изгнанного из Агригента, злобного тирана Финтия, и умерщвленного кабаном, на ловитве близ Карфагена, куда он удалился». «И пристало-ли украшать Христиански храм довольно ненравственною любовию Федры к Ипполиту и изображением самого бога любви, стоящего у ног Федры?»- вопрошает Чертков и тут же сам дает ответ: «Каждый желающий взглянуть на барельефы должен дать “per la buona mano” [на лапу] церковнику, который таким образом в продолжение года набирает порядочную сумму: вот настоящая причина, почему саркофаг будет еще долго стоять, покрытый нечистотою, в темном месте соборной церкви Джирджентской». По свидетельству Норова, саркофаг был превращен в купель и хранился в деревянном футляре.

   

    Агригент отличается от других городов тем, что все храмы его имеют свое название. Действительно, нам известны имена всех богов, коим были посвящены эти храмы и никто ныне, вроде бы, не собирается оспаривать права того или иного жителя Олимпа на обладание каким-либо святилищем. Тем не менее, в пытливый ум А.Д.Черткова нет-нет, да и закрадываются опасения по поводу того, что «все эти названия совершенно произвольны». «Они ничем не доказаны, хотя все путешественники и изыскатели древности их допускают. Большую часть из уцелевших зданий окрестил отец Панкратий, в своем огромном сочинен о Сицилийских древностях. Например, он назвал первый храм Юнониным, потому только, что Плиний и Аристотель упоминают о храме, посвященном этой богине в Агригенте, по случаю картины, рисованной для него Зевкисом и изображавшей Юнону. Но называемый ныне храмом Юноны, действительно ли тот самый, о котором говорят Плиний и Аристотель, или он находился в другой части города? Этого еще никто исторически не мог доказать».

       

    Надо сказать, что и у Норова, и у Черткова существовали вполне обоснованные сомнения в «истинном наименовании» храма Согласия (или Конкордии), ибо римская надпись, выбитая на мраморной доске, найденной в храме, имеет отдаленное отношение к сооружению, построенному задолго до прихода в эти края римских легионеров. «Возможно ли, чтобы жители греческого города сделали надпись на языке, чуждом их гражданам и о предмете, касавшемся двух греческих городов?» - недоумевает Чертков и заключает, что «латинская надпись и греческий дорический храм..., - две разнородные идеи». Такого же мнения придерживается и Авраамий Норов, отмечая, что «храм сей принадлежит векам Греческих колоний, когда Сицилия не имела ни консулов, ни проконсулов Римских, и употребляла Греческий, а не Латинский язык».

    

    Как бы то ни было, в современной литературе употребляются выражения типа «так называемый хра Конкордии», «так называемый храм Юноны Лацинии» и т.д. Относительно «Конкордии» надо отметить, чо наши авторы оказались абсолютно правы в своих сомнениях; прежнее обозначение «т.н. храма Конкордии» ныне окончательно признано ошибочным, хотя называть его так никто не запрещает, тем более, что «Конкордия» звучит более романтично и поэтично, чем буквенные селинунтские обозначения. Единственный памятник, который можно идентифицировать на все сто процентов – всё то же храм Зевса Олимпийского, бывшего «одним из удивительнейших в мире» по мнению Норова, конечно же, вытекающего з суждений более древних авторов. Конечно, утверждение, что «двадцать два столетия, тяготеющие на нём, едва ли могли разрушить исполинскуй груду его» кажется спорным, учитывая то, что от храма остались одни руины. Интересно, что описывая храм, Авраамий Норов ссылается опять же на того самого поэта, стихи которого обнаружил Фацелло и которого так любили припоминать и Чертков, и Кленце. «Рассматривая обломки сих колоссальных колонн, корнизов, архитравов, капителей, и чрезмерные пропорции существующего основания, - не должно удивляться, что потомство приписало построение онаго Гигантам; по сие время называют храм сей: Palazzo de Giganti. Диодор определяет длину его в 340 греческих футов; ширину (без всякого сомнения, по ошибке переписчиков) в 60 футов, вместо 160 ф. на самом деле существующих; высоту без карнизов, в 102 фута. Колонны сего храма, пишет он, были вделаны в стены, представляя снаружи полукружие имеющее 20 Гр.ф. в объеме, а внутри, пиластры, имеющие 12 Гр.ф. в ширину; и так, сия последняя мера составляет диаметр полного круга имеющего около 40 Гр.ф. в объеме. Тот же историк, весьма справедливо говорит, что человек может поместиться всею спиною в разные впадины колонн; я сам проверял истину его слов. На фронтонах были изображены барельефами, изящной красоты, бой Гигантов противу богов и разрушение Иллиона. Первый предмет подал, может быть, повод назвать это здание храмом Гигантов, и даже приписать, им самим, сооружение онаго. Жаль, что ничего не сохранилось от сих барельефов, коих красота, как говорит Диодор, была необыкновенная. Статуи Фидия и Алкмена украшали внутренность храма; крыша его не была докончена, когда возгорелась война с Карфеганцами, - и за сим последовало его разрушение. Не смотря на странный беспорядок сих развалин, оне исполнены удивительного величия и воображение строит на них ужасный колосс... Остатки сего великолепного памятника древности могли бы долго еще, в лучшей целости, удивлять путешественников, но варварское правление сего острова в начале XVII века разрушило последние следы стен, употребив огромные камни оных на построение молы в пристани Джирдженти!!! Фацелло говорит, что конечное разрушение храма Юпитера Олимпийского последовало 1401 года, в декабре, от небрежения правительства к сему дивному зданию; присем выписывает он сочиненные на этот случай Латинские стихи, которые доказывают, что колоссальные статуи Гигантов поддерживали тяжесть наддверного фронтона».

