GEOGRAFIA.ru

ГЕОГРАФИЯ.ру

Страноведческая журналистика

Главная страница     Личный опыт путешествий по странам


ПЕРУ-БОЛИВИЯ: краткие отчеты о путешествии в январе 2006 года.

Ху из куй? Записки о Перу

Автор - МАРИЯ ГАЦОЕВА

1-я ЧАСТЬ
2-я ЧАСТЬ

О Перу.

Я иду по магазину «Крестовский». Толкаю тележку с продуктами. И думаю про рыбу на гриле. Она лежит впереди – розовая и жирная, еще не запеченная, и вяло поблескивает пленкой под механическими солнцами супремаркета. Рыба – наше все на ближайший час жизни. Когда в голове забронировано место для семги, можно и не заметить, что началось новое похолодание, а снег летит не медленно, сверху - вниз, а быстро и в лицо, срывая платок и оседая на одежде колючим, не таящим слоем.
Я знаю, что нужно этой рыбе. Я поняла про нее все, проезжая мимо витрины с обмороженными креветками. Рыба моя требует изящного гарнира. Не просто картошки или риса. Чего-нибудь воздушного, нежного, балетного. Какого-нибудь «Раффаэлло», только не сладкого и без кокоса. Кошусь на темно-зеленое, сморщенное авокадо. Гадко все это, дорогие товарищи. Безвкусно, скользко, зимне-суррогатно. Обмылок клейкий на тарелке. Разве для того была разделана, завешана и замурована в пластик моя трепетная семга?
Беру одинокий лоток со спаржей. Звучит изящно и по-парижски. Хотя и выглядит как всегда. Хреново. Как хрен в неурожайный год. И не знаю я как ее готовить. Осматриваю со всех сторон – может, где закатан под пленкой листочек с рецептом. Нет. Только ценник. Бросаю на него ленивый взгляд. Я знаю – спаржу брать не буду. Не грызть же ее как морковь, сырую и жесткую? И тут мое сердце подскакивает. Стукает. И выбивает рыбу из головы своим резким ударом. Черным по бело-синему «крестовскому» ценнику выписано «Перу». Это – страна-производитель. Я отпускаю спаржу на волю и убираю руки.
«Вполне заурядное совпадение, - говорю я себе, подхватывая кулек с картошкой, – не надо думать о том, что прошло. Будет много отличных поездок. Просто надо ждать, переключать голову на работу, друзей, рыбу, наконец; доживать опостылевшую русскую зиму и готовиться к весне. Она наступит. Поздно, но неизбежно. И я вылезу из шубы, как цыпленок из яйца. Расправлю атрофированные крылья, позвоню любимой подруге с символичным прозвищем Горбуша и полечу в Каппадокию. Там, говорят, тепло и красиво. И это будет. А пока надо купить шпинат и кашу «Геркулес».
Я иду к прилавку на втором этаже. Ищу «Геркулес» или хлопья «Экстра», но их нет между картонными и прозрачными мешочками с крупами. «Фасоль красная. «Лима», - читаю я, походя, и задерживаю сердце на месте усилием воли. В Лиме не растет фасоль. Лима – это город. Я знаю, я там была. И решаю все-таки вспомнить. Потому, что просто так ничего не дается нам в ощущениях. Даже спаржа с фасолью.

05.01.
Я лечу из Амстердама в Лиму. Справа смуглая итальянка занимается быстрочтением. Слева – бесцветная голландка болтает со знакомым из соседнего ряда и, наконец, пересаживается к нему. Спрашиваю что-то у итальянки о грядущей пересадке в Бонэйре, она отвечает и ввязывает меня в дискуссию о русской жизни. Итальянка антрополог и уже четыре года работает в Лиме. «Там хорошо, - говорит она – Я не хочу возвращаться». Это кажется сомнительным. Италия – страна яркого солнца, вкусного кофе и широкого ассортимента Микельанджело. Очевидно, как «Волга впадает в Каспийское море». Италию я люблю. А вот про Лиму мне известно одно – там грязно, преступность и местные жители стараются обмануть доверчивых туристов при первой возможности. «Как там с преступностью в Лиме?» - спрашиваю попутчицу. «Плохо, - отвечает – грабят». И улыбается мечтательно. «А как с такси в аэропорте? - продолжаю я – Надо в Мирафлорес». «Хорошо, - говорит – 20 солей». «А в путеводителях написано $20» - не унимаюсь я (то, что соль примерно 10 рублей, уже прочитала в Интернете). «Это для иностранцев, - отвечает – С меня поначалу столько и взяли, а теперь больше, чем за 20 солей не еду, итак переплачиваю». Ближе к времени посадки, когда за окном становится темно, итальянка начинает нервничать. «А ты совсем одна? – говорит – Никто тебя не встречает?». «Нет, - отвечаю – Никто». «И испанского не знаешь?». «Нет, - пожимаю плечами – Как-нибудь выкручусь». «Попроси, чтобы служащие аэропорта поймали тебе такси», - просит она и заглядывает мне в глаза. Итальянке очень стыдно, она не может меня подвезти со своей кучей чемоданов. И, видимо, перуанский друг не будет рад попутчице. Мне итальянку жалко. Но почему-то не страшно. Может, благодаря авиакомпания КЛМ, которая предлагала нам пиво. В маленьких банках, но часто.
Визу в аэропорту ставят без проблем. Даже ничего не спрашивают. Просто задумчиво пролистывают паспорт и впечатывают маленький серый штамп. Подхватываю рюкзак и весело машу рукой итальянке, глядящей мне вслед как русская интеллигенция на непутевый народ. И отпускать жалко и возиться лень.
За стеклянной дверью вижу столик туристической информации. Мне говорили, есть некие шатлы, которые за 6 солей развозят туристов по отелям города. Пытаюсь узнать о них у благовидной тетушки за стойкой, на счастье, разговаривающей по-итальянски. «Ну, - говорит – может и есть, но Вам не советую, долго, муторно. Лучше такси». «Да не хочу я такси», - отвечаю. «Зря, - качает головой она – Быстро, надежно, не дорого». «А сколько?» - интересуюсь. И тут тетушка оживает и вот уже тащит меня навстречу щербатому плюгавому мужичку. «Мафия, - решаю я – рука-руку моет». И узнаю у тетушкиного протеже цену. Он предлагает довести в отель за 15 долларов. «Вези, - соглашаюсь я – вези». И сажусь в раздолбанную машину без каких-либо таксистских обозначений.
До Мирафлореса доезжаю минут за двадцать. Плачу свою пятнашку и селюсь в забронированный по Интернету отель Antigua Miraflores ($80 за сутки). Он, действительно, хорош. Но больше всего почему-то умиляет кружевная занавеска на ванной и огромный вентилятор над тремя кроватями. «И это все мое, - думаю я – Дочь плантатора с Ямайки отходит ко сну».

06.01.
Утром спускаюсь на завтрак, и смуглолицая женщина в белом фартуке подает мне омлет и кофе. Я уже выучила «кон лече» - это с молоком. И все-таки до последнего момента жду – не вывалят ли мне в дымящуюся чашку струганного перца в густом томатном соусе. Но нет, молоко появляется рядом в своей фаянсовой таре. Я достаю из плетеной хлебницы булку. И разрезаю ее пополам. Внутри булка полая и тонкий слой пушистого мякиша очень быстро переходит в хрустящую корку.
Бросив салфетку на опустевшую тарелку, я выхожу в холл и закуриваю сигарету. За стеклянной дверью, ведущей во внутренний двор, очевидная жара, а здесь еще прохладно. И благостные форины преклонных лет читают напротив газеты. И хочется достать свой «Фанейшнл таймс» и посмотреть биржевые цены на сахарный тростник. Деликатно кашлянуть и поделиться мыслями о конъюнктуре рынка, вступив в медленную и по-летнему тягучую дискуссию на тему «овес нынче дорог». Жаль только, нет у меня «Фанейшнл таймс», и мыслей нет о сахарном тростнике, достойных общественного внимания. Да и не будут престарелые форины беседовать с дочерью плантатора о таких приземленных материях. Я тушу сигарету в пепельнице, отвечаю на «гутен моргены» несостоявшихся моих собеседников и достаю карту района Мирафлорес, полученную дважды – у туристической стойки аэропорта и в родном отеле. В 12.00 надо выселяться из этого колониального рая и перетаскивать рюкзак в некий Frend Home на улице Хосе Ганзалеса, 170. Там в вечеру встретят меня в массе своей незнакомые одногруппники, решившие сбиться в стаю для осмотра перуанских ландшафтов.
Пока только девять, и я отправляюсь на разведку. Улицы Мирафлореса оказываются чистыми, тихими и малолюдными. И машин особых не наблюдается. Только такси, то и дело останавливающиеся, чтобы предложить свои услуги. Улыбаюсь, мотаю головой и иду дальше. Такси нам не надо. Гуляем мы тут независимо. Минут через десять улица выводит к обрыву. Внизу океан в полупрозрачном мареве перетекает в небо. «Кон лече», - чисто по-испански думаю я и иду по променаду между небоскребами и далеким берегом внизу. И тут из-за кустов выплывает пятка. Она парит на головой, огромная, монументальная, ровного терракотового цвета. Я вижу, что пятка присобачена к ноге, а нога вползает под терракотовое же платье. Подхожу ближе. Это скульптура. Огромный мужик завалил на берегу океана бабу себе подстать. Очень реалистично завалил, несмотря на грубость выработки тел. До кульминации пока не дошло, но он уже скинул рубашку (а, может, и пришел без нее, иначе куда бы рубашка делась с постамента, такую не своруешь). Правда, остался в джинсах с неизвестным лейблом, прорисованным на правой упитанной ягодице. Больше всего меня потрясают пальцы на голых ступнях его дамы, каждый из которых при специальных погодных условиях способен легко задавить семью из трех человек, вышедшую прогуляться к монументу любви (а так этот памятник примерно и называется). Я обхожу вокруг, разглядывая веселые мозаичные надписи парапета, и двигаюсь дальше, думая походя о том, как органично смотрелись бы рядом мухинские «Рабочий и колхозница». Сразу стало бы понятно куда шагают они, взявшись за руки, - бросать инструмент в океан. Потому, что ну ее на хер, работу. Есть дела поважнее. А вокруг церетелевские звери с манежа. Для придания маразму законченной формы.
Еще минут через десять я стою напротив обшарпанного здания №170 по улице Хосе Ганзалес. Здание это мне не нравится. Начиная от вывески с надписью «Лодж бэкпэкеров» и заканчивая запыленной дверью, в которую приходится долго долбить, мажа руки многослойной грязью. Наконец, открывает взлохмаченный юноша и предлагает располагаться. Отдирая ноги от липкого пола, иду знакомиться с нашими комнатами. Воздух в них сперт и ни кондиционеров, ни вентиляторов не наблюдается. Только маленькие окошки в ванных. Заглядываю в одну из них. На треснувшей раковине лежат бескрылые трупы комаров. «Кусают, - думаю я – Малярия». «А здесь у нас кухня!» - радостно сообщает хозяин и обводит рукой узкое помещение, заваленное грязной посудой, где сидит меланхоличного вида юноша в трусах и лениво отгоняет увесистых мух. «Есть ли у Вас одноместные номера?» - спрашиваю, косясь на узкую полутора спальную кровать одной из комнат. «Нет, - отвечает – Это двуспальный. Еще один такой же. Остальные – четырехместные. Хотите посмотреть?» Я вижу деревянные нары, придирчиво изучаю белье. Оно не свежее. На подушке лежит черный волос, а наволочка еще, кажется, хранит форму чьей-то головы. «Хорошо, - говорю – берегите мои вещи. Я вечером приду». И вылетаю на улицу.
Настроение портится резко и жестоко. И так я буду ночевать 17 раз. А, может, даже хуже. Не высыпаться от отсутствия воздуха. Чесаться от укусов комаров. Плечом к плечу с незнакомой мне девушкой Диной. Лицом на грязной подушке, на которую пускали струйки слюны поколения неприхотливых бэкпэкеров. И все это за собственные деньги. Я чувствую готовность к взрыву и ищу противоядие. «Радуйся жизни», - прошу я себя, но радоваться не получается. И тут вижу хорошенькое итальянское кафе со столиками на улице. Забегаю и плюхаюсь на плетеный стул в углу. «Пиво», - прошу официантку по-английски и через минуту получаю холодный запотевший стакан и изящную ледяную бутылку. «А жизнь-то налаживается», - думаю, делая первый глоток. На дворе у нас лето. И стакан был чистый. И пиво растекается по крови, принося расслабленную благодать. Я достаю телефон и пишу SMS знакомым одногруппникам. Прошу их задержать финансовый расчет с местными операторами. Вместе мы что-нибудь придумаем.
Расплатившись (5,5 sol за 0,33), иду менять деньги. Старательно обхожу многочисленных менял со знаками $, намалеванными на фартуках, и треснувшими калькуляторами в руках. И захожу в банк. Курс – 3,36 за доллар (в аэропорту я уже поменяла полтинник по курсу 3,37). Меняю $150 и еду покорять Лиму (в других городах обычный курс – 3,44 за доллар, но об этом я еще не знаю и радуюсь удачной валютной операции). За 7 солей водитель беленького такси отвозит меня в центр города, на Пласа де Армос. Площадь производит впечатление, красивая, колониальная, в общем, достойная дочери плантатора с Ямайки.
Жаль только, пахнет лошадиным навозом (лошади тут же, стоят, впряженные в старинные прогулочные экипажи) и очень много полиции. Стражи порядка почему-то не пускают меня к фонтану 17-ого века в центре площади. Думают, топиться я что ли в нем собралась после своей бэкпэкерской лоджи? Для поддержания настроения покупаю банку пива в магазине (2,7 солей) и, спрятав ее в рюкзак, захожу в бесплатный музей какого-то банка возле центральной площади.
Там, вопреки ожиданиям, нет ничего, напрямую связанного с финансами. Миленькая разношерстная коллекция – от инкских древностей до современного искусства. Немного золота, много ремесленных изделий и живопись разных стилей. На мой вкус, любопытная. Запомнилась почему-то дама, написанная незапомнившимся художником в 1963 году. С мелироваными волосами и блеском на губах. Вида надменного и в испанском платье времен Великой Армады. А еще девочка. Похожая на головастую летучую мышь. С лицом недобрым. Прикоснувшись к перуанскому искусству, начинаю мучительно хотеть прикоснуться к пиву. Но оно нагрелось в сумке и жизнеутверждающего эффекта не дает. Слизываю взболтанную пену и, придерживая рукой сумочку с деньгами (здесь вам не Мирофлорес, здесь люди снуют, а не фланируют, туда-сюда, туда-сюда, как тараканы на советской кухне), иду вперед по лимским улицам.
Город, как и было отмечено всеми путешественниками, напоминает шахматную доску – островки, ограниченные дорогами. Прохожу мимо пары квадратов колониальных домов с затейливыми балконами на вторых этажах и оказываюсь на грязных захламленных улицах. Здесь движение не регулируется светофорами и полицией, и перейти дорогу способен, наверное, только русский, готовый истерично перебегать перед машинами в городе-герое Москве.
Постепенно, ориентируясь на красивые дома вдалеке, выхожу к «Парк де ля экспозисьон», странному и явно популярному у местного населения месту. Смотрю на лебедей в грязном прудике, фотографирую монумент, подаренный китайской диаспорой приютившему ее городу, удивляюсь названию павильона непонятного назначения – Византийский (может, что не поняла, ничего византийского в архитектуре не вижу) и сажусь в раздолбанный автобус, из которого опасно свешивается зазывала.
За 1,20 соля со многими остановками добираюсь до родного Мирафлореса. Здесь лучше и спокойнее. Здесь место белого человека, каким я пока себя чувствую. Хотя, следует признаться, думая раньше о центре Лимы, - готовилась к худшему. А так, ничего себе город, местами красивый, местами – нет. Но не пугающий и не эксклюзивно грязный. Без злобных прокаженных нищих, без нахальных юродивых, без запахов фекалий. В общем, не Дели. Выхожу на красивой овальной площади района с лужайкой и затейливой церковью и медленно двигаюсь в сторону окаянной улицы Хосе Гонзалес. До приезда группы остается несколько часов, и я не вижу лучшего занятия как вернуться в уличное итальянское кафе с плетенными стульями у входа. Официантка кивает как завсегдатаю, и я заказываю по меню Ceviche (18,5 солей, блюдо из рыбы, рекомендуемое в Интернете) с пивом Cristal. Пиво приносят отменное. А рыба производит странное впечатление. Она, судя по всему, сырая и замаринована в страшном количестве лимонного сока. При этом ешь ее как семечки. Остановиться трудно. Ибо с пивом идет это Ceviche прекрасно. Вкусно без пива? Наверное. Но с пивом – совсем другой эффект. Неожиданно начинают подваливать дети. Сначала один – что-то предлагает и смотрит исподлобья, вроде как жалобно, хоть и не убедительно. И видно сразу, что не продать стремиться он какие-то зачуханные конфеты, а получить спонсорские соли. Вежливо прошу его удалиться. И тут же на меня наседают еще двое. Ручки грязные, лица нахальные. Делаю вид, что не вижу - начинают лезть к столу. Сооружаю строгое лицо. Топаю ногами. Они дразнятся и топают на меня в ответ. Потом уходят. И тут же им на смену появляется девочка. Видя мои мучения, к столику подходит официант в накрахмаленной рубашке и встает в отдалении. Теперь назойливых детей отгоняет он, и получается это куда успешнее.
Вечером в доме 170 по улице Хосе Гонзалес начинают появляться люди. Сначала русскоговорящие американцы, которые живут в отеле за углом, и пришли встретиться со своей знакомой Диной. Дина должна стать моей сокомнатницей на время поездки, и я принимаю американцев на веранде бэкпэкерской лоджи почти как хозяйка. Тем более, что все угощение они принесли с собой. Местное лимское пиво и далекую, вывезенную из США, воблу. Мы разделываем ее на моей итальянской газете, прибывшей из Венеции. И я радуюсь этому триумфу космополитизма.
И вот, наконец, снизу раздаются голоса. «Мишка! – кричу я, перегнувшись через перила веранды – Вика! Я здесь!»
- Спускайся сюда! – отзывается Мишка. И я спускаюсь, как была, с бутылкою пива. В холле толпятся те, с кем мне предстоит провести более чем две недели. Я не успеваю их разглядывать. Говорю, крутясь во все стороны. Весело жалуюсь на ужасы нашего Frend Homa. Мишка деловито бежит в комнату и находит там огромного черного таракана. А мне в глаза бросается только одно лицо. Крупный мужчина с громким голосом. «Кто это?» - думаю я и тут же переключаюсь на дискуссию о чистоте постельного белья, начатую уже осмотревшимся Мишкой. «Грязное, грязное!» - подтверждаю радостно и чувствую, что только сейчас оставляет меня утренний кошмар. Мы бросаем вещи по номерам и идем гулять. Я веду людей к памятнику влюбленным, путаюсь в переулках и названиях и, в конце-концов, отдаю карту громкоголосому мужчине. «Он прекрасно ориентируется в любых условиях», - уверяет жена его Света. Сам мужчина мне весело хамит, но почему-то не оставляет чувства обиды. И, взяв карту, уверенно шагает вперед. А мы идем за нашим флагманом следом, разбившись на пары, тройки и единицы. Впереди высокий Саша-сибиряк; сзади Дина и Света; я и Вика; старый знакомец Мишка и незнакомый мне брат его, которого я нарекаю про себя «Мишкабразерс»; красивая юная пара с одинаковыми светлыми глазами; два фотографа (Володя и соответствующий «бразерс»), расчехлившие огромные фотокамеры; серьезного вида мужчина с трубкой (я видела его в Москве, но, убей, не помню как зовут) и, замыкающим, Николай – идейный вдохновитель поездки. Постепенно от нас отделяется голубоглазая пара, фотографы и Николай, и оставшаяся восьмерка слаженной колонной совершает набег на супермаркет. «Спите? – кричит сибиряк темным окнам Мирафлореса – не спите, русские идут!». «Какой ужас!» – думаю я, и подставляю Мишке пиво для открытия.