     

    Думаю, не стоит цитировать подряд все свидетельства Норова и Черткова о достопримечательностях Агригента, ибо для этого существуют, собственно, их книги, которые можно взять и почитать. Отмечу только, что помимо подлинности названий тех или иных храмов, Черткова занимал еще вопрос о местонахождении гробницы агригентского тирана Ферона, «управлявшего так мудро Агригентом, что граждане, как говорит предание, воздвигли ему памятник. Эта четвероугольная башня примечательна еще тем, что ея колонны ионического ордена. Отсюда заключают, что она построена после дорических храмов Сицилии. Диодор, описывая осаду Агригента Карфагенянами, упоминает действительно о надгробном памятнике Ферона, но говорит, что он был величины необыкновенной, а как до нас дошедшая башня не согласна с этим описанием и не имеет надписи, то мы в праве сомневаться в названии ей данном. Некоторые даже полагают, что это здание есть ничто иное, как памятник одного из коней, победителей на ристалищах». В числе этих «некоторых» Чертков упоминает князя Бискари, д’Орвиля и Мюнтера; таким образом, он был ни в коем случае не одинок в своих сомнениях.
      Они одолевали и Авраамия Норова, которого Чертков не упомянул в качестве своего предшественника. «Полагают, что этот памятник, состоящий теперь из двух четыресторонних этажей, имел некогда пирамидальный верх; высота здания, в нынешнем виде, состоит из 24 футов (без стилобата, который засыпан землею); первый этах образован просто из больших тесаных камней; но второй, Ионического ордена, - имеет по одной колонне по углам. Сверх того, посреди каждой стены находится фальшивая дверь суженная к верху.

   

    По свидетельству Диодора и Полибия, из множества надгробных памятников, находившихся в сем месте, одна гробница Терона сохранилась по взятии Агригента Карфагенцами под предводительством Аннибала и Амилькара: в то время,  как воины были заняты разрушением гробниц, для того чтобы камнями оных завалить рвы города, молния ударила в памятник Терона и удержала суеверных Карфагенцев от прикосновения к нему; их страх усугубился, когда вслед за сим моровое поветрие опустошило армию и похитило у них Аннибала. Чтобы укротить гнев богов, Амилькар принес в жертву Сатурну одного младенца и побросал в море несколько жрецов и жертв.

    

    Полибий назначает место Тероновой гробнице почти там же, где находится теперь помянутый памятник; но не смотря на многие правдоподобности, он служит камнем преткновения для антикваров. Некоторые из них утверждают подлинность его, а другие несогласны в том; так что иные называют сие здание гробницею лошади, ибо известно, что Агригентяне воздвигали сии животным, равно как и птицам, великолепные памятники. Читая Полибия, который помещает сию гробницу противу храма Геркулесова, можно признать за ту самую, видимую ныне; но читая Диодора, который описывая вышесказанное происшествие, называет сей памятник огромным, тогда как оный весьма не велик, - начинаются сомнения». И к огромному сожалению, они и здесь оказались правы. Гробница Ферона заслужила-таки в конце концов «звания» «так называемой». Современные историки однозначно относят постройку этого сооружения к 1 веку до Рождества Христова. Естественно, сам Ферон (Терон), правивший Агригентом в 488-473 гг. до н.э., не мог дожить до такого позднего времени. «Так называемая гробница Ферона» представляет собою типичный героон «греко-азиатского» типа с четырьмя маленькими «слепыми» порталами и четырьмя ионическими колоннами, на которые также указал Чертков как несоответсвующие требованиям дорической архитектуры, современной Ферону. Так, скептический ум Норова и Черткова развеял еще один из мифов, окружавших развалины Агригента.
 
 

СИРАКУЗЫ
 
     

    Как уже было сказано, Сиракузы явлются городом, которому Норов и Чертков уделили в своих книгах больше всго места, наряду с Агригентом, из всех древнегреческих городов Сицилии. История Сиракуз на протяжении долгого времени была, по существу, историей Сицилии вообще. Понятно почему у всех путешественников, посещавших этот город, в рассказах проскальзывает явная горечь по поводу того, что от былого величия Сиракуз мало что осталось. «Тому, кто не любит воспоминаний и не чувствует их нерасторжимой связи с картинами гор и моря, придется разочароваться в Сиракузах», - пишет Павел Муратов. «От всего, что было выстроено на обширном плоскогорье, от Эпиполи, Тихи, Акрадины, не осталось,как по слову Библии, камня на камне».

    

    Действительно, из древнегреческих памятников в Сиракузах сохранился хорошо только театр, бывший в свое время крупнейшим на всём острове. Несмотр на то, что первая сцена для театральных представлений была здесь установлена еще в VI веке до н.э., современные размеры театр приобрел только в 230 г. до н.э. при Гиероне II, что послужило причиной того, что театр получил его имя. В новейшее время сиракузяне без особого почтения относились к памяти предков, выстроив на развалинах театра хозяйственные постройки; при этом, если Норов говорит об одной мельнице, то Чертков говорит уже о двух. Описывая современное ему состояние театра, Авраамий Норов пишет, что «утупы оного и всё поприще хорошо сохранились, но поросли кустами, мхом и плющём. Просениум был разрушен в царствование Карла V-го, для крепостных построений. Можно еще различить окружную стену, называемую подиум, - равно как и входы или ванитории...Теперь, на одной половине сего театра, на самых уступах, утверждена водяная мельница, действующая посредством водопровода (сарацинского построения) направленного на предместия Тихи [ район Сиракуз ]». На хорошую сохранность театра указывает А.Д.Чертков. Он считает, что театр так хорошо сохранился потому, что «вся его окружность, места, где сидели зрители, корридоры, входы и выходы (ванитории), - все это выделано из известкового кряжа, составляющего горнокаменную породу, на которой были построены Сиракузы». Тем не менее, он не упускает из виду те потери, которые понес театр от времени. «Сцена более не существует: камни, из которых она была построена, употреблены при Карле V на сооружение крепостных бастионов в новых Стракузах. Театр так велик, что две каменные мельницы построены в XVI веке, в его внутренности, на ручье тут же протекающем: для этого разобрана была также часть здания и камни употреблены на постройку. Вода, падая с возвышений и протекая по остаткам театра, разрушает его ежедневно, и сглаживает навсегда надписи, еще сохранившиеся». Далее следует интересное сообщение, что «под театром находится подземелье: оно могло служить для помещения машин и других принадлежностей сценических, и тем правдоподобнее, что такие же точно под землею вырытые помещения существуют и под театрами в Геркулануме и Помпее». «Сохранился также точно под землею вырытые помещения существуют и под театрами в Геркулануме и Помпее. Сохранился также подземный канал, идущий под местами, на которых сидели зрители». Чертков ссылается на Ландолину и Каподьечи, когда предполагает, что «некоторые из мест, ближайших к оркестру  сцене, были обделаны мрамором».

    

    Здесь надо сделать отступление и остановиться на этих двух персонажах сиракузской истории. Дело в том, что к моменту приезда наших путешественников в Сиракузы, этот город имел уже собственную «археологическую школу», естественно, в очень узком, локальном понимании. Итоги многолетней работы этой школы подвел в своем двухомнике Джузеппе Мария Каподьечи, главный антиквар Сиракуз, как значилось на титульном листе его книги. Извечная бедность государства Неаполитанского отразилась на качестве полиграфии этого капитального труда, что, однако, не уменьшает его значения как своеобразной энциклопедии сиракузских древностей. У Черткова имеется прямое указание на то, что он, по крайней мере, держал оную книгу в руках. Говоря о маленьком музее, принадлежащем Джузеппе Каподьечи, он отзывается несколько насмешливо и о самом музее, и об его собирателе. «Маленький музей, принадлежащий Г-ну Каподьечи, состоит из раковин, камешков, гравюр, шпаг, Еврейского молитвенника, одной Латинской рукописи, образов дурной кисти, нескольких монет и множества ламп всех возможных форм, найденных в гробницах Сиракузских. Каподьечи называет себя «Антикваром и пастором Аретузским», и считает годы не от Рождества Христова, как все мы грешные, а от начала Олимпиад...».

     

    Сиракузский археолог Саверио Ландолина знаменит тем, что сделал в начале 1804 года находку, ставшую самой значительной за всю историю раскопок в Сиракузах. Действительно, почти полное отсутствие какого-либо существенного культурного слоя в Сиракузах сделало очень редкими мало-мальски значительные находки, за исключением разве что монет,  которыми так славен Национальный Музей Сиракуз. Такое же положение сохранялось и далее, на что обратил внимание П.Муратов девяносто лет спустя после путешествий Норова и Черткова. Поэтому находка в Акрадине (район древних Сиракуз) Ландалиной статуи Афродиты Анадриомены, названной Норовым «палладиумом сего города, и можно сказать, всей Сицилии», имело непреходящее значение. Современный город Сиракузы, древнейшая часть которого лежит на острове Ортиджа, соединенном ныне дамбой с «материком», поглотил всё, что осталось от Сиракуз греческих, причем сделал это настолько бесцеремонно, что путешественникам – любителям древностей приходилось буквально выскивать малейшие следы древней архитектуры среди более поздних построек.

   

    «Мы направились к храму Минервы, который, как мне говорили, хорошо сохранен; я воображал его в виде храмов Агригента или Сегеста; но как я удивился, когда, приближаясь к здешней соборной церкви, мне сказали: вот храм Минервы!» - пишет Авраамий Норов. «Я с чрезвычайным вниманием устремил взоры на новый двух-этажный фронтон с красивою коллонадой, - и напрасно искал в нём храма Минервы; но зайдя с боковой стороны здания, увидел целый ряд великолепных колонн самого древнего Дорического ордена, заключенный в толстой стене, составляющей длину собора. Однако, новые варвары не могли совершенно закрыть сии необычайной толщины колонны, коих малая часть видна снаружи и снутри собора; Пронаон и Постикон хорошо сбереглись; замечательно, что колонны их имеют пьедесталы, меж тем, как боковые лишены оных; все они украшены полосною резьбою и составлены из огромных кусков, связанных бз извести. Цицерон и другие Писталеи сохранили нам в своих творениях описание великолепия сего храма».

   

    Действительно, собор Святой Марии в Колоннах (Санта Мария делле Колонне) поглотил в 7 веке греческий храм Афины; колонны этого храма наложили явный отпечаток на название христианской церкви. Надо сказать, что отчасти этот факт послужил на пользу самим колоннам, которые уцелели от перипетий времени и дошли до нас в полной сохранности, что отмечает также Чертков: «Храм Минервии и теперь почти таков же, каков был в древности: все его дорические колонны с полными капителями стоят и ныне на своих метсах. Пролеты, между колоннами бывшие, заделаны сплошною стеною, в которой пробиты окна, и таким образом всё это здание обращено в католическую Соборную церковь новых Сиракуз. Внешний вид (включая верха, входа и новых стен, между древними колоннами) совершенно сходен со всеми дорическими храмами Сицилии и Великой Греции. Внутренние стены Храма Минервы украшены были, говорит Цицерон, картинами, зображавшими сражения конницы Сиракузской, в царствование Агафокла. Эта живопись, прибавляет Туллий, превосходила своим изяществом все тогда известные произведения Греческих художников, и Сиракузяне с гордостию показывали ее чужестранцам. Веррес похитил не только эти, но еще двадцать семь других прекрасных картин, представлявших изображения царей Сиракузских, и также находившихся в храме Минервином. Двери этого здания покрыты были рельефными изображениями из слоновой кости и золота, представлявшими исторические происшествия, и один из бараельефов изображал Медузину голову и почитался чудом искусства: всё это было взято также Верресом. – Ортигия соединялась посредством моста с Акрадиною, а стена с башнями, окружавшая её, была так крепка, что Дионисий младший, в продолжении десяти лет, защищал остров от всех нападений граждан, занимавших остальные части Сиракуз.»