07.01.
В 4.40 мы выезжаем в Писко. За окном проплывает океан, коричневые земляные горки, фанерные фавелы, плантации, курятники. Последние выглядят лучше фавел. Почему-то обращаю внимание на название местности – Lion Dormindos, «спящий лев». Далее въезжаем в район Мала, где выращивают ананасы. Так уверяет гид. Но я вижу только полуголое побережье. И решаю, что ананасы в этом году явно не уродились. Перед въездом на платную дорогу, пока автобус стоит у пропускного пункта, разглядываю рекламный щит. Это рама с обрушившимся паззлом. Только блямбочки по краям, а в центре огромная дыра, через которую проступают горы. «Во, - думаю – дикая технология и странные люди. А на бумаге напечатать не пробовали?». Наш автобус трогается и перед стеклом возникает следующий щит. Он сохранился лучше. А после третий, еще более собранный. На четвертом - рекламный паззл оказывается полностью укомплектованным. И я, апеллируя к итальянскому, читаю надпись. Типа, какой-то банк. Типа, конструируем твое какое-то будущее. «Оп-па, - думаю – клевое ноу-хау, жалко мало применимое в России». Мишка где-то на переднем сиденье требует завтрак. Есть, действительно, хочется. Потому, как на часах уже полседьмого утра. «Скоро будет! Через два часа!» - отвечают Мишке перуанцы, и я достаю из рюкзака «Бейлис». «Бейлис» сытный, он поможет. За окном проплывают оранжевые геометрические фигуры. Но это пока не рисунки инков, это собранная кукуруза их потомков. Цвета престарелого апельсина.
В 8.30 проезжаем указатель на Писко, и в моем желудке, расталкивая «Бейлис», начинает трепетать надежда на завтрак. Однако наступает 8.50, а вместо Писко за окном показывают желто-коричневую равнину с подсохшими пальмами. Я вспоминаю вычитанную фразу о том, что инки лечились с помощью земли и думаю, лечит ли она чувство голода. Другой пищи все равно нет. В 8.55 впереди показывается гавань, усеянная разнокалиберными лодочками. Надежда колотится о стенки желудка как язык Царя-колокола. Ведь если есть лодочки, значит, должна быть хоть какая-то рыба, а если есть рыба – должна быть хоть какая-то возможность ее съесть. Хоть жаренную, хоть сырую. Мне теперь не привыкать.
И вот, наконец, мы останавливаемся и идем к прибрежному кафе. Длинный стол с сине-белой скатертью стоит на улице, почти на приморском променаде. Я сажусь спиною к морю и лицом к Вике и Мишке, справа от меня пара сибиряков, слева – Дина. Завтрак включен, 7 солей по меню. Но после многочасовой голодовки омлет и апельсиновый сок не впечатляют. Заказываю очередное Seviche (на сей раз Микст, 14 солей) и пиво «Кристал» (6 солей за 0,6). Официантка – тупа и нерасторопна, но блюда начинают постепенно вырисовываться на столе. Сначала появляются веселенькие фаршированные мидии, заказанные сибиряками, потом огромная тарелка супа с крабовой клешней. Мишке приносят густую рыбную похлебку, не очень красивую, но, по словам поедателей, вкусную. Мы расслабленно болтаем о каких-то пустяках. Греемся на солнце, почти мурчим, впиваясь зубами в морепродукты. Сибиряки настоятельно предлагают своих мидий. Вика рассказывает, как перед отъездом они варили рыбный бульон небывалой густоты. Я вспоминаю опыт приготовления буйабеса.
- Иду купаться! – сообщает Дина и возвращается минут через пять, мокрая и счастливая. Закатывает брюки и поворачивается лицом к солнцу.
- Мне так хорошо, - говорю я и наливаю пива.
- Попробуй нашу мидию, - предлагает Света, но я отказываюсь и подцепляю на вилку кусочек Ceviche.
- Как же хорошо… - повторяю и беру с тарелки сибиряков какое-то морское животное в кляре.
- Бери еще, - просит Саша – Все равно выбрасывать.
- Спасибо, - киваю – Может быть, Ceviche?
Потом разомлевшие и как-то нутряно счастливые мы садимся в лодку и едем на острова, обозначенные в программе как местные Галопагоссы. Лодка прыгает, изредка касаясь воды и сочетание голубого неба, солнца и этих адреналиновых прыжков делает радость укорененнее, прочнее.
- Ребята, намажьтесь кремом! – просит нас Света, но мальчишки только отмахиваются. Сейчас есть дела поважнее.
Слева на склоне нам демонстрируют так называемый «канделябр» - рисунок многометровой высоты, выдолбленный в камнях около тысячи лет назад. Камней не видно, они покрыты слоем нанесенного ветром песка, и кажется, что это огромный бархан, а рисунок вот-вот исчезнет вслед за движением воздуха. «Не знаю, ребята, - романтично замечает Саша – Похоже, будто кто-то на жопе съехал». А я почему-то думаю, что это не религиозный символ и не произведение залетных инопланетян, а труд жизни тщеславного мужичка с молотком, год за годом, десятилетие за десятилетием, прорубающим себе путь в бессмертие. Может быть, канделябр – его имя?
- А острова эти? Мы сможем там искупаться? – спрашивает Мишка сопровождающего перуанца, когда лодка трогается в дальнейший путь.
- Да, - отвечает – Но только по одному. Нельзя. Заповедник.
И вот, наконец, мы подъезжаем к островам, буквально оккупированным тысячами разнокалиберных птиц. Нас душит тяжелый запах, а вода покрыта ровным слоем перьев, в гущу которых время от времени плюхается новая порция белесого кала.
- Купнемся? – предлагаю я и слышу сзади нестройное, но динамичное ржание.
Мы, как по команде, достаем фотоаппараты и начинаем щелкать направо и налево.
- А вон там, обратите внимание, пингвины, - сообщает нам гид, и я вспоминаю мультфильм «Мадагаскар», иного способа попадания северных птиц в эти края как-то не наблюдается. А дальше мы плывем к морским котикам, которые ужасно трогают. Все-таки плохого зверя котиком не назовут. От солнца и песка они стали совсем сухие, а потому удивительно рыженькие. Заламывали шеи под невероятными углами, распальцовывали ласты и синхронно выли низкими голосами.
- А на пляж поедем? – спрашивает Мишка, насмотревшись на плескание зверюг. Всем нам, зажарившимся на солнце, хочется быть котиками. Сдаем по 5 солей за въезд в новый заповедник и прибываем на пляж – малюсенький пятачок нечистой земли, зажатый между гор с одной стороны и едален с другой. Купаться решаю только я, Мишка, мужской представитель голубоглазой пары (как же, блин, его зовут?) и Машкабразерс. Все остальные лезут на соседний бархан снимать красивый вид и, взбираясь, осыпают на наши головы песок. Мишка забегает в воду первым и смело движется вперед к небольшой закаканной скале, на которой примостился пеликан. Следом, острожно и скрючившись, как креветка, вползаю я. Вода леденющая. Изображая энергичный брас, плыву в сторону пеликана. Мишка уже прыгает перед ним, пытаясь то ли поймать, то ли познакомиться. Чертыхается, плюется и разворачивается обратно. Пеликан смотрит на Мишку равнодушно как на добычу несъедобную, а, значит, бесполезную. Меня обгоняет Мишкабразерс и интересуется поплыву ли к пеликану. «Какой в жопу пеликан? - думаю я, - сейчас меня кондрашка схватит и на дно утащит». Мотаю головой и в энергичном брасе возвращаюсь обратно. Мишкабразерс, медленно и спокойно рассекая волны, двигается дальше, к своей пеликаньей скале, а впереди на грани песка и воды замирает голубоглазый муж с неизвестным мне именем.
- Как вода? – спрашивает. Я честно хочу ответить: «пиздец», но тушуюсь и ищу литературный эквивалент, который звучит, конечно, приличнее, но чувств не передает. Кажется, голубоглазый решает не купаться. Переодеваюсь прямо под скалой и чувствую, как песок забивает мне волосы, глаза и уши…
В автобусе по дороге делаю запись в тетрадке: «Теперь 14.35. И мы уже минут двадцать как едем в музей. Хочется спать, есть и в туалет. И к искусству тоже хочется. Хотя с годами я все больше и больше чувствую – из всех искусств для нас важнейшим является кулинария».
В 15.20 въезжаем в Ику. Маленькие низкие дома. Любимые инками параллелепипеды. И доминанта над городом – большая рекламная бутылка желтой Инка-Колы. Не доезжая до церкви песочного цвета, сворачиваем и направляемся в музей. Только теперь замечаю, во что превратились наши лица. Красные, вареные, припухшие, похожие на шматки свежего фарша. Особенно хороши «Голубоглазый Муж», «Мишкабразерс» и фотограф Володя.
- Тебе надо умыться, сразу полегчает! – увещевает голубоглазая своего супруга.
- Хочешь, наверное, льда к лицу приложить? – участливо спрашиваю я, ощущая, что тоже обгорела. Льда. Именно он сейчас предел мечтаний.
- А у тебя есть? – с сомнением спрашивает голубоглазый.
Мотаю головой. Конечно, нет. Так, нереализованные желания.
В музее показывают вытянутые черепа людей «культуры Пачакути». Их изменяли с детства, пока кости еще мягки и поддаются трансформации. Считалось, типа, красиво. Смотрим керамику, ткани 500-800 летней давности с яркой, роскошно сохранившейся окраской… А из витрины скалятся длинноголовые мумии, сберегшие за столетия остатки красивых зубов. В холле к экскурсоводше, наряженной в веселенькое платье в цветочек, подбегает лысая собака с редкими белыми пушинками на морщинистом теле. Нас уверяют, что это – перуанский дог. Погладить не решаюсь, вдруг, трогательная лысость – не особенность породы, а банальный лишай?
Далее едем в музей камней. По дороге Николай рассказывает о некоем археологе, их обнаружившем. Нашел товарищ булыжник с рисунком, затем второй, третий… А после камни-то и закончились. А репутацию поддерживать надо. Вот он и стал производить аналогичные собственноручно. На чем и погорел в научных кругах и памяти неблагодарных потомков.
Музей открывают специально для нас, единственных экскурсантов. Он состоит из двух небольших комнат, в которые в беспорядке набиты камни. Они лежат на этажерках, на полу, на столе, сплошь покрытые белесыми графическими рисунками. Динозавры, мамонты, индейцы с копьями и странные фигуры, похожие на космонавтов. После рассказа Коли мы не верим ничему. «Подделки, - заверяет Мишка – Как есть подделки». Престарелая музейная работница, бывший секретарь археолога-фальсификатора, утверждает, что «нет». Вся дискуссия ведется через нашего «мужчину с трубкой», он знает испанский и готов выступить переводчиком. Походя, я узнаю, что зовут мужчину Слава и начинаю, вслед за другими, приставать к нему с вопросами.
- Сколько лет этим камням? – спрашиваю.
- 73 миллиона, - отвечают мне через Славу.
- И надписям? – допытывается Мишка.
- Конечно, – кивает музейный работник.
- А как это установили? Углеродный анализ?
- Да, - отвечают – Провели и поняли, что камням 73 миллиона лет.
Как это доказывает древность рисунков, мы так и не осознаем и выходим из музея за спиртным. С ним хотя бы все ясно.

08.01.
В 6.00 выезжаем из отеля в аэропорт «Наска» смотреть одноименное плато. Там ждут нас маленькие самолетики на несколько мест.
- Разбейтесь на группы, - просит инструктор – и заполните формуляры. Вместе с братьями-фотографами вписываем данные в коротенькую бумажку.
- А зачем это? – спрашиваю.
- На случай, если мы разобъемся, - равнодушно отвечает Володя.
- Юра, сколько ты весишь? – спрашивает он брата. Так я узнаю еще одно имя.
- Не знаю, - пожимает плечами тот.
- Напишу нам по 70 кг., - сообщает Володя. И я нервно оглядываюсь на хрупкий самолет. Врут ведь, формалисты. Честно вписываю в бумажку свой возраст и вес. А с номером паспорта лукавлю. Не хочется сверяться. И вот мы садимся в летучую тарантайку.
– А бензин-то на нуле, - сообщает Володя пилоту. Тот улыбается и кивает. Мол, на наш век хватит. И взлетает над плато. Внизу в утренней дымке лежит огромная бледно-бежевая долина, прорезанная или словно прорезанная высохшими руслами. Рисунки видны отчетливо. Причем не только те, которые обозначены на официальной карте. Я думаю, что если вся геометрия Наски - это, действительно, взлетные полосы для НЛО, то рисунки – обозначения гейтов. Не гейт номер 9, как в нынешних аэропортах, а гейт «Обезъяна». Граждане инопланетяне, проходите, согласно купленных билетов. Чувствую подступающую тошноту и виню одновременно залихватские виражи пилота и тщедушную спинку волосатого гуся, съеденную на ужин в придорожной забегаловке. С трудом дожидаюсь посадки, стараясь, как могу, восхищаться древними чудесами. Отдаю пилоту официальные чаевые (10 солей с человека) и на негнущихся ногах ползу на стульчик.
- Тебе надо прибухнуть! – сочувственно качает головой Света и достает из рюкзачка бутылку белого вина. Смотреть на спиртное совсем не могу. Вообще ни на что смотреть не могу. Ни на серебряные подвески в форме божков, купленные Диной и Светой в приаэропортовом магазине (10 солей), ни на треплющихся возле моего стула русскоговорящих американцев (они присоединились к группе в Наска), ни на Мишку, хвастающегося открытками с фотографиями линий. Его голос вязнет в жарком воздухе и медленно втекает мне в ухо то достигая, а то и минуя сознание.
- Смотрите, - говорит Мишка – Вот одна и та же картинка. Только на одной есть такая загогулина, а на другой – нет. Что это значит, понимаете? Линии Наска рисовали в спешке для туристов.
Мишка покупает обе карточки и, довольный, запихивает в сумку. Наша группа отправляется завтракать. По известным причинам без меня. А потом автобус везет нас на древнее перуанское кладбище. Весь пейзаж теперь – белесое жаркое небо, розоватые в мареве горы и километры песка. Мне нравится. Меня волнует. Чувствую себя не дочерью плантатора с Ямайки, а сестрой Индиана Джонса, по-родственному посетившей раскопки. Гуляю вдоль разрытых сидячих могил, загороженных от солнца плетеными навесами, смотрю на запорошенные песком желто-коричневые скалы и бредущие вдалеке одинокие фигуры. Одногруппники собирают кости на сувениры. Картинка из приключенческого фильма.
Больше всего удивляют волосы захороненных. Длинные. Прекрасно сохранившиеся. Спутанные в дреды и рыжеватые. Наверное, от солнца. Гид говорит, что в этой местности дожди идут не более 3 часов в год, потому все так и сохраняется.
Через некоторое время после отъезда с кладбища у автобуса спускается колесо. Мы возвращаемся в Наску и поедаем в двухэтажном ресторане невразумительные супы-пюре, состоящие, в основном, из тягучего клейстера; приличное мясо и лохани салатов. Через пару часов, просклоняв на все лады местный сервис, собираемся и трогаемся в путь. И тут же наш автобус начинается дымиться. Теперь стоим в пустыне, писаем меж одиноких кактусов и жаримся, жаримся, жаримся. Я прячусь от солнца под синим зонтом с неуместной здесь надписью «Сибирский берег». Сашка предлагает черным археологам выкинуть ворованные кости, и мы радостно шутим на тему разграбления могил. И вот водитель, наконец, вылезает из-под машины, прикасается к иконке Иисуса за лобовым стеклом, крестится и приглашает нас в дорогу. Впрочем, до пункта назначения добраться так и не успеваем. В полдвенадцатого останавливаемся в городе Камана.