    

    Остатки другого сиракузского храма, который Цицерон относил к примечательнейшим и богатейшим в городе, и к величайшим в мире, также были поглощены городом. «Пиндар называет его храмом Дианы Алфейской. Середина храма состояла из ротонды, окруженной колоннадою и увенчанной куполом. Сооружение оного приписывают тому времени, когда Сицилия была освобождена, как говорят, самою Дианою от морового поветрия». И где же находятся остатки великолепного храма? «Ва покажут две огромные колонны сего здания, но и те, увы! заделаны в стенах одного частного дома, на улице, называемой Виа Резалиба. Я не понимал, что со мной делают, когда, для того, чтоб видеть остатки храма, меня вели во второй этаж сего дома; но как увеличилось моё недоумение, когда хозяин подвел меня к неопрятному шкафу или буфету; он раскрыл двери оного, и я увидел закопченный очаг; я всё ещё не понимал этой загадки; - но что ж вы думаете? Этот самый закопченный очаг утвержден был между двумя вершинами величайших колонн, украшенных капителями удивительной работы, но столь покрытых сажей, что едва можно было разглядеть превосходную резьбу оных». «Многие путешественники и ученые, - пишет Чертков, - по этим двум кускам колонн строили, разумеется, в своем воображении, целый храм Дианин, в том виде, как он существовал в древние времена; полагали даже, что он был самый древний в Сицилии и Италии, что выстроен до прибытия первой Греческой колонии». Чертков при этом перечисляет тех, кто высказывал подобные смелые предположения: Денон, Бартельо, Мюнтер, Штольберг и, естественно, Каподьечи, который и без этого имел склонность к преувеличениям, вытекающую, по всей видимости, из чувства патриотизма (так, он поместил в Сиракузский театр аж 40000 зрителей, в то время, когда его ступени могли разместить едва ли 15000). Чертков, в свою очередь, замечает, что «самая обширная ученость не может, кажется, оправдать подобных предположений, и страсть к древностям, как и всякая другая страсть, заводит ученых очень часто за пределы здравого смысла».

   

    Одновременно с этим, А.Норов уделяет довольно большое внимание другому памятнику Сиракуз – находящемуся на территории Акрадины храму Юпитера, или Зевса Олимпийского (Олимпейон). От 46-ти колонн храма, выстроенного в VI веке до н.э., остались только две. «Как печален вид сих двух обломанных, но величественных Дорических колонн! Кругом всё мертво; лишь одно карубовое дерево, прислонясь к колонне, более потерпевшей, - как бы защищиет её от времени и от людей. Это ли храм первого из богов, чей жертвенник не переставал куриться, куда приходили с трепетом читать судьбы царств? – Здесь было великолепное изваяние Зевса Олимпийского, прозванного Уриос, т.е. «деятель ветров»; его-то из чистого золота мантию променял Гиерон I-й на льняную, сказав,  что золотая слишком холодна для зимы и тяжела для лета. Здесь хранились завоеванные у Галлов оружия, дар Римского Сената Гиерону П-му. Храм сей, одно из древнейших зданий греков, современное Гимерийской и Фермопильской битвам, господствовал над большим портом и находился против самого пролива, покровительствуя выходу кораблей в море и возврату их в гавань».

  

    «Сколько б изящных памятников художества можно было извлечь из праха падших Сиракуз, если б Правительство обратило некоторое внимание на сии места, где процветали вторые Афины, обогатившие Рим своими статуями и утонченнною роскошью искусства!» - восклицает Норов. Действительно, Сиракузы одними из последних привлекли внимание археологов и реставраторов (наиболее крупные изыскания и реставрационные работы были проведены только в начале нынешнего века), что находит объяснение, если принять во внимание то обстоятельство, что территория древних Сиракуз, как уже было сказано выше, была более интенсивно освоена человеком позднейших времен , чем территория Селинунта, Агригента и, тем более, Сегеста. Тем не менее, какие-то видимые следы древности еще оставались, так сказать, «на поверхности», и их еще можно было «потрогать руками», что дало возможность А.Д.Черткову засвидетельствовать, что «в разных местах города можно еще увидеть много колонн гранитных и мраморных, лежащих без употребления. Это остатки древних храмов, портиков, великолепных зданий. И сколько же употреблено из числа их на украшение церквей, монастырей! Сколько разбито, расхищено частными людьми и иностранцами.»

   

    Интересно, что если Черткову эти «остатки» еще то и дело встречались, то И.Цветаев, приехавший в Сиракузы спустя почти полстолетия, рисует столь же печальную картину, что и Муратов впоследствии. Время выровняло все шероховатости, оставленные античностью на древней земле Сиракуз. «Город живых исчез почти без всяких следов», - пишет Цветаев. «Тщетно по целым часам будешь ходить по пустынным полям и искать остатков храмов и публичных зданий. От них не уцелело и камня. Глаз встречает только одну каменистую степь. Не знающий даже не догадается, что ходит по исторической почве. Цицерон оставил нам прекрасное описание города в римскую эпоху: ни одно из зданий, им упоминаемых, ни храмы, ни дворец преторов, ни пританей, ни курия, ни гимназия не существуют. Исчезновение непонятное, необъяснимое! Пусть говорят, что материалы древних Сиракуз пошли на построение разных соседних городов и крепостей, сооруженных Карлом V на острове Ортигия; но что город, для сооружения которого были изсечены громадные латомии, поражающие каждого посетителя Сракуз, не оставил о себе даже фундаментов главнейших зданий – истинно непонятно. В других местах есть надежда найти развалины древних зданий под поверхностью земли. В Сиракузах и этой надежды не может быть: утес, на котором построен был город, лежит теперь обнаженный под открытым небом, и на нем неи камня на камне».

   

    То, что главная достопримечательность – «палладиум» - Сиракуз скрыта от палящих лучей сицилийского солнца в тесных залах Сиракузского Музеума, незаметно подводит нас к обзору музейных и частных собраний Сицилии, которому авторы уделяют не меньшее внимание, чем развалинам древних городов
 
 

МУЗЕЙНЫЕ СОБРАНИЯ СИЦИЛИИ
 
   

    Есть определенное сходство между музеями Юга Италии, о которых пойдет речь ниже, и музеями Юга России (Керченским, Феодосийским и Одесским), о которых мы уже говорили. И те, и другие основную и наиболее ценную часть своих фондов комплектовали за счёт местного, а не привозного материала. Прежде всего, это касается материала археологического. По своей сути, эти музеи являлись не только хранилищем добытых при раскопках древностей, но и научными центрами по изучению «прилегающих территорий». И если научно-исследовательская функция наиболее ранних по времени возникновения (XVIII в.) итальянских музеев являлась, скажем так, «приобретенной», то южно-русские музеи изначально задумывались именно а качестве центров целенаправленного изучения близлежащих древностей Прчерноморья.