09.01.
Долго и нудно едем в автобусе к термальным источникам. От скуки начинаю вести подробные, абсолютно акынские, записи. «Слева и справа – сооружения неизвестного назначения. Клочок песка, окруженный маленькими камушками. И крошечные домики без окон и дверей. Сеять на участках нельзя. Ничего в песке не вырастет. И животных не разведешь. Либо это индивидуальные зоны добычи песка (посреди пустыни. На хрена?), либо…». Неугомонные Саша и Миша спрашивают у гида «что это»?
- Small house, - отвечает тот. У чувака призвание, не иначе. Неожиданно мы решаем приобщиться к коке, и водитель достает нам целый пакет. Он идет по рукам, и мы -решительно или осторожно – набираем себе листья. По виду они похожи на клочки березового веника, и пахнут абсолютно также. Мы кладем коку на язык и начинаем жевать, ожидая изменений в сознании. Вкус горьковатый, а изменений не происходит. По крайней мере, очевидных. Постепенно въезжаем в горы. Пока я читаю книжку, ландшафт меняется. Вместо песка вдоль автобуса движутся холмы, покрытые кустами зеленой стрельчатой травы. Когда выходим в туалет, понимаем, что воздух изменился, стал резче, как-то четче и значительно холоднее.
Около трех останавливаемся в местной деревушке Huambo на ланч. На центральной площади несколько нарядных административных зданий и полуразрушенная белая церковь. В центре площади маленький садик, а посредине памятник опершемуся на лопату мужику. На одном из деревьев табличка: «сад – это глаза нашего города, берегите его». «Почему глаза-то? – удивляется Слава – обычно же легкие?» И раскуривает трубку. У ограды несколько колоритных теток позируют за соль. Все они в шляпах, красно-сиреневых пышных юбках и тренировочных штанах. Обойдя площадь по кругу, заглядываем в столовую. Мухи, липкие клеенки на столах. А дальше – кухня. Сушащееся на веревке мясо облеплено насекомыми, снизу бегают собаки, а в нише, в углублении, кухарничают местные жители. «Все готово», - объявляют они через несколько минут, и мы выстраиваемся в очередь с тарелками. «Потейтос, онли», - выдавливаю я, отказываясь от мяса и салата. Картошка в мундире. Надежда есть. «Ром?» – вопрошает Саша-американец, и я лихорадочно киваю. За столом обсуждаем местные напитки.
- Как они? – спрашиваю.
- Ты же «Писку» пробовала?
- Да, - говорю, - Но только одну «Писку».
Другие напитки на тот момент еще дожидались своей очереди, а «Писку» в пластиковых стаканчиках сибиряк ультимативно раздал нам в автобусе.
- Одну Писку пробовала – считай все пробовала, - отвечает Саша-американец.
За столом узнаем, что кока без лайма – деньги на ветер. Бегу в магазин и покупаю оба ингредиента (2 sol за два мешка удовольствий), очень хочется новых ощущений.
В 17.45 мы приезжаем в городок Капа Кабана (3800 метров над уровнем моря). У него абсолютно такая же планировка, только на центральной площади – не мужик с лопатой, а орел – птица-гордая. И церковь белая, свежепокрашенная. Пока делаем круг по площади – темнеет, и к одному из киосков собирается народ. Хозяин магазина включает DVD, и жители выстраиваются полукругом, как российские крестьяне возле первых репродукторов. За углом ребята находят уютный бар с камином, в котором весело горят эвкалиптовые листья. Мы сидим за массивными столами, пьем коричневый местный ром прямо из горлышка и жжем на свече листья коки. Пахнет анашой и баней, а сзади Володя-американец что-то увлеченно впаривает белокурому юноше из Рима. Мне становится скучно, и я ухожу в промерзлый номер, оставив ребят в ожидании порции экзотического альпака.
В 20.00 на первом этаже гостиницы начинается ужин. Дина спускаться отказывается, мучимая горной болезнью. Я заказываю суп по-креольски. После продолжительного ожидания приносят бульон неизвестного происхождения с лапшой, яйцом, специями и гренком. Не очень наваристый, но, в целом, вкусный. Девушки отрываются по супам, ребята – по мясу. Что не мешает троим одногруппникам к середине ужина глобально напиться (четвертый – Володя-американец - сделал это еще в автобусе, усугубил с белокурым итальянцем и теперь отсыпался где-то наверху).
- Ща будет музыка! – кричит Саша-американец и на полную громкость включает «Очи черные». В ушах начинает звенеть и не слышно уже даже сидящих рядом. Кажется, назревает дебош, и я жалею, что вот уже третий день не могу ни выпить, ни поесть по-человечески.
- Эх, - кричит Саша-американец и, подхватывая стул, начинает кружиться по комнате.
- Эх, - добавляет Саша-сибиряк и выходит со своим стулом. Ножки задевают люстру, и мы синхронно охаем. У стойки улыбается хозяйка ресторана.
- О! – кричит Саша-американец и вытаскивает ее в центр зала танцевать.
Приглашенные к столу голландцы кивают головой и уходят по-английски, не выдержав разгула русской души. Промучившись два танца, хозяйка тоже не выдерживается и прячется за стойку. Потом уходят молодые супруги и Мишка с Викой. Жены двух участников веселья с подругой того, что уже отдыхает наверху, сбиваются на противоположном конце стола, называя свою веселую половину алкашами.