   

    Прообразом для этого мог служить, и служил, Королевский Музей Неаполя, основанный в 1738 году всё тем же «королём-археологом» Карлом Бурбоном в самый разгар ракопок в Геркулануме. Надо сказать, что ни музей Палермо, ни музей Сиракуз, не смогли достигнуть того значения, которое имеет музей Неаполитанский для истории изучения античности, не только потому, что были созданы позднее, чем музей в Неаполе, но прежде всего потому, что некоторая отдаленность от столицы королевства и «обделенность» Высочайшим вниманием привели к тому, что дело собирательства и подчас крайне по-дилетантски производимых раскопок оказалось в частных руках либо местных одиночек-энтузиастов, либо богатых меценатов, типа князя Бискари. Производимые на более высоком уровне изыскания под руководством более искушенных немецких и английских археологов приводили, отчасти, к тому, что многие находки оседали в шкафах германских или английских музеев или у частных коллекционеров этих стран, не говоря уже о том, что куда больше материала извлекалось из земли и уходило в частные руки благодаря «нелегальным» любителям древностей, да и просто местным жителям.  Такое же положение сохранялось и после упорядочения проведения археологических работ правительством Италии в 1860-х годах. Вот что пишет И.Цветаев, посетивший Джирдженти в марте 1878 года по поводу расхищения некрополя Агригента: «На запад от города живых простирался некрополь или «город мёртвых», имевший весьма значительные размеры. Множество художественных сокровищ хранят недра земли в этом месте. Одно высшее духовное лицо семь лет производило раскопки в некрополе Акраганта, и собрание ваз, здесь найденных, продано покойному Людвигу, королю Баварскому, для Мюнхенского музея. Именно гробницы Акраганта очень богаты превосходными вазами, обыкновенно называемыми этрусскими. Говорят, что в Джирдженти нет богатого дома, который не имел бы древностей, найденных в этих гробницах. Редкий случай к открытию множества новых гробниц представился недавно. По некрополю проводили железную дорогу. Пять месяцев работали рабочие, пока до правительственных лиц не дошли слухи, что рабочие продают тайком множество вещей, открытых в гробницах. Приставили надсмотрщиков за раскопками, но так как им не назначили жалования, то они были заодно с находчиками и помогали им сбывать найденное. В Джирдженти рассказывают, что множество вещей раскуплено иностранцами-путешественниками и своими; в городской музей поступила только весьма незначительная часть. Говорят, о каком-то коне из золота, весившем два фунта. Вероятно, это был портрет одного из коней-победителей на скачках, которым так гордились Акрагантцы. Я сам видел большую расписную вазу превосходной сохранности, которая могла бы служить украшением любому музею. Всего более жаль, что эти раскопки пропали без всякой пользы для науки: никто не записал ни числа открытых гробниц, ни особенностей погребальных обрядов жителей Акраганта, ни даже в каком порядке были найдены вещи, и драгоценные факты потеряны безвозвратно. Это равнодушие местных ученых изумительно».

   

    Характерно, что за полсотни лет до этого Чертков наблюдал аналогичную картину (можно себе представить, сколько кладоискатели успели «нарыть» за прошедшие пятьдесят лет!). «Без позволения начальства никто не может отрывать древности, сокрытые в земле, а если получит на это согласие, то должен из числа всего найденного, драгоценнейшие вещи отдать в распоряжение наместника. Так вам, по крайней мере, рассказывали в Джирдженти. Само правительство никогда не предпринимает подобных изысканий, а из этого и происходит, что случайно найденные древности немедленно и тайно продаются иностранцам, а золотые и серебряные пееливаются в слитки. Таким образом, Сицилия лишается безвозвратно принадлежащих ей сокровищ древнего мира, а ученая Европа теряет навсегда многие произведения, могущие объяснить Нумисматикуи нравы Греков Сицилийских» (Чертков).

  

    О дальнейшем развитии итальянской археологии поговорим позднее, а пока что остановимся на тех музейных и частных собраниях, которые описали за время своих поездок по Сицилии русские путешественники.

   

    Надо сразу оговориться, что музеи эти отнюдь не приводили авторов в восторг. Состав и состояние музейных коллекций, а также условия хранения оценивались ими в большинстве случаев весьма критически. Несомненно, в числе факторов, влиявших на их восприятие сицилийских музеев, выделялось то обстоятельство, что традиционный путь русских путешественников на Сицилию пролегал непременно через Неаполь, откуда они отправлялись на корабле в Палермо. Естественно, ни один из них не мог обойти своим вниманием Королевский музей в Неаполе, к тому времени имевший почти вековую историю и, разумеется, более обширный, нежели скромные, «одно-двухкомнатные» сицилийские музеи. О реальном значении Неаполитанского Музея красноречивее всего свидетельствует то место в повествовании Черткова, где он говорит о саркофаге из собора Джирдженти, бывшего, по его словам, «единственным по своей изящной работе» во всей Сицилии. «Угол собора, где помещен саркофаг, довольно темен и следовательно не позволяет хорошо рассмотреть всех подробностей изображения. Не лучше ли было бы перевести его в Неаполь и поставить в Королевский Музей, как в настоящее хранилище древностей?»

   

    Почти все сицилийские музеи носили характер «комплексного музея», или музея «краеведческого» в нашем обыденном понимании, когда «в одну кучу» сваливались керамика, старинные книги, произведения живописи и скульптуры, оружие, а также нумизматический материал и даже, как ни странно, минералы. Короче, «каждой твари по паре». Типичный пример такого музея представлял собою уже упоминавшийся частный музей Джузеппе Каподьечи в Сиракузах.

   

    Вообще, книги Норова и Черткова отличаются тем, что в них представлена длинная череда местных коллекционеров. То внимание, которое авторы уделяют их собраниям, вполне объяснимо, если учитывать, что они сами являлись страстными собирателями, и при посещении того или  иного собрания преследовали и свои личные интересы, один – как нумизмат, другой – как собиратель рукописей, что не исключало возможности «приискать» что-нибудь из керамики, как, к примеру, А.Чертков, когда он в Джирдженти покупает несколько ваз «с изображениями», которые «находят также в Греции, у нас в Крыму и в окрестностях Одессы». Для ваз заказываются Чертковым «особые ящики», дабы через Мессину отправить их водою в Россию. Нет никаких сомнений в том, что путешествие по Сицилии пополнило и нумизматическое собрание А.Норова. В поисках рукописей А.Чертков направляется также в монастыри, библиотеки и архивы.

   

    В Палермо наши авторы отметили своим поесещением так называемый «Иезуитский», или «Университетский» музей (в 1822 г. он был ещё «Иезуитским», в а 1823 г. он перешел в ведение Университета Палермо, основанного также иезуитами, да и «заправлять» им продолжали монахи иезуитского ордена, коему принадлежала честь быть «отцом-основателем» знаменитого селинунтскими метопами Национального музея Палермо). «В музее Иезуитском можно видеть собрание древностей, найденных по большей части в Палермо и ее окрестностях; главное богатство Музеума состоит в медалях и глияняных сосудах», - пишет А.С.Норов. В свою очередь, А.Д.Чертков даёт обстоятельный обзор предметов, представленных в музее. «Так называемый «Музей Университетский» не заслуживает этого имени: он состоит единственно из нескольких дурных картин, отломков статуй и гипсовых слепков. Книги, составляющие библиотеку, находящуюся под надзором Иезуитов, большей частию, одного богословскаго содержания. Библиотекарь, в числе других редких, по его мнению, книг, показал нам и одну русскую, именно: «Лексикон Русско-Немецкий, напечатанный в 1731 г. с Санкт-Петербурге». Тут же находится собрание древностей, состоящее из ваз, ламп, Сицилийских и пунических монет, статуй, бюстов и проч. Между последними примечательнейший есть гермес Сарданапала, весьма хорошего стиля. Иезуиты имеют ещё собрание минералов и раковин: первые ни что иное, как куски лав и отломки мраморов Сицилийских, сваленные в кучу и конечно разве годные только на устроение давно предполагаемого шоссе в окрестностях Палермо. Что же касается до раковин, то Иезуит, показывавший нам их, сказал с ученою гордостию, что они расположены по новой, им самим изобретенной системе, по цветам и их оттенкам, и что эта новая кдассификация, приятная для глаз, весьма нравится почтенным его Палермским согражданам». Интересно, что Чертков не называет в числе экспонатов метопы Селинунта, которые, очевидно, ещё находились в самом Селинунте и не были перевезены в Палермо.

   

    Скептическое отношение, проявленное к «Музею Университетскому», Чертков распространяет и на музей монастыря Свяого Мартина, расположенного примерно в 12 километрах от Палермо, куда завело Черткова не только любопытство, но и предположение о существовании здесь некой рукописи «в виде свитка, на Болгарском языке». Чертков, по его собственному признанию «пересмотрел все сохраняемые в библиотеке свитки и не нашел ни одного Слаянского, да и сам библиотекарь уверяд меня, что находятся рукописи только Латинские, Арабские и Греческие». «Может быть, - предполагает Чертков, - какая-нибудь из последних, писанная в VIII или IX веке была принята за Слаянскую, потому что Греческие рукописи этих веков имеют большое сходство в буквах с Славянскими».

   

    «Из библиотеки пошли мы в музей, существующий с 1744 года и расположенный в пяти нечистых и довольно темных комнатах нижнего этажа.Они так наполнены всякою всячиною, что с трудом мы могли пробраться через них, а тем менее осмотреть что либо подробно. Это род кладовой, в которую монахи собрали всё, что они выпрашивали у палермских жителей. Тут спокойно лежат пылью покрытые отломки статуй, куски битой фаянсовой посуды, чайники и чашки Китайского фарфора, запачканныя гравюры и картины, старые образа, турьи рога, черепы и кости человеческие, несколько минералов, раковин, чучел четвероногих и змей, маленькие бронзовые идолы, найденные в Сицилии, и небольшое собрание Греко-Сицилийских глиняных ваз. Из числа последних заслуживает внимания некоторые, и в особенности одна, объясненная каноником Блази, прмечательна по изображениям, на ней находящимся. Наконец, в заключение всего, нам показали две куклы в рост человеческий, имеющия лица вылитые из воску и платье сделанное из маленьких разноцветных раковин. Одну из них монах, наш путеводитель по этому ученому лабиринту, назвал Марию Терезиею: другую же, имевшую огромную чалму на голове, величал именем нашей Императрицы Екатерины Великой!»

   

    По результатам своего посещения монастырского музея А.Чертков выносит нелицеприятный вердикт всем музеям острова вообще. «И так вот тот славный музей Палермо, так нам расхваленный! По этому образчику можешь иметь полную идею и о прочих Сицилийских музеях, хотя и не так известных, но совершенно с ним сходных, и следовательно вывести на досуге довольно невыгодное заключение о состоянии наук в Сицилии. Вообще во всех здешних ученых собраниях этого рода, произведения Естественной Истории и остатки древностей бывают всегда неразлучно смешаны и притом так завалены посторонними, ни малейшей цены не имеющими вещицами, что с величайшим трудом только, можно отыскать один или два действительно изящные предмета, между тысячами безделок».