10.01.
Спать не получается. В камере холодно, как в склепе, и даже три альпачьих одеяла почти не помогают. Плюс сердце лихорадочно бьется о грудную клетку. Плюс снизу раздаются жуткие крики и звон бьющегося стекла, обещающие с утра горы перуанских трупов и храпящие тела российских вандалов с окровавленными «розочками» в руках. Засыпаю только когда все затихает и сразу вижу очаровательный сон о том, как меня пырнули ножом в бок, и из раны хлещет кровища, заливая почему-то белые одежды и оправданно белые тапочки. А просыпаюсь оттого, что задыхаюсь.
С утра мы выезжаем в каньон, который на деле оказывается ущельем, смотреть на кондоров, которых, на деле, нет. Но это не огорчает. Все равно очень красиво. Горы вдали кажутся розовыми и на них симметрично лежат хрупкие белые облака. А по склону напротив зигзагом идет тропа инков. И я радуюсь, что мы не пошли этим путем. На горе, на высоте 1,5 – 2 тысяч метров, тянется селение. По словам сопровождающей, там живет около сотни перуанцев, которые раз в год спускаются за продуктами.
Проехав еще сотню метров, мы останавливаемся посмотреть-таки на кондоров. Разглядеть птиц не удается, кондоры пролетают высоко и только пару раз, зато все мы покупаем свитера возле смотровой площадки (30 sol - за мужской и 20 - за женский).
В 12.00 приезжаем в городок Чимай на термальные источники. Большинство наших лезут в бассейн, а я иду гулять по центру. Чимай, при родстве планировки, выглядит зажиточней и наряднее городков, где мы останавливались раньше. И за счет домов, и за счет выглядывающих по краям горных вершин. Ближние – розоватые, в зеленых кустиках. Дальше – совсем высокие, покрытые снегом. В центре площади, как всегда, – фонтан. На нем – крашеная скульптура мальчика с рыбкой. Дите так сжало бедолагу, что, кажется, вот-вот разделит ее на две жирненькие половинки. Туристов здесь значительно больше, а местные жители одеты опрятно, даже с некоторым шиком. Напротив сидит дама в изящной голубовато-розовой жилетке и таких же цветов юбке, настолько длинной, что тренировочных под ней не заметно. Хотя, возможно, их и вовсе нет. Мне даже удается увидеть двух дам, у которых сумки подобраны под цвет одежды. Цивилизация, однако.

И вновь мы едем в гору. Пейзаж за окном меняется. Теперь это пустынное плато в молочном тумане. Безлюдное, безрастительное, с одиночными крупными камнями. Марсианский ландшафт, мастерская Бога. Вдоль дороги начинаются поля с явно рукотворными горками камней. Такую аккуратно сложенную пирамидку я видела в Греции, в сосновой роще у храма Асклепия. И тогда же она показалась странным отголоском древнего культа. Сейчас каменных пирамидок были десятки, сотни, и от этого становилось немного страшно, как от встречи с чем-то большим, грозным и незнакомым.
И тут неожиданно пейзаж изменился. Между камней стали попадаться меховые вкрапления кустов и коричневые холмики травы, похожей на полчища ежей. Я увидела белые маленькие домики, с крошечными окнами и соломенными крышами. И стадо животных – лам или альпаков? Те из наших, кто выходил на улицу, возвращались окоченевшие и запыхавшиеся. И утверждали, что в автобусе дышится легче и приятнее, чем на свободе. Потому, что высота.
Слева мимо нашего передвижного дома проплывают болотца. И вместе с зеленым и бледно-салатовым мхом смотрятся для фотографов очень соблазнительно. Но останавливать автобус даже они не решаются. На холод мы больше не ногой. Он не просто пронизывающий и леденящий. Он – режущий.