   

    На отсутствие систематизации музейных предметов в музеях Сицилии указывает и А.С.Норов. Это касалось и музея при монастыре Святого Бенедикта в Катании, так же, как и монастырь Иезуитов в Палермо, обладавшем с 1444 года собственным университетом. Отмечая, что музей при аббатстве довольно богатый, Норов добавляет, что «желательно, чтобы оный был распределен методически». А.Д.Черткова знакомство с Бенедиктинским музеем побуждает к определенным обобщениям: «Так как в Сицилии слово Музей означает всегда хранилище предметов, выходящих из обыкновенного круга жизни полуобразованного человека, то и в Бенедиктинском собрании можно найти всякую всячину, даже восковые и фарфороые куклы». В то же время, Чертков признаёт, что «...любитель древности тут увидит также много хороших глиняных ваз с рисунками, несколько барельефов, надписей, статуй, и целый ряд древностей, называемых в Сицилии “anticaglia” т.е. ламп, статуек, домашней посуды, приборов медных и глиняных: всё это остатки от жизни Греков и Римлян. Бенедиктинцы имеют и собрание картин: наш чичероне-монах величал их громогласно именами Спаньолетто, Рубенса, Гвидо Рени, Веронеза, Гверчино и даже Рафаэля. Наконец, в церкви показали нам один из гвоздей, которыми пригвожден был ко кресту Иисус Христос, и, по словам монаха, именно от правой руки Спасителя».

   

    Конечно, не все сицилийские собрания древностей заслужили негативную оценку наших путешественников. Одним из таких исключений стал «Музеум Князя Бискари» в Катании. Это «истинное сокровище Археологии», по выражению А.С.Норова, созданное незадолго до его приезда сицилийским меценатом, занимает достойное место в повествовании обоих авторов, при этом А.Д.Чертков не разделяет восторженной оценки Музеума, данной Норовым. «Музей Кн. Бискари расположен в двух галереях и нескольких комнатах. Тут находится много достойного примечания: древния статуи, бюсты, бронзовые идолы, лампы и всякого рода древности. Но и этот, первый в Сицилии музей, должен был покориться общему правилу острова, собирать всё достойное и не стоющее внимания, под одну крышу. Довольно странно видеть подле древней статуи хорошего стиля – пару изломанных ружей, подле Этрусской вазы – старыя игральные карты, у гранита испещреннаго иероглифами – нынешния Сицилийские одеяния, башмаки, лодку; близ древнего барельефа – полусгнившего уродца в спирте».

    

    Тем не менее, Чертков вынужден признать несомненное первенство этого музея над всеми остальными музеями острова. «Из каталога, напечатанного аббатом Сестини в 1787 году, видно, что Кн. Бискари тогда имел 50 статуй, 70 бюстов, 50 голов без туловища, 300 надписей (и в том числе 40 греческих), 840 ваз Сицилийских и Греко-Итальянских, 1500 монет Сицилийских и более 6000 Греческих и Римских, не упоминая о множестве ламп, древней посуды, небольших идолах и прочих древностях из бронзы и глины. Кажется, никто из частных людей в Италии не имел такого богатого собрания древностей: всё это, большею частию, найдено в Сицилии; но некоторые куплены Кн. Бискари в других частях Италии».

   

    Вот что пишет Авраамий Норов о самом музее и его коллекциях: «Музеум Князя Бискари доставил мне большое удовольствие и удовлетворел моё любопытство во многих отношениях. Это истинное сокровище Археологии. При входе в музеум находится четверосторонний портик, наполненный обломками колонн, капителей, архитравов, фронтонов, надгробных камней, статуй, коих руки, ноги, туловища и головы разсеяны методически. Внутренность здания разделена на галлереи, из коих каждая имеет своё назначение. Здесь ряды статуй, там вазы и лампы; далее шкафы с монетами, собрание одежд и оружий средних веков и проч.»

   

    «Первый и единственный, по высокой красоте своей, предмет, на коем останавливается взор, - есть колоссальный торс, найденный в просениуме театра», - пишет Норов, по мнению которого «сей изящнейший остаток искусства Греков ничем не уступает столь знаменитому торсу Ватикана, над коим Микель-Анджело изучивал пропорции человеческого тела». «Не должно оставить без внимания, - продолжает Норов, - в сем музее, одну Венеру и Геркулеса, хотя и кроме их много есть там отличных статуй Греческого резца». О некоторых из них можно узнать из рассказа Черткова: «Из статуй примечательны: Геркулес, спящий Амур, несколько Венер, из которых две колоссальные, Муза, найденная в остатках Катанскаго театра, и торс, также открытый в развалинах древней Катании. Сей последний из Паросского мрамора, есть лучшее произведение всего собрания, и не уступит в изяществе форм и отделке торсу Папского Музея. Совершенное подобие натуры, отличное исполнение, какая-то мягкость, разлитая художником по всему мрамору, - удивительны и доказывают, до какой степени Греки довели ваяние в цветущее время их изящных искусств. Некоторые из путешественников думают, что это туловище принадлежало к статуе Бахуса; другие называют его Юпитером, и кажется ошибочно, потому что повелителя Олимпа представляли  всегда с бородою, а на груди торса незаметно ни малейшего следа волос. Самая глубокая ученость не в состоянии доказать, кого представляет торс, не имеющий ни рук, ни ног и решительно никаких наружных признаков. Да и к чему это? Если произведение изящно, старайтесь изучить его, подражайте ему; но не пишите, Христа ради, огромных диссертаций, ничего не доказывающих, как часто мы видим в Италии.

   

    Лучшие из бюстов: Аполлон, Юпитер – Аммон, Паллада, Венера, Меркурий, Каракалла, Марк – Аврелий, Фаустина, Антиной, Пирр и Сципион Африканский, с ракою на голове, как его обыкновенно представляют. Тут же хранится часть гранитного обелиска, покрытого иероглифами, между которыми много голов Изиды и изображений ибиса».

   

    По словам Норова, в кабинете медалей музея Бискари «любители нумизматики найдут...обширное поприще для своих изысканий и всё, что касается до истории переселения Греческих колоний в Сицилию и Великую Грецию (Калабрию)».

   

    По его же мнению, «здешнее собрание древних глиняных сосудов считается одним из значительнейших в Европе», а Чертков считает бискарийское собрание ваз богатейшим из всех, какие он видел на Сицилии. По его словам, все они имеют «изящнейшия формы» и прекрасные рисунки. «Они найдены, - пишет Чертков, - большею частию в окрестностях Камарины, подле которой находятся поместья Князя, и следовательно он мог их приобресть из первых рук, почти за ничто».