11.01.
Вчера приехали в Арекипу. Это второй по величине город Перу с населением порядка 2 миллионов человек. Основан Писсаро. Высота – 2.300 метров. Успели увидеть только центральную площадь с памятником какому-то конквистадору в центре. Подождали семейную пару из аптеки, высадили скандалящих американцев и поехали в Hostal Latino (***, Carlos Llosa, 135; hostal_latino@hotmail.com). После чего, покидав вещи, двинули на центральную площадь. Она, как и в Лиме, называется Plasa de Armos. Помучившись в метаниях, сели на галерейке второго этажа. Мы с Диной взяли суп из спаржи и картошку под сырным соусом, а Мишка заказал морскую свинку – куя (25 sol). Еще в Москве я читала в Интернете воспоминания какой-то дамы, крайне не рекомендовавшей этого делать. Потому, как в тарелке встречаются когти. Пока смуглая официанточка несла нам пиво, я мучительно думала - предупреждать Мишку или нет. С одной стороны, интернетовской даме могло просто не повести. А здесь – приличный ресторан. С видом на конквистадора. С другой стороны, - все-таки когти… В конце-концов, что-то промычала про имеющуюся информацию. Но Мишка только отмахнулся. «Это же куй! - сказал он – Интересно, какой он будет?!» Минут через двадцать пять свинью принесли. И я моментально забыла о метаниях. Куй был «в натуре». С длинными кривыми когтями. Но это уже не имело значения. Животина распласталась на тарелке как цыпленок табака. Глаза на покрытой редкой шерстью крысиной морде зажмурены, словно от удовольствия. А пасть – широко распахнута, и в ней - длинные острые зубы.
- О, это куй? – на всякий случай уточнил Мишка, и мы дружно захохотали. Кую устроили экстренную фотосессию, а после Мишка мужественно начал есть, предлагая нам присоединяться. Не знаю почему, но все отказались. Наверное, из вежливости.
С утра пошли гулять по городу. Нам сказали, что основные достопримечательности Арекипы – это монастырь святой Екатерины (стоимость посещения – 25 sol/1 куй) и кафедральный собор на площади. В монастыре побывали только братья-фотографы и после хвалились, что это целый город с разноцветными двориками, улочками, фонтанами. И вызывали во мне приступы раскаяния.
Но в кафедральный собор мы все же попали. По словам проводившей нас тетки, он был основан в 1540 году, но много раз перестроен и, в результате, исполнен в классическом стиле с помощью итальянцев, французов и бельгийцев. Первые предоставили мрамор, вторые – имели какое-то отношение к деревянной кафедре. Что полезного сделали бельгийцы – я так и не поняла. Внутри собор оказался довольно строгим, но легким, розово-желтым и почему-то напомнил мне торт «Адажио». По правую и левую руку от рядов скамеек – мраморные статуи. Алтарь скромный, и от него отвлекает огромная люстра с витражным красно-желто-зеленым орнаментом.
Следующим по курсу оказался монастырь иезуитов из белого вулканического туфа – основного строительного материала Арекипы. За этот туф во времена оны Арекипу и прозвали «белым городом». Зайдя внутрь, мы попали в светлый квадратный дворик с фонтаном по центру, чистый, уютный и тихий, даже несмотря на крики Саши-новосибирца. Сверху сурово смотрят химеры с языческими и абсолютно национальными ликами. То ли пума, то ли другое древнее божество, то ли прищуренный индеец. Такие же лица-маски улыбаются с верхнего яруса фонтана.
Теперь на пути – церковь Сан-Доминго с двумя рядами веселых раскрашенных скульптур в интерьере. Ближайшие – святой Иуда, покровитель труда и прочих дел (?) и святой Хуан. Чему покровительствует Хуан, узнать уже ленюсь. Но в руке он держит чашу, из которой вылезает тоненькая серебристая змея, того дешевого светлого цвета, которым раньше красили оградки на кладбище. Святой Иуда популярен, около него цветы и люди, Хуан, напротив, одинок. Только верная змея… Живописи в церкви мало, поэтому сразу после раскрашенных фигур внимание привлекает черно-белый кафельный пол.
Последней мы посещаем церковь Templo y Claustras de la Compania, что на углу центральной площади. Ее интерьер отличен от прочих, за счет обилия золота он не столь воздушен. Алтарь, кафедра, рамы картин сплошняком заполнены золотыми завитушками. Слева от входа замечаю скульптуру Иисуса из Назарета. Так сообщается в сопровождающей надписи. И надпись эта отдает какой-то римской архаикой. Последние две тысячи лет всех больше род занятий, чем прописка интересовал, а тут нате вам. На скульптуре черное с золотом и кружевами платье. Дикость, с исторической точки зрения, но выглядит нарядно.
Я пытаюсь купить себе на память открытки. Но тщетно. На всех карточках с видами центральной площади фигурируют снежные вершины гор. Это чудеса фотошопа. Не видно за кафедральным собором никаких вершин. Или они появляются только после листьев коки? В любом случае открытки решаю не брать. Идите вы на фиг со своим креативом.
В 12.40 выезжаем в Пуну. Сопровождающий обещает шесть часов пути, и это печалит. Тем более, что пейзаж начинается интересный, но однообразный. Сначала бело-розовые известняковые горки, похожие на промышленные карьеры, потом желто-серые, и снова желто-серые, и снова желто-серые… Примерно через час их, наконец, сменяют холмы с травяными кустиками-ежами. Еще через два часа мы останавливаемся посмотреть «Сад камней». Народ выходить не хочет. «Сорок минут! Да что там смотреть. Пятнадцать минут и баста. Зачем время терять!» За окном дождливая серость и крупные капли проползают по стеклу. Вылезать ломает, но от камней отказываться жалко. Я беру зонт, закуриваю сигарету и начинаю взбираться на откос. Уже через несколько шагов воздуха перестает хватать, я думаю про галеры, бешенную собаку, сто верст – не крюк, гашу сигарету и продолжаю лезть. А потом забываю обо всем перечисленном. Проблемы с дыханием, сигареты, одногруппники, оставленные в автобусе. Ничего этого нет. Вообще ничего нет. Только десятки высоченных выщербленных ветрами камней причудливой формы. Пятнышки озер внизу. Яркий салатовый мох. Кустики травинок самых теплых и радостных оттенков. Полушария скучкованных кактусов. «Мощь», «величие», «радость» - только слова, но ближе для описания ощущений - я найти не могу. Так становятся язычниками. Или пантеистами. Или решают проблему теодицеи.
Здесь в Перу начинаешь чувствовать подоплеку верований местных индейцев. Не социально-экономическую - эмоциональную. Мне уже несколько дней мерещится, что камни – это огромные альпаки. В Саду Камней я вижу, что скала образует профиль тигра. Или льва. И сами камни кажутся такими великими, что поневоле начинаешь относиться к ним, как к одушевленными.
Неожиданно пугаюсь. А вдруг я здесь уже час? Или больше? И народ уехал вместе с реальным временем, оставив меня этой вечности. Кручу головой и вижу серебристые головы братьев-фотографов. Они ушли значительно дальше и прыгают по скалам, легкие серны. Рядом со мной возникает Мишка. Они обсуждают с гидом флору. Гид говорит, что камни вулканического происхождения и им 5 миллионов лет. А мох, на самом деле, куст, и за салатовой шапкой прячутся стебли и мощные корни. Их используют как топливо, для выпекания хлеба и в качестве лекарства от диареи.
Мы снова едем в автобусе. «Давайте споем, что время терять?», - предлагает Слава. «Ну, можно», - отвечаю я и с сожалением кошусь на плеер. «Конечно, споем!» - кивает с заднего сидения голубоглазая пара. И мы что-то поем. И что-то говорим. Потом нас становится больше. К нам присоединяется Дина и Мишкабразерс, Саша и Света. Впереди, в полупустой половине автобуса, остаются только фотографы и Коля. Последний переводит тексты песен водителю. Водитель выглядит подавленным. Я узнаю, что голубоглазая пара – это Сережа и Яна, а Мишкабразерс – Леша. И, наконец, вздыхаю свободно. Трудно, когда начинаешь общаться без формального знакомства. Слово за слово и все, имя спрашивать уже не удобно. Нужно ловить его в диалогах. Без чего-то четыре останавливаемся снять озеро Лагуниаз. Огромное, красивое, окруженное бледно-зелеными холмами. Мы курим со Славой и почему-то обсуждаем марксизм. А потом решаем спеть Ванинский порт. Под «порт» по автобусному заду начинают курсировать бутылки. Мы пьем из горла и чувствуем прилив взаиморасположения. Выясняется, что Дина соседка моей мамы. Леха предлагает нам «Сникерс», который, на поверку, оказывается «КитКэтом». У Светы и Сереги обнаруживаются чудные голоса. Яна поет тихо и нежно. И даже Саша-сибиряк кажется неожиданно уютным. А я понимаю, что люди, которых я усиленно вытесняла, чтобы оставить побольше эмоций для страны, все-таки пробираются в мое сознание. Вновь покосившись на плеер, прячу его подальше и делаю большой глоток анисовой водки. Ребята, я с вами! А Мурку, можете?
В 17.15 у автобуса ломается колесо. И мы выходим на улицу. Хорошо хоть место живописное. Справа – озерко, слева – домишка из серых камней с соломенной крышей.
Приезжаем в Пуну (3.800 метров, 700 тыс. жителей) около полдесятого вечера. На голодный желудок в автобусе успеваю надраться анисовой водкой (42%) и время сжимается, крутится по спирали. Или это голова моя кружится от водки и странной ажитации, которую списываю на горную болезнь? Короткую остановку в городке Хулиака – чисто покурить – почти не замечаю. Только помню, что мы дымим с Володей под зонтом, а вокруг дождевые потоки закручивают раскисшую глину. И Володя сетует, что вынужден до боли в ушах включать плеер на полную громкость, заглушая разноголосицу из задней части автобуса. «А что, Вам разве не нравится?» - мягко спрашиваю я. «Нет, - говорит Володя – А тебе, что – нравится?». «Ну, - отвечаю – не знаю. Я же пою, а не слушаю». В глазах Володи - то ли разочарование, то ли сочувствие. А, может, предвкушение дальнейших концертов свежеобразованной труппы…
Пуна оказывается городом по перуанским меркам дорогим. Номер в хостеле «Margerita» (две хостеловских звезды, но приличный, с ТВ, чистым бельем и даже «богатыми» пестрыми покрывалами) - $25, ужин – 30-40 sol. Мы ищем ресторанчик, прыгая между мутными потоками и сжавшись под зонтами, как курицы на насесте. Города не видно, только край зонта, стена дождя и бесформенные огни впереди.
12.01.
С утра выезжаем на озеро Титикака. Оно – минутах в пятнадцати от отеля. Дальше – должны на катере по островам. Не знаю, как раньше представляла себе озеро, но точно не так. Примерно час-полтора пути Титикака утыкана тростником. Местами мы просто едем по вырубленной в нем колее. Останавливаемся на двух тростниковых островах. Тростник под ногами – мягкий, полу гнилой, распространяющий запах сероводорода. Из него же, но сухого, нарядно-соломенного, сплетены дома. Им же нас угощают. Очищенный – он белый, пористый и лишенный вкуса. Нарядные местные жители быстро усваивают наши имена и зазывают к своим лоткам сугубо индивидуально. «Мария! Мария!» - несется зычный клич над тростниковым островом, и мне хочется спрятаться, раствориться, мимикрировать под соломенный цвет наста. Тщательно обходя сувенирный развал, я подхожу к краю острова. Там уже Саша-сибиряк тычет шестом в дно озера и что-то выясняет у местных. Перуанцы предлагают нам поплавать на спаренной соломенной лодке. Мы соглашаемся (5 sol. с человека) и просим дать возможность грести самим. Дождавшись очереди, сажусь на носу, начиная загребать воду тяжелым, ничем не закрепленным веслом. Сначала надрываюсь, пытаясь придать лодке реальное ускорение, но потом понимаю, что весло вот-вот упадет. И начинаю халтурить. Добрые индейцы при прощании требуют чаевых. Но им отказывают. «Мы гребли, так что чаевые с вас», - отзывается Мишка, и мы переходим на катер, плыть к следующему острову.
Наконец заросли тростника кончаются, и как-то одновременно выглядывает солнце. Я мажу нос кремом и выхожу на корму. Над нашим катером небо совсем голубое, но вдали, у горизонта, висят серо-бело-сиреневые облака. Они кажутся нереальными и почему-то твердыми. Барочные завитушки на фасаде. Капители коринфских колон.
Следом выходит Саша-сибиряк. В своей любимой ветровке от Bosco Sport с огромными буквами Russia на спине. Саша улыбается. «Лежите? – говорит он, обращаясь ко мне, Вике и Лехе, - А я тут рецепт кокаина узнал. Берете сто килограммов листьев коки, добавляете ацетон, перемешиваете ногами в резиновых сапогах 3 дня, потом покупаете в аптеке амфитамин и кидаете в смесь. Остается все это высушить до белого цвета, и продукт готов. На выходе – 1 килограмм. Стоит он здесь около $10.000 за кг., а в Колумбии 2-5.000. Но чужим не продадут». «А, может быть, нам…» - загораюсь я. «Нет, - отвечает Саша жестко – Это без меня». Около часа дня мы приезжаем на большой зеленый остров Амантаньи. Он весь состоит из террас и создает абсолютно Средиземноморское впечатление. «Похоже на Италию», - говорит Николай, но мне кажется, скорее - Греция. Поднявшись на первую площадку, понимаю, что вот-вот отдам концы. Дышать тяжело. И очень жарко. На площадке нас встречают разряженные местные жительницы в коротких пышных юбках и рубахах-вышиванках. Две из них прядут, у одной за плечами весит ребенок. Тут же начинается распределение по местным домам, принимающим туристов. Я пугаюсь, что нас с Диной отправят к неопрятной старухе, которая задумчиво ковыряет в носу, смотря куда-то поверх голов. Однако мы достаемся даме с ребенком по имени Эустакья. Дом оказывается на удивление чистым, если вспомнить, что наши хозяева – перуанцы, которые живут на острове и разговаривают только на кечуа. Четыре кровати под красными покрывалами, свежее белье, занавески на окнах в сине-зеленую клетку, низкий белый потолок с одинокой лампочкой без абажура и навязчивая муха, кружащая над моей головой.
Скоро хозяева зовут обедать, и мы садимся в темной закопченной кухоньке. На первое дают вегетарианский суп, на второе – ассорти из картошки, моркови и риса. Выбора нет, за вчерашний день я съела булку, суп и три крошечных «КитКэта». Да и хозяева обидятся. Тем более, что перед обедом мы специально выучили два выражения на кечуа: «юспагарасунки» («спасибо») и «аллельянсо» («как дела»).
После обеда идем покорять высшую точку острова – 4165 метров над уровнем моря, как говорят. Высота нашего подъема – метров 300, что не мешает порядком запыхаться. Часто останавливаемся передохнуть, и сопровождающий индеец рассказывает нам байки. Якобы где-то здесь, у острова, на глубине более 100 метров, живут огромные лягушки, которые дышат жабрами. И что Кусто приезжал их искать. И нашел золотой браслет. Или серебряный. О чем снял фильм. Что в полнолунье над озером встает город инков. Но это – только легенда. Гид предлагает и расшифровку названия Титикака. Это – «серая пума» или «серый камень». Произносить «Титикака» надо в два слова, делая на буквах «к» грудное придыхание. Мы выдыхаем «кака» хриплыми эротичными голосами, но гид только качает головой. А после предлагает заглянуть в Google, чтобы убедиться – озеро по форме похоже на пуму. Мы просим рассказать про местную жизнь и узнаем, что народ здесь – вегетарианцы (подумайте какая новость, после нашего обеда!), выращивают, в основном, картошку. Коров не признают в принципе (к молоку людей в Перу приучали насильно, путем бесплатных раздач). Зато заводят бычков. Которых съедают на свадьбах.
На горе оказывается, что музей, к которому мы шли, – закрыт. Зато у нас есть возможность выпить чая с местной мятой (ее заваривают в чашку целой веточкой) и съесть пончиков с кленовым сиропом, приготовленных в закопченной печи. Часов в семь перуанская семья приглашает на ужин. На этот раз они едят вместе с нами. Низкорослый приземистый хозяин Николас, хозяйка и их дочери 16 и 5 лет. Про младшую мы выясняем еще за обедом. «Как зовут ребенка?» - говорю. «Пять», - отвечает Эустакья. А потом поворачивается к нам спиной и начинает кормить свою пятилетку грудью. За ужином нам дают суп с макаронами, а на второе – рис с картошкой, тушеной с сыром. И чай с кустом моньи (местной мяты).
В восемь начинается развлекательная программа. Эустакья одевает нас по местной моде. Мне достается красная вышитая нижняя юбка и верхняя зеленая. Очевидно, хозяйка подбирала ее мне под свитер. Я одеваю рубашку-вышиванку и затягиваю юбки кушаком под грудью, приобретая вид абсолютно дурацкий. Шерстяной свитер, сверху легкая рубаха в цветах, две складчатые юбки, одетые на штаны, черный вышитый палантин на плечах и треккинговые ботинки несколько ниже. Чувствуем себя мишками-гамми, но мужественно идем и даже танцуем местные танцы, приводя себя в адекватное состояние водкой. Меня приглашает низкорослый Николас, и я читаю на его лице безысходную тоску. Тяжело работать аниматором. Но надо. Уплочено. Нам тоже танцевать на высоте тяжело. И водку пить не хочется. Потому мы машем рукой перуанцам и идем к себе, подсвечивая дорогу фонариками.
Ночью начинается дождь. И спится нам крепко и радостно.

13.01.
В полшестого проснулись и завозились соседские дети. За окном было серо, и сползающие с деревьев капли то и дело гулко шлепались в тазик у порога. Вставать не хотелось. В полседьмого Эустакья принесла нам «завтрак» в постель – по блину с джемом, термос и блюдечко с листьями коки и моньи для заварки. Позавтракав, мы спустились к озеру и отплыли к острову Такиле, расположенному в часе неспешной езды от Амантаньи. Над Титикакой висели тяжелые темно-серые облака, и вода казалась свинцовой. «И окурки я за борт бросал в океан», - напевала я, смотря на удаляющийся от нас Амантаньи. Пустынный и весь в бледно-сером тумане.
А на Такиле шел дождь. К катеру высыпали продавцы пластиковых плащей и стали совать нам в лицо их сложенные прямоугольнички. 3 sol за штуку. Цвета в ассортименте. «Реали альпака?» - сурово поинтересовался кто-то из наших, и я засмеялась. В Перу все было «альпака», как в Кении все материалы желтого цвета являлись «амбер» за «гуд прайс». Ха, айм нот идиот, ай андустэнд, дэт Амбер из сити. Э дэт ё прайс из нот вери гуд. Ю андустенд май инглиш?
Под дождем Такиле казался ослепительно зеленым и, как и Амантаньи, состоял из множества террасок. «Что мы будем здесь делать?» - спрашивали мы друг-друга, покорно карабкаясь на гору. «Есть рыбу в рыбном ресторане!» - отвечали мы друг-другу, продолжая подъем. Несмотря на проливной дождь, рыбы нам хотелось. Скоро, уже по хорошей традиции, дышать стало тяжело. Я сбавила темп и оглядела остров. Он был прехорошенький и совсем средиземноморский. Терраски, зелень, светло-синие цветы картошки и море внизу. Берегов у Титикаки не видно, чем не первичный признак моря? Наконец, запыхавшиеся после подъема, мы вышли на облезлую центральную площадь. Все рестораны были закрыты, и кормить нас не стали. А, значит, оставалось заняться шоппингом. На что, видимо, и было рассчитано. Я купила жилетку (35 sol, торг не уместен) с орнаментом из кошек, а одногруппники затарились шапками (25-30 sol). Шапки – местная достопримечательность, отсюда и необычная для Перу цена. Их вяжут на Такиле только мужчины. Одного мы даже видели. Он шел и выводил, перебирая четыре спицы, затейливый узор из лам. Гид объяснил нам символику таквильских шапок. Чисто красная – мужчина женат. Красно-белая – холост. А если черная шляпа – главный человек местности, президент. «О, - сказал Саша-новосибирец – ай эм президент!» И мы не спорили.
Обратно спускались уже по другой дороге и с другой погодой. Над Такиле выглянуло солнце, и сходство с Грецией стало поразительным.

ФОТОГРАФИИ из ПЕРУ и БОЛИВИИ Николая Баландинского