  

    Вообще, деятельность князя Бискари знаменовала собою целую эпоху в развитии сицилийской археологии XVIII – начала XIX веков и имела решающее значение для Катании, ведущей своё начало с VIII в. до н.э., но внешне бедной какими-либо значительными памятниками античности, отчасти оттого, что близлежащая Этна то и дело сглаживала катанийский культурный ландшафт. Князь Бискари занимался не только скупкой каких-либо случайно найденных предметов, но и активно «спонсировал» проведение археологических раскопок в Катании. «Кн.Бискари был страстный охотник до древностей, - пишет А.Чертков.- Кроме музея, стоившего ему огромных сумм, он издержал много денег на открытие театра, амфитеатра, бань и стен древней Катании. Вообще, всем, что мы видели из остатков не существующего города, - мы обязаны просвещенной щедрости Князя. Он даже имел процесс с Катанскими монахами, захватившими в своё владение открытые им бани и успевшие уже обобрать весь мрамор, которым они были покрыты».
    Говоря о собрании сицилийских ваз князя Бискари, Чертков упоминает имя другого «охотника до древностей», уже палермского, а именно – князя Торремуци, «обнародовавшего» все надписи на вазах из коллекции Бискари. Князь Торремуци обладал собственным собранием сицилийских древностей, которое, конечно, уступало собранию Бискари, но по оценке Черткова оно было «прекрасным», что, учитывая сдержанность Александра Дмитриевича в оценках большинства сицилийских собраний, служит доказательством того, что коллекция князя Торремуци обладала действительными достоинствами, тем более, что в противном случае англичане не стали бы покупать её и перевозить в Лондон.

   

    В то же время, А.Д.Чертков признавал, что лучшее и полнейшее собрание древних монет почти всех городов Сицилии принадлежит маркизу Кардилло; число монет в его коллекции доходило до тысячи серебряных и медных и до 100 золотых. «Отец нынешнего владетеля оставил это собрание; сын же, не имея ни малейшей страсти к древностям, предлагал Г.Лилиенбергу и мне эти 1100 монет за 15000 р. на наши деньги». Отмечая, что запрашиваемая цена была скромной, Чертков не указывает, приобрел он коллекцию или нет.

    

    Одним из сицилийских частных собраний, заслуживших похвалу А.С.Норова, был кабинет медалей агригентского любителя древностей Раймонди. По словам Норова, «оный заслуживает внимание путешественника; классификация сих медалей делает честь познаниям их владельца».
    Что касается других собраний Джирдженти, то можно отметить, во-первых, архив Собора, во вторых и в-третьих – библиотеку джирджентского епископа и собрание ваз и минералов уже упомнавшегося ранее г-на Полити, у которого Чертков пиобрел несколько камней для своего «минералогического собрания». Следует отметить также «хорошее собрание Греческих глиняных ваз» одного из жителей Джирдженти, Папитери.

   

    Из предметов, хранящихся в «архиве» собора, оба автора называют «большую глиняную вазу с изоюражениями» или, как её еще называет Норов, «Греческую урну». О саркофаге из собора Джирдженти мы уже говорили выше. Относительно же Епископии следует отметить, что здесь имелось «собрание Сицилийских древних медалей и монет», а также две золотые чаши, найденные в одной из агригентских гробниц. Интересно, что во время визита в епископальную библиотеку, где хранилась коллекция, монахи вдруг объявили А.Черткову, «что теперь тут нет ни монет, ни чаш». «Не берусь решить, происходят-ли подобные отказы от опасения, чтобы разсматривая монеты, кто-нибудь не спрятал некоторых за рукав сюртюка, или от того, что многие подобные собрания были раскрадены и распроданы проезжавшими путешественниками», - пишет Чертков.

    

    О коллекции сиракузского антиквара и и сторика Джузеппе Каподьечи мы уже говорили в предыдущей главе. Главное внимание авторы уделяют, естественно, Музею Сиракуз, который поныне оспаривает у палермского Национального Музея звание наипервейшего сицилийского музея. Сиракузский музей славен, во-первых, найденной в Сиракузах статуей Афродиты с Дельфином, во-вторых, собранием сицилийских монет, высоко оцененное Муратовым и считающееся одним из лучших нумизматических собраний Италии. По мнению И.Цветаева, необыкновенный интерес изучению Сиракузского Музея придаёт «множество неописаных и неизданных памятников, в нём находящихся». Тот же Цветаев указывает на то, что музею уже тесно в его настоящем помещении. На эту тесноту указывал и Авраамий Норов, когда писал, что «весь Сиракузский музеум, заключенный в двух тесных комнатах, состоит из двух изящных статуй, окруженных нестройными обломками гробниц, урн, надписей и ламп».

    

    Знакомство с Сиракузским Музеем, так же, как и с Бенедиктинским в Катании, побуждает Черткова к обобщениям, из коих вытекает, что Сиракузский музей  помимо реальных ценностей хранит «множество ничтожных предметов, нестоющих никакого внимания». Таким образом, несмотря на неоспоримые достоинства некоторых сицилийских музейных и частных собраний, общая картина состояния музейного дела на острове, описанная русскими путешественниками, была неутешительной. Отсутствие элементарной систематизации музейных предметов; неспособность при комплектовании фондов выделить действительно ценные предметы музейного значения от массы разнородных вещей, не имеющих никакой музейной ценности; неприспособленность помещений для хранения и выставления экспонатов – вот перечень проблем, стоявших перед абсолютным большинством сицилийских музеев того времени, освещенных русскими путешественниками, знакомыми с более передовой музейной традицией России и Европы в целом...

 

    Рекомендуемая литература для дальнейшего полезного чтения:
    1).      Норов А.С. Путешествие по Сицилии в 1822 г. СПб., 1828.
    2).      Чертков А.Д. Воспоминания о Сицилии. М., 1835
    3).      Герц К.К. Письма из Италии и Сицилии. 1871-1872 гг. М.,1873
    4).      Цветаев И.В. Путешествие по Италии в 1875 и 1880 гг. М.,1883
 
 

НИКОЛАЙ БАЛАНДИНСКИЙ                   "КОЧЕВОЙ НАРОД" - личный сайт автора
Май 1995 г